Я знаю, что будет дальше, судьба права. Мы будем друг друга медленно убивать. Медленно, чтобы было еще больней. Так сдирают повязку с раны, и кровь под ней становится нервным сгустком, пульсирует под рукой. Я привыкла к себе такой.
(Кот Басё)
Послушайте, Вронский, стреляйте же в эту лошадь!
Мне кажется, Вы сломали ей позвоночник.
(Кот Басё, «Из несохранившейся переписки»)
Я все понимаю и знаю, отсюда — прыть, бездумность поступков, и шрам на груди горит. Но я продолжаю плыть, бесконечно плыть и строить большие новые корабли. Но эта дурман-трава (я была права) туманит меня, никак не дает уснуть. А после летит бушующий ураган, усиливая отчаянную тоску. Но сил уже строить нет. Возводить опять, чтоб снова снесло ураганом, — Сизифов труд. Да, отмотать историю — время вспять пойдет, но восстановится вновь к утру. И вот сейчас меня качает огромный шторм, но я не знаю, чем закончится эта встряска. И всё бы было забавно и хорошо, если б не так отчаянно и опасно.
***
Амаранта любовь предала — не хватило силы.
Слишком много было «но», «не могу» и страхов.
Я еще помню, как сильно тогда просила,
помню моменты страсти, озноб и запах.
А рана болит, кровоточит, а рана ноет.
Неважно, что с болью свыкаешься, время лечит.
Я вправе себя считать роковым героем,
да только герой не может быть искалечен.
В этой любви, просроченной, безнадежной
и оттого — отчаянной и безумной,
всё же присутствует дикая осторожность,
но вместе с тем порочащая преступность.
И мне остается — выломать эти двери.
Ловите меня над пропастью да во ржи.
Но если даже доктор Риэ геройски верит,
микроб чумы не исчезнет — он будет жить:
он неистребим, а значит абсурдность вечна,
и между ладонями будет тянутся нить.
Ах, если б Вы знали, как это бесчеловечно —
смертельно ранить, но окончательно не убить.