Я б ы л
Публикация номер 0002
+
Те, которых чудо не спасло,
не расскажут сказочных историй:
сказка, вам скажу я, ремесло,
где нет места горю.
За борт я упал и захлебнулся.
Ну, какое чудо здесь поможет?
А спасенье? Я опять вернулся.
Просто повезло и пронесло,
и былое больше не тревожит.
Просто шторм был баллов сто,
каждый вал – девятый – девятьсот девятый,
и меня на палубу швырнуло,
не разбило и не разорвало, а спасло,
о, Боже Святый -
взяло, погубило и вернуло.
Я себя ощупал: нет, это не я.
И корабль не тот, а ураганом
время пронеслось. Вся жизнь моя -
или не моя – стала бесконечным океаном.
+
Н е с к л а д н ы е с т и х и
1
Октябрь закончился в среду.
Внезапно. Был, вот он,
шуршал листопад.
А назавтра , к обеду
- ноябрь на дворе,
да и за дворами, в предгорьях.
И резкое солнце в плескании окон,
и мортал комбат,
и мне сегодня не скажет она: я уеду.
Или – умру. Всё. Уехала.
2
Мёртвым меня никто не увидит,
но услышит чуткий.
Любимые были, и, хотя жизнь есть жизнь,
им немножечко будет жаль,
что нельзя включить видео
и увидеть того, кого нет -
а ведь когда мёртвые поют и пляшут -
это не шутка, это – жутко,
что ни скажи.
И я ведь не возражал
и всю жизнь умирал, видимо,
запутавшись в паутине своих планет.
Пройдут пароходы – выплюнут клуб дыма.
Пройдут поезда – самоубийцу разрежут.
Пройдут пионеры – плюнут,
и правильно: не хер ходить по пляжу
в мантии голого короля.
Жизнь – это продолжение промежутка
между, между и между -
а чем и чем? Мы, как ишаки,
тащим барахла багажи
поближе к своей могиле.
И не замечаем, что зев её нас уже сжал.
И в паутине отношений невидимых,
и в завораживающем звоне монет
мы постоянно умираем старыми и молодыми,
и умираем средними немного реже.
Ах, кабы закукарекать в урочный час,
пока петух жареный в зад не клюнул,-
где она, моя странная старинная юность? -
- я стихи писал даже,
а ведь мог оставаться в ролях,
меняя грим и одежду,
надежду – на петлю парашюта.
Как я в чёрную пасть Африки
впервые падал,
не видя, как перебираю, не видя
собственных ног в воздухе,
готовом меня разрезать,
делая нелепые жесты и шажки,
прекрасно понимая приблизительность
и опасность одиноких баобабов и львов.
И я был в беззвёздном мраке совершенно один,
и падал, падал, падал,
не зная, придётся ли пересчитывать километры на мили.
И ужаса не испытывал:
я был в просторном желудке смерти,
которую нёс в своём рюкзаке
вместо запасного парашюта.
Я не хотел быть пьяным и трезвым,
и великим, как художник Мане.
Я жутко хотел ощутить мягкую землю
и куда-то уйти.
И я кричал, орал Высоцкого про рваный парус,
пока не досчитал до пятисот восьмидесяти,
и тогда замолчал.
И ноги в тяжёлых ботинках стыли,
и я знал, что не стану прежним,
и на это обрёк меня не Брежнев,
а сама смерть, - ночная шутка.
И всё закончится или продолжится сейчас.
Я не обкакался – это плюс,
но штаны промокли от пота,
и изо рта ветер вырывал слюни.
Я не думал о пенсионном стаже,
Бога о возвращении в жизнь моля.
Потом ничто не имело значения.
Я три часа кричал, как пьяный учитель пения,
понимая, что нет ничего лучше ума и терпения.
Я не терял надежду,
потому что ватными ногами чувствовал
чуждую почву: я уже не в воздухе.
Я курил, едва зажигая конец сигареты,
но скупо прятал потушенные чинарики.
Я чувствовал себя барыгой,
а подо мной была толща земли,
набитой алмазами, и я себя ненавидел
за то, что остался жив.
И это оказалось мелочью,
и катили мой воз духи
этой странной страны Африки,
страны смерти и грёз.
И гроза не замедлила грянуть,
расколов мир на воду и камень.
И в свете молний деревья вычернились,
словно африканские божки.
А мне не было ещё и тридцати.
И это был ад земной, не удивительно,
он был во мне и со мной.
