Буквы стёрлись на мятом обрывке, чёрном, с отпечатками копоти...
Цепь разорванных многоточий. Не заправленная постель.
У солдат не бывает ночи. «Что там, братик, пули за окнами?».
«Нет, не пули, всего лишь ветер бил по раме, орал, свистел
И ворвался с запахом пороха – дымный, томный, больной и дикий,
Ворошил страницы блокнота да губами припал к печи.»
«Мне сегодня приснился город. И сквозь сон доносились крики…»
«Ты кому-то шептал спросоня, мол, без паники, не кричи»…
Встали рано. Топили печку. Ждал февраль у открытой дверцы.
Покосившаяся землянка. Автоматы – наперевес.
На столе догорает свечка. Есть на ужин тушёнки банка
На двоих. А вокруг долина и заснеженный тёмный лес.
Десять дней, а уже устали. Было пятеро – стало двое.
Нервы спицами вяжут время, цвета крови, как соль – на вкус.
«За кого воюешь?» - «За Сталина. За награду. Хочу «героя»
Лишь бы только вот не посмертно… Ну а ты за кого?» «За Русь».
«Что там Русь? Города да хаты. Всё чужое, наше - местами.
Проиграем войну, дружище, будут немцы здесь пировать.
Перешёл я бы к ним, знаешь, да боюсь товарища Сталина.
Вдруг ошибся?... Тогда и орден за отвагу могут не дать…»
Или пулю… да от своих же. Слышишь, ветки хрустят?... Глянь-ка!
Может немец?» «Да нет, белка или птица. Их здесь – рать»
«Нет, гляди. Идёт, что ли кто-то! Вон, за окнами!» «Эх, Ванька!»
Притаились оба, слушают. «Ну а я воюю за мать».
Помолчали, взяли приклады. Ночь морозная. Тишь. Месяц.
Вышли в лес, огляделись робко. Видят – женщина. С ней – сын.
В телогрейке куцей парнишка. Лет, на вид, наверное, десять.
«Schie;en Sie nicht!» «Точно! Немцы!» - Изумлённо сказал один.
Прижимает к груди ребёнка. Увидала солдат – на колени,
Сорвала с замотанной шеи драный, в саже, синий платок.
«Видно, что бежали по лесу, может, прятались у аллеи?»
«Застрелю их, сук…»- бросил первый, хладнокровно взводя курок.
«Да они же не виноваты! – У второго чуть дрогнул голос. –
Ты с ума сошёл, это баба! – Обернулся от этих слов.
«Нет, братишка. Нам что их, в хату?» «Мы же, Ванька, с тобой солдаты!»
«Вот на то мы, брат, и солдаты, чтобы бить проклятых врагов!»
«Я за Сталина, не предатель! Это немцы – пойми, деревенщина!
Меньше станет их – значит, меньше нарожают, с кем воевать!
Это всё они виноваты! Виноваты немецкие женщины.
Это враг перед нами, Колька!» «Это мать перед нами! Мать!»
И успела дёрнуть плечами. И на сына бросится только,
Когда выстрел морозной ночью взвился к звёздам, смертью разя…
За одну секунду до пули перед ними упал Колька,
Закрывая руками небо с криком: «Ванька, ты что, нельзя!!!!»
Кровь на белом снегу трещиной. Тишина – земная и чистая.
«Братик…»- Шепчет мёртвому Ванька и от ужаса руки стынут.
«Братик…это я что же… это я же в тебя выстрелил…»
И рыдает… живая… женщина, прижимая к груди сына.
Буквы стёрлись на мятом обрывке, чёрном, с отпечатками копоти...
Цепь разорванных многоточий. Не заправленная постель.
У солдат не бывает ночи. «Что там, братик, пули за окнами?».
«Нет, не пули, всего лишь ветер бил по раме, орал, свистел
И ворвался с запахом пороха – дымный, томный…»Гремят склянки…
В нём такая боль за Россию. В нём такая живёт тоска.
Заметает четыре трупа вьюга возле старой землянки.
И курок, прижатый последним
К тонкой жилке
Возле
Виска.