Когда-то, стоя на одном холме
Пустынном и обветренном от горя.
Я наблюдал как медленно ко мне
Ползет великое, безжалостное море.
И позади меня был город мой,
Отстроенный из пепла и из стона.
Я ясно понимал, что за стеной
Через часы не избежать затона.
И я стоял в немой тоске и наблюдал,
Как утопал мой град в волне высокой.
Не отбивалась месяцы вода.
Я был среди бескрайнего потока.
А месяца наедине с собой
Так часто превращаются в года,
Что я не помню срока,
Когда
Печальная картина
Достигла ока:
Я хорошо запомнил те дома,
Ибо всегда запоминают руки
Те вещи, что ты яростно ломал
И строил ты привозмогая муки.
И в том, что видел я, не смог узнать,
Те жалкие, но годные для быта,
Пусть хилые, но верные глазам,
Постройки, что теперь водой омыты.
И ночь провел я в стесанных стенах,
И крыши не было, а на меня светили звезды.
В ту ночь во мне затаивался страх,
Я заболел так сильно и серьезно.
Наутро я ушел назад к холму
Хоть в нем надеясь обнаружить состраданье.
Но холм сказал, что я не верен был ему,
Прогнав меня с себя песочной дланью.
Не зная что мне делать, я пошел
Сквозь время, расстоянье и рассудок.
Туда, где, как казалось, хорошо,
И хорошо казалось лишь отсюда.
Вокруг меня сменялась панорама,
То обращаясь в горы, то в поля,
А за спиной поднакопилось хлама,
Того, что люди тащат. Но зазря.
И вот, однажды под великим грузом
Коленки затекли и отнялись.
И был придавлен я своей обузой
И пал без крови и без силы вниз.
Кто начал падать, тот падет на днище.
И у того не выйдет вознестись.
И лишь имея волю ты отыщешь
Тот путь, что унесет обратно в высь.
И в этом омуте, безлюдном и безмерном
Родился луч, столь чистый и прямой,
Что я на фоне этого луча был скверной.
Но пусть умру, коль этот лучик был не мой.
И пусть я до сих пор в густой трясине.
И пусть не знаю, где стоять мой будет град.
Я все же уповаю на спасенье.
И пусть я плачу, но частицею я рад.
И пусть почаще будет этот луч маячить
Перед глазами освещая путь во мгле.
Пуская я не живу пока иначе,
Но, может, есть зачем слоняться по земле?