И я встал в полный рост
и пошёл, зная, что моё сошествие с небес
до смерти перепугало львов,
и это они устроили грозу -
без единой капли,
желая напугать меня -
но я уже был мёртв, и меня никто не видел.
Впрочем, напрасно я думал,
что на сотни километров нет ни единого
человека.
Вспыхивали фонарики других парашютистов.
Но даже мы не уничтожили
этой Африки.
И я совсем другую жду.
3
Мы встретимся на том свете,
где не бывает ночей.
там будет сущий рай,
и мы не будем хотеть друг друга,
и будем беседовать о любви,
даже не стесняясь,
что у нас нет ничего между ногами.
4
Первый снег пошёл без предупрежденья
в чей-то день рожденья.
Третье ноября.
Дождь сперва, а после дождь со снегом
паутину бесконечно прял, рвал и прял.
Видно, по пути в Москву заносы
на дороге твоего побега
силятся спасти любовь. Но зря.
Не было в тебе любви -
с марта этого до этого же ноября,
так, остались в сердце острые занозы.
Сердце-ёжик, ёжится от холода
колких льдинок в ледяной крови.
От тебя я не дождался снега -
он пошёл, когда ты от меня ушла.
Выдумал тебя. Выдумал, что сердце моё молодо.
Нет, конечно же, - не от меня. ЧТО я – Гекубе?
Нет, тебя любовь моя не обожгла.
К счастью, безусловно. Но – чьему?
Снег, он весной растает,
но сейчас траву погубит.
Что оставит?
Да листву под снегом.
Только это мёртвая листва.
Пусть сегодня плачет небо,
- как дракон,
ждёт красавиц ненасытная Москва.
+
О с е н ь С е р ё г и
памяти Сергея Афанасьева
Тёплая осень, конечно, но, всё-таки,
осень.
С дождями. Дождались.
Не за горами зима: там, в Грузии
всё ещё лето.
А за морями и вовсе жарища.
В Антарктике близится лето,
снежная белая пальма
обрушивает с пушечным воплем
в чёрные волны
айсбергов ледяные кокосы.
Умер Серёга – скоро его день рожденья,
но это не тот день рожденья.
Ему не родиться обратно.
Будут кружиться серёжки,
как кружки в пивнушке,
каких-то деревьев с листьями,
и нам не посидеть с ним,
разве что на берегу
безмолвно застывшего урагана могилок,
- но без него всё равно.
Страшный сержант приказал долго жить,
но взыскать за неисполненье приказа
не с кого будет, да и некому.
Однако «приказано выжить»,
и надо, и рады стараться -
увидели, ЧТО – наше желание жить,
и как всемогущ внутри нас Танатос,
щедро и скупо одаривающий нас
табунами троянских коней,
которых так рьяно отбиваем мы
у любителя чёрных шуток данайца,
и пьяно их гоним в неприступную крепость
на пиршество в честь пирровой нашей победы.
Топот их слышим, и он глушит
в радости нашей предостережения.
Кто за столами, а кого подавать
на столы – вообще-то, известно,
но мы суетимся,
высматривая место за столиками.
А Троя наша конями кишит -
табуны их – как могильные черви -
только червей никому не услышать
- ни спящему с ними,
ни нам из-за шума застолья.
Осень в разгуле, и одна ль была Троя,
сомнительно: время и пирамид не боится,
у него и на них достаточно времени -
времени нету у нас.
Ну, вот и всё. Нет Серёги -
был и весь вышел.
Об осени – больше ни слова.
Сказано больше, чем надо.
+
И л и а д а - 2
Расстроена Троя:
ну, надо ж халявой прельститься!
Расстроилась было,
на сладкой дороге поборов
доходы с торговли утроив -
и надо ж Елене
Амурчиком вдруг обольститься!
Тут войско данайцев приплыло
и начало Трою крушить
без разговоров.
Поставили раком,
а ведь могли ОБОЙТИТЬСЯ,
поставив её на колени,
спасибо Елене.
Ведь лучше бы грекам дружить.
Коней, видишь ли, Трое
своих не хватало -
фанера понадобилась
хвалёным ахейским героям.
Банзай Менелаю.
И пели, и пили. Порадовались
подарку данайцев:
ну, думали, вот погуляют!
И Трои не стало.
+
+
Откуда точные часы в песочном магазине?
Цветочный всплеск дождей косых свой зев разинет.
И станет запахами звук, когда грозы нет.
И мы забудем о любви своей красивой.
И мы уедем далеко – в леса бразильи, -
Но от себя нам не уйти: сердца застынут.
