я - поэт
цикл
Публикация номер 0005
Я - П О Э Т
Почтительно склоняю голову перед бронзой великих поэтов, я равнодушен к лицемерно-благочестивым и фальшиво-укоризненным харям стихосовков, заправляющих толстыми журналами, газетами, книжными издательствами, телеканалами – и не нