Из повести "ОТЕЛЬ СНОПОВЯЗОВ"
2. КУБАТОРИЙ ДЛЯ ОРКЕСТРА
БЕЗ МУЗЫКАЛЬНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ.
Проснулся Ун Иелунарий оттого, что по нему бегали крысы. Бороться со сном и одновременно отмахиваться от полчища обнаглевших тварей было не под силу. Он уже видел однажды, что они могут сделать с человеком, не дай бог потерять сознание. В первую очередь эти мерзкие и вечно голодные звери откусывают уши, а потом принимаются обгладывать носы. Лезут в раструбы брюк, ныряют в карманы, протискиваются в рукава. Крысы как бы пытаются в первую очередь обезобразить человека, а потом уже насытиться. Для них главное чудовище – человек, и выглядеть он должен соответственно. Если его нельзя поставить на колени, то обезобразить – с превеликим удовольствием. Пред кем он жаждет предстать расфуфыренным жасмином? Кого он хочет удивить красивыми и правильными чертами? Разве мало мерзости спрятано в его мозге, похожем на клубок размножающихся червей? Он источает смрад. Его гниющее мясо так же гадко, как у акулы или змеи. Человек боится смерти. А что он ей несёт: зловоние, букет трупных пятен, чуму предсмертной исповеди, которая мгновенно испаряется на весах небытия? И это – его плата за вход в Кубаторий? Тогда чем же хуже они? Тем, что не могут унижать, обкрадывать, сквернословить, предавать, лгать и расстёгивать ширинку?.. Экое превосходство! Какой от него прок?!..
Ун старался уйти от этих вопросов, перерастающих в тираду. Не хватало ещё спорить и возражать. Но крысиные взгляды гипнотизировали, стараясь пробить ушную пробку и вызвать на молчаливый диалог. «Прочь, прочь! – кричал он, чтобы перекрыть поток выплёскивавшейся на него невнятицы, – у меня нет с вами ничего общего. И я не голоден, и ничего не хочу…»
А есть ему хотелось ужасно. И вот теперь эта картина перед глазами: крысиный выводок рядом с трупом в подвале его дома…он тогда насчитал семь детёнышей. Они уместились бы на ладони. Крохотные, чем-то похожие на птенцов. Почти прозрачная кожица. Бесформенные. С синеватым оттенком. Но менее противные, чем их родители. По крайней мере, не было этой дьявольской шерсти и бегающих глаз.
Кстати, о бегающих глазах. Ун ненавидел бегающие глаза. Они в постоянном напряжении, как бильярдные шары, шарахающиеся от затянутых сеткой луз: проскочит – не проскочит… такие же гладкие и скользкие до омерзения.
Одного или двух птенчиков Ун, пожалуй бы сейчас съел. Он не стал бы их пережёвывать, а просто проглотил бы с закрытыми глазами. Вообще-то, и до него люди ели крыс. Ели, ели…и никто их за это не жёг на инквизиторских кострах, не приговаривал к смертной казни, не отлучал от церкви. Таких случаев не было. Жгли совершенно за другое: за инакомыслие, за…Зато у него бы прибавилось сил, и он выбрался бы из этой кельи. Дверь закрыта. Сверху хлещет дождь. А мясо и есть мясо.
Ун вспомнил, что у него был приятель, который в своё время скрывался от полиции, так тот рассказывал, что ему доводилось и крыс есть. Он обжаривал их на костре, скоблил и ел. Мясо их похоже на куриное, только много мелких и острых костей. А потом этот приятель, когда ему удалось выпутаться изо всех передряг, благополучно перешёл на обычный рацион. Позже он стал могущественным человеком и прекратил с Иелунарием знакомство только по той причине, что выболтал ему нелицеприятную тайну. Он не хотел, чтобы однажды когда-нибудь в случайном разговоре всплыл этот эпизод из его биографии. Это нанесло бы урон его гордости. А то, что мы испражняемся или икаем, или блюём, или тайно посещаем публичные дома, что, разве это не умаляет нашей гордости? Пища нужна для выживания, а предательство, оно-то зачем теснит нас из этого мира?.. «Ничего постыдного в том, что я съем одну крысу, не будет, – подумал Ун, – ни-че-го…Это противно, но не смертельно».
Крысы как будто читали его мысли. До тех пор, пока странные рассуждения их не касались, они вели себя наглои бесцеремонно, но, почувствовав, чтона них вот- вот будет открыта охота, мгновенно разбежались. Иелунарию удалось-таки откусить хвост самой жирной из них, однако и она не осталась в долгу, поранив ему щёку. Теперь он с жадно и с ненавистью проталкивал в рот ещё извивающийся отросток, укрепляя себя в мысли, что делает это с отвращением и лишь по крайней необходимости.