Как Кай замёрз без своих чувств у Снежной Королевы, -
Я не могу, я не хочу – ведь сердце слева:
Оно стучало в твою грудь, оно болело,
И не давало мне вдохнуть и выдох сделать.
На станции чужой сойду и в космос выйду.
Мой памятник с каменным лицом не выдаст виду,
С его лица ветра сметут снежинок белую слюду.
А на Земле года пройдут, читая всю мою байду.
Прощай, любовь моя, прощай, лети, голубка!
И Шар Земной умчит тебя. Разлука
Губами смертными ко лбу мне прикоснётся.
А там любовь моя одна нечаянно проснётся.
+
Б е с с м е р т н и к и п е р в ы е
«Не дадите? Оставьте себе»
ЕВС
+
Пусть тебя ёжик целует,
если ты мне не даёшь.
+
Глазами меня пристрелила -
два контрольных выстрела в упор.
+
А я ей очередь – сзади!
+
Вы так пристально смотрели,
что вокруг все озверели.
+
Она меня проткнула сиськой.
А я ей по другому отомстил.
+
Стройная:
за ней иду я строем.
+
Попа запахла духами:
женщина рядом прошла.
+
Старый, бедный, пьяный, некрасивый -
девушки не хочут обгонять.
+
Бедный я, несчастный и больной
и противный, словно врач зубной.
+
Если вам не изменяет память -
регулярно изменяет вам жена.
+
Пошёл охотиться на уток -
поймал двух голых проституток.
+
О, женщины! Мне подмигнула
добрая акула.
+
Завела себе мужчину,
чтоб хотя б не мыться зря.
+
Надеваю я очки,
чтоб смотреть на попочки.
+
о м у т ы
В старость попал случайно:
проходил мимо, смотрю – омут
и молоденькие девушки на той стороне.
+
Родина. Россия.
Твоею волчьей нежностью воспитан,
как Ромул и Рем – молоком. +
Я – маленькая водородная бомба,
тихо падающая на советскую «поэзию».
+
+
Я её целовал,
а она превращалась в лягушку
постепенно,
но, - цела голова, -
и я знал, что она не покинет
меня, я влюблялся в подружку -
она появлялась из пены
морской и шампанской,
как богиня,
а потом исчезала
в пучине она океанской -
и огромная сцена
поднималась туманом
над обезлюдевшим залом,
в котором узлами морскими
жизнь мою она перевязала
- я её не узнал,
но она-то меня узнавала,
и оказывалось,
что – если прикинуть -
это моя половина,
то есть – вина,
что она влюблена,
а я, как ледник и лавина
сверкал, находясь на вершине,
подобно зеркальной игрушке,
и был страшен в пути,
а, когда приходил,
был никем,
её целовал,
она превращалась в лягушку...
И это не имело значенья
+
Г о н д о л ь е р у
свободные стихи с рифмой
Не. Стихи со свободной рифмой
Сыграй мне, дядя, банкароллу!
Не? Да знаю про названья.
У тебя другая шхуна. Рому?
Нет? Бельканто венецьяно?
А? Капелла? Вон тот гниляк на сваях?
Не? Я не парлуччо итальяно.
Я, знаешь, Ставрополиано края.
Разъясняю: краюха де Аустрало-Ставролопиано.
Мне так тоскливо рифмы помирать.
Признаюсь, я не умею рифномать.
Меня учили в институте помидоры собирать.
Не научили врать, во мать…
Я был, был-был-был в Италье,
мне было мамамамамало
на Родине тупых «даздастисталин»
не красоты, а у людей в отростке верхнем сала.
Я с детства искренне не верил
в Бога и что бывают неумные,
но вовсе не немые люди и всяческие берии.
Тут с рифмой перегвоздица… а! Наёмные.
А по смыслу: бескорыстные такие идиоты,
кипящие мочой мне: «ты лижешь жопу США!»
Помилуй, сударь Григоролло! Что ты! Что ты?
Ведь Достоевский не о тебе… Блин, ша!
Ах, как болванам нравится порядок
и суровость – ведь на пляжи ледовитых океанов
пошлют других. Не их. Рядо, рядо.
Ну, на кого стучать они ИАНОВ.
За это, за усмиренье тамбовских мужиков
им вождь пожалует жезл паршала
и после не арестует (кстати, кто такой Лужков?),
не даст пытать, не расстреляет. Шалала.
Да, новый сталин своих холуев будет уважать
и награждать, за верность – не сажать.
Тех, кто будет громче всех кричать
«За сталина!» - под пулю не пошлёт. Ча-ча-ча.
А ты о чём поёшь, гондон?
