В руках у меня все чаще стали появляться сборнички незатейливых Дмитрия Ушакова, Вадима Кузнецова…
В начале 70-х я настойчиво обозначал свое присутствие в местном книжном магазине. Книжные стеллажи, вкруговую заваленные материалами съездов КПСС, сочинениями Косыгина, Брежнева, «Малой землей», «Целиной» и «Возрождением». Но постоянным ходокам в магазин, алкавшим пищи духовной, благоволили, и скоро с продавцом, милой женщиной, мы подружились. Так на моей полке домашней вкусно запахли свежие томики. Странно, что поначалу это были труды по философии. Так, однажды я с великим волнением приобрел трехтомник Фейербаха.
Когда начинается читатель? Тогда, когда ты сам, не поддаваясь подростковой стадности, советам учителя, увещеваниям взрослых, идешь в библиотеку, чтобы взять СВОЕГО писателя. Таким автором, романы, повести и пьесы которого я прочел сам и совершенно осознанно, стал Леонид Леонов. Все-таки по плану «летнего чтения» прочитав роман «Русский лес», я впервые в жизни загорелся желанием пропахать его книги до донца. И пошло: «Вор», «Дорога на океан», «Соть», «Скутаревский», «Нашествие»…
И вот спустя много-много лет беру в руки его итоговую «Пирамиду». Но что-то сломалось в механизме восприятия творчества Леонова и – не могу пробиться, устаю от его сложнейшей, как теперь кажется, отчасти искусственной метафорики. Его гигантские синтаксические развороты утомляют уже меня, хотя за всем этим холодит мои нервы знакомая мистическая поступь его прозы, вселенская фантасмагория ее. Ветры, ночь, Бог и Дьявол, Земля и Космос… Что-то проникает от «Вора» в структуру и содержание «Пирамиды». Может быть, я вернусь еще к ней? Не знаю.
В 1974-м я проваливаю с треском первый же экзамен по математике в Гореловское высшее военно-политическое училище ПВО под Питером. Неделя казармы в моей жизни – вот и все знакомство мое с армией. Как-то стыдно было волочиться под окнами четырехэтажки с неуклюжим чемоданом в руках. Друг великого штангиста Василия Алексеева, а в недавнем прошлом учитель черчения Николай Константинович Лобанов участливо спрашивает: «Ну, что, Коля, поступил?» Машу рукой. А через некоторое время (через пару месяцев) я стану учеником строгальщика в РМЦ под руководством того же Николая Константиновича. Мой наставник потерял в Архангельске ногу, не без участия Василия Алексеева. Остался один замерзать в сугробе. Василий зауважал однокурсника по АЛТИ после того, как тот врезал ему головой в его неслабый животик и посадил на пол на пятую точку. «Все, мужики, этого парня не трогать, – промолвил озадаченный и удивленный Вася. – А кто тронет, будет иметь дело со мной».
Николай Константинович крепко прикладывался к бутылке. Из-за этого расстался с красавицей женой. Мне же он был всегда приятен и симпатичен. Несомненно, это был глубокий и талантливый человек.
Вытащил он меня из настоящей беды. Как-то с пацанами двора мы решили пораньше прикатить из Вельска домой, оседлали товарняк и перед Солгинским сорвали стоп-кран. Поезд застрял на минут 20, никак не мог взять солгинского подъема. Когда он еще по инерции протащил мимо нас свои погрустневшие вагоны, перед нами открылась полянка, на которой, к несчастью нашему, оказался косарь-коммунист тов. Соболев. На следующий день нас арестовала железнодорожная милиция. Я был самым старшим и по годам своим мог загреметь по полной. Отвело. Назначен был товарищеский суд, который, как мне помнится, и возглавлял тогда Н.К. Но никакого суда так и не было. Учитель мой замял попросту этот эпизод.
Жив ли он? Видел его как-то в Комсомольском автобусе, когда только что устраивал судьбу в Хозьмино. Обменялись парой фраз.