Потом он перекрестился, прося прощение за слабость, и стал озираться по сторонам, хотя взгляд ничего нового не находил. Серое небо было метрах в десяти над головой. Оно закупоривало сырую бочку, в которой он находился, плотно и в то же время хлипко, как решето. Безнадёжность чаще всего втиснута в зыбкие рамки и миражи, в предчувствия, случайности, стечения и вымыслы. Человек сам себе может внушить такое, что мало не покажется.но тут другой случай: помимо страха в столь малом жизненном объёме – полное отсутствие возможности что либо изменить. Десять кубов спёртого воздуха и ничего больше. Кубаторий для оркестра без музыкальных инструментов…
Как только Ун так подумал, сверху откуда ни возьмись, упала верёвочная лестница и зазвучал колокольчик. Создавалось впечатление, что всё это время его мысли прослушивались, а, возможно, освобождение было случайным совпадением…
Наверху его ждал старец в белом плаще, в его собственном плаще, от которого Ун избавился на собрании сноповязов. На шёлковом гайтане, что поверх плаща, – медный колокольчик. Он-то и позвякивал на ходу.
Старцу на вид было не меньше ста. Седой. Обросший с головы до ног. Непонятно, где начиналась борода, где кончались седые космы. Сноп – и всё, и нет никаких других сравнений.
– Спасибо, что извлекли…что выручили, так сказать, премного вам благодарен…по гроб жизни…в случае необходимости…из чувства признательности…искренне…– Ун подбирал нейтральные, ничего не значащие слова, не понимая, как вести себя в обществе этого сгорбленного молчуна, который его даже и не замечал, ну, вот просто не замечал – и всё, точно сходил за водой до колодца.
Старец проводил его в свой сухой куб. Куб был обтянут выделанными крысиными шкурами. Но здесь хотя бы не капало, а хлипкие стены спасали от ветра.
– Спасибо, спасибо, что приютили, – и, не найдя других слов, чтобы продолжить разговор, Ун подивился обилию в жилище крысиных чучел.
В углу, на горке, выложенной из булыжников, красовалась целая крысиная стая. В центре, на возвышении, стоял оскалившийся вожак, а справа и слева от него – построенные по ранжиру, оскалившееся войско.
– Вы, наверное, таксидермист? – спросил Ун, присев на край деревянного куба, обтянутого той же кожей.
Старец так же молча подал ему в алюминиевой миске какую-то жуткую похлёбку. От неё шёл пар, и это возбуждало аппетит. Ун рискнул попробовать угощение. Это был мясной бульон. Сверху плавал растопленный жир. Приятно пахло копчёностями. Мысленно это блюдо Ун назвал «пятновыводителем». Бульон был недосолен. Но после него опять захотелось пить.
Настоящий крепко заваренный чай Иелунарий выпил с огромным удовольствием.
Тем временем старец принялся за работу. Он доставал с полочек какие-то банки с химикатами, иголки, шприцы, катушки ниток, скальпели, зажимы. Всё это перекочевало на стол, чем-то похожий на операционный. Все до единой баночки были подписаны: «Собственность общества сноповязов». А вот сами вещества, содержащиеся в них, никак не обозначались.
Ун предположил, что старец собирается заняться привычным делом, то есть изготовлением чучел. Странный народ. Дикий. В их действиях не прослеживается никакой цели. Одних держат в запертых лабиринтах и шкафах с иконами, другие, как этот, к примеру, старик, – помешаны на таксидермии.
И тут он заметил странное выражение глаз старца. В его взгляде, и без того безумном, появилось какое-то дополнительное злорадство, точно он задумал что-то недоброе. Ун забеспокоился: уж не задумал ли его спаситель провести оскопление или, упаси господи, подвергнуть его более серьёзному хирургическому переделу, хотя куда уж серьёзней?! Подумал: «А что, если этот идиот задумал изготовить из него чучело для своей коллекции? А что, в самом деле, ведь не что иное, как страсть к коллекционированию привела к возникновению холодных необитаемых планет. Пустынная вселенная может радовать только глаз безумца. На что годятся эти туманности и чёрные дыры, если там никогда не будет нас? Почему не наступит пресыщение от бесконечности?..
Правый локоть Уна Иелунария потерял опору, а предметы смазались и потеряли конфигурацию, поплыли перед глазами, сливаясь в одно серое пятно. Последнее, что он услышал, – звон колокольчиков. Сознание провалилось в чёрный бездонный куб…
Продолжение повести "ОТЕЛЬ СНОПОВЯЗОВ" следует.
Начало
http://stihi.ru/2013/08/25/3671