О венецианском додже?
Дожде? На музыку Папетти, дон?
Попеть мне? Песни нашей молодёжи?
Хочешь, поубиваю всех твоих соседей?
Не. Я – не кремлёвский мафиозо -
такая песня, блин, на велосипеде.
Кто – педик? А. Андерстенд бай грандиозно.
Я, блин, куртуазный, на фиг, был поэт.
Маньеризм, изящество, иху мать – понял?
У вас не так. Хотя асфальту тоже нет
- сплошные лужи. И нет цыган-менял.
У нас менты притоны держат,
икрой торгуют, слышал, кавиар?
Цыган, как раньше те водили медведей,
и заставляют дурью торговать плядей.
У вас не так? Так почему же
у вас, едрёна жопа, можно жить
прилично? Жена заначки не шмонает мужа,
не тащится сама в кабак и не идёт служить?
Культуриш? А кули ж? Чайкофского слыхал?
Звезда, блин, поп… Я сам две фанеры записал.
Куда ни кинь – культура, твою мать…
Канал у нас такой «Культура», надо ж поминать.
Нет, братиссимо. Дело не в культуре…
По крайней мере – не в канализации-канале,
хоть ты и, извини, гондольер, в натуре
и знаешь, видимо, что есть Бьеннале.
Тут русская идея пох..изма, дорогой.
Дороги? Мерседесы? (Тачки). Был бел асфальт и сплыл.
Дешёвый труд, да убыток дорогой.
Вся наша жизнь «былым-былым-былыл».
Нет, делают ещё в стране шурупы-макароны
и автоматы куда-то продают -
потом находят их в чеченских схронах,
а идиоты ( не мышкины ) раззявят: «Во дают!»
Да-да-да-дают. А больше обирают.
Народ? Народ привык. А страна без края,
хотя краёв – немеряно и укрупняют,
вот только хлеб в убыток убирают…
А скоро газ и нефть убыточными станут.
Не веришь? Да ты наш пацан!
У нас газопроводы тянут
и ЛЭП… всё тянут. Цан-цан-цан.
О, брателло-гондольер: словарь Дали?
Не можешь ничего понять
в моих речах нет смысла и вдали?
На Родине нечему уже вонять.
И там мои стихи не чтут,
корявые, бессмысленные, откровенно дрянь.
Я – лицемер, демагог и просто туп.
А я – пророк в отечестве своём. Грянь.
Складно там совсем иные пишут.
Гладко. Читаешь – улетаешь.
И сердцем сладко – как сахар в чае - таешь.
Лирическая грусть, прозрачные стихи. Я – шут.
Зачитаешься и… Какое дело
до Родины обосраной поэту?
Природа не слетела,
и нет альтернативы свету,
лету, любви, очарованью…
Я – шепелявлю: то – не это.
Это – не то. Я оскорбляю Ваню
претензией на звание Поэта.
То есть, не только Ваню, в том-то дело.
И вот я эмигрант.
На Родине осталось только тело -
размахивает рукавами, как гарант.
А я душой отъехал. Нет, не срывы.
Сказал там кто-то ведь:
«Души прекрасные порывы».
Ну, был крылат я… Меня помял медведь.
Я долго, братец, ехал.
Включаю телевизор – корчи панорамы смеха,
народ заржался – мне б хихикнуть,
а я икаю. Я не смею пикнуть.
Впрочем, это не запрещено.
У нас зурабят монументы
и михалдят кино.
По ящику: отчаянно порядочные менты.
Да, их начальник подполковник Мухомор
- весь вылитый, как бутылка из-под водки:
«Действуйте. Идите. Работайте.» Без умор.
Да в точности как главный кое-кто насчёт подводной лодки.
Открывший истину, но только не в вине:
народ имеет право жить!
Как Черномор сказал: плохо, но недолго, не.
Мои друзья-поэты хотят Родине служить.
Ах, Родина – да чья ж ты мать?
Не этих миллионных идиотов?
Кому ты так стараешься внимать,
ты любишь то, где мысли нет – ни на иоту?
Наверное, у нас один на всех инсульт,
и это не улыбка, а гримаса.
Была одна на всех победа. Галина Бланка – бульк.
Но мёртвые её забрали из запаса.
Живые проиграли только жизнь -
ах, чудаковатый Гамлет!
Неладно в Дании, скажи?
Молчат седые камни?
До Дании рукой подать,
а Магадан на том краю планеты.
Наматываешь мили на кардан,
а горизонта не было и нету.
Нет, не пиши поэм,
счастливый Гондольер!