Ремонтно-металлическая карьера у меня не сложилась. Я как был чужд технике, так и остался таким. Дальше второго разряда не пошел, хотя работать старался и, что называется, был совестливым в отношении дела. Мужики разыгрывали доминошные партейки, а я строгал до посинения металла и покраснения носа мотовозные рессоры. Но по-настоящему своим я в РМЦ себя так и не почувствовал. Во мне дремал гуманитарий. А в год «творческого трудового отпуска» я крошил с остервенением библиотечные стеллажи с фантастикой. Так составной частью меня стали Артур Кларк, Станислав Лем, братья Абрамовы, Казанцев, Беляев, Бредбэри, Шекли, Снегов, Казанцев, Ефремов, Саймак и десятки других имен писателей-фантастов. Строгал деталь на малышке-станке и с удовольствием вспоминал чьи-то слова из журнальной статьи: «Чтение фантастики повышает производительность труда рабочих на тридцать процентов». Со мной это вряд ли происходило, но на звезды я смотрел часто и о космосе с моим дружком Сережкой Богаченко трепались мы неустанно.
Памятуя о семейной легенде, что батя мой мечтал когда-то стать историком, я в 1975 году поехал поступать на историко-филологический факультет АГПИ (сейчас ПГУ), где, похоже, всего скорее и отучатся все наши с Олей дочери… Там меня мигом отрезвили, заявив, что на историю берут только со знанием английского. Предложили геофак и Лию (русский язык и литература). А я еле-еле в школе на троечку русский знал. Оказался как-то свидетелем постыдной сцены, случайно: Иван Трофимович, директор школы, отчитывал классного руководителя за желание поставить мне итоговую три по русскому (чего я абсолютно, конечно же, заслуживал).
– Парень поступает в высшее военно-политическое, а Вы!.. – горячился неугомонный Трофимыч. Продавил-таки, и в моем аттестате прописана была стыдная четверка. На экзамене я написал бездарное сочинение по роману Горького «Мать».
…Но тогда колебания мои были недолгими, и я стал готовиться к экзаменам на литературу и русский. Возвращаться битым второй раз нисколько не хотелось.
И вот здоровенная аудитория, набитая до предела абитуриентами. Я пишу сочинение, что –то вроде: «Базаров – борец и мыслитель». Повезло. Материал я знал сносно, даже с некоей цитатой.
…В списке сдававших насчитал 42 неудачника. Похолодело внутри. И какое же было счастье найти против своей фамилии «4»!
Но радовался я рано. На трехи сдал русский устно и историю. После сдачи русского психанул, сказал, что сдавать ничего больше не буду, возвращаюсь домой. Обиженный и такой «взрослый мальчик» двинулся по коридорам учебного корпуса АГПИ. Сзади торопливые раздались шаги: «Молодой человек, постойте!». Ко мне подошла высокая, худоватая, в очках женщина. «У Вас что за сочинение? Четыре! Успокойтесь. Юноши нам нужны, нам нужны мужчи-и-ны. Сдавайте спокойно немецкий и ничего не бойтесь». Ободрила меня в тот несчастный и счастливый день Агриппина Андреевна Розанова. Успокоившись, я пошел в общагу, где стал готовиться к немецкому. Словарный запас у меня был неплохой: помогли подготовительные курсы, что заканчивал я заочно в Свердловске, готовясь поступить в Школу следователей, да и переводил я неплохо. Короче, сдал я немецкий на четыре у Ирины Борисовны Пономаревой, которую безмерно уважал и любил. Теперь ее уж нет в живых. Сдал и был зачислен в число 50-ти счастливчиков.
Что и говорить, домой я возвращался с высоко поднятой головой, хотя как-то неловко было говорить, что я – будущий учитель русского языка и литературы («мужик ты в конце концов или нет?!»). Смущение это не скоро прошло.