Спой мне, а я пока поем
окорочка далёких Кордельер.
Про Данию стихи мне не продать
- у нас, кто не продажен – конечно, не «поэт».
А про Россию мне и вовсе не издать,
да некому читать. Коряво – складу нет.
И вот пишу – люблю – дышу
и медленно, просто, спокойно умираю.
Шепчу пророчества седому камышу.
Нет дудочки, на которой жизнь мою сыграют.
+
С У Т Ь Н А Д Е Ж Д Ы
Бог детей и рабов
увидел взрослых
и стал ещё Богом свободных людей.
+
Пусть торопится нежное лето -
я музыку памяти слушаю:
в компьютере жизни моей
высочайшая материнская плата.
+
реквием по зарытой собаке
Так вот где собака зарыта…
Не рабы мы. Не роем, не скроем.
В зоопарке разбито корыто.
Слава павшим героям.
Кто же, кто, кто зарыл собаку?
Почему – именно здесь?
И не надо: виновен, мол, Бахус.
А, быть может, она – везде?
Скорбно у изголовья встанем
и грянем ей славу и память хором.
Питание перешло в воспитание:
собаку взяли измором.
Наверное, она была горбатой
и ела, надев пенсне.
Почто нам такая утрата?
И как теперь жить стране?
И, может, в очках читала,
придя в ресторан , меню.
А на балах блистала.
Борзописцы писали ню.
А, может быть, священнослужитель
эту псину за мясо любил?
Может быть, Иберии житель
в Сене её отловил?
Только тема навек закрыта:
нет собаки – и темы нема.
Только слух, что собака зарыта:
нем Герасим, и барыня тоже нема.
+
+
Стал от любви некрасивым и робким.
Холодным, как снег на Килиманджаро, прошлогодний
- кто его мне подарит в день рожденья теперь,
если любимая – тоже бывшая?
Забывшая мне из Москвы прислать шапку снега.
Нет, вру: летом она подарила тридцать с лишним снежинок
колючих, как белые ёжики, и я высушил их в свой гербариум,
и осталось… Да ничего не осталось. Была ли она?
Болело ли сердце? Я сомневаюсь.
Но ведь осталась печаль, да и музыка тоже осталась.
А больше ничего не осталось.
Кроме любви.
Осталась, осталась, осталась.
+
Б е г у щ а я п о в о л н а м
Бегущая строка неуловима.
В Москве день только за окном,
И ты живёшь одна наполовину:
Идёшь, Арбат пылает, а в душе темно.
И только сны цветные, где снега нет,
Где море плещется, и даже мгла ночная
Нежна, тепла, как я, и нужна ты только мне,
И я об этом точно знаю.
Бегущая строка стихов моих,
Куда спешит она?
Не зная, что мир создан для двоих,
Не зная, что ты мне нужна.
А я в стихах один.
Люблю тебя одну -
но нет пути назад:
ведь я не Аладдин.
Мне дан приказ на Запад.
Тебе – в другую сторону.
Во сне ты мчишься по волнам,
Вольна, светла, свободна,
И мною вновь полна,
Бегущая по стихии водной.
Я в лампе заточён невыносимо красной
И там пылаю от любви своей напрасной,
Утративший в третью половину тысячелетья
Могущество своё смешной, печальный старый джинн,
Прекрасный прежде принц, один на белом свете
Ем можжевельник терпкий,
Пью виноградный самогон, как старый джин.
+
+
1
Мне не холодно. Просто зима
надоедлива и тягостна, как простуда.
И осень – уже совершенно прошлая осень.
И жизнь, мне кажется – уже прошлая жизнь.
Перед нею благоговейно я шляпу снимаю
в ожидании снега и чуда.
Мне печально и грустно, и, вообще, мне – не очень.
Это просто не мой год, и пронзительный ветер оттуда
взъерошил мне волосы и лицо освежил.
2
Ночью наголо лёд обрил тополя,
и они остались, как старики, без кальсон
на морозе, потеряв миллиарды золотых и зелёных
листьев червонцы – нет, не цвет облетел,
обратно декабрь.
Отчего такое угрюмое мрачное утро?
К снегу. Вот и редкие белые мухи шпионят,
а потом их тьмы и тьмы, как стрелы, из-за туч
будут жалить несчастную землю,
как пришельцы нагрянут – и конец.
И такая тоска по пропавшему году.
Новый скоро. Но он – новый, а этого, практически, нет.
Пусть даже не погибло б короткое лето
- дело не в этом. Просто прошлого нет.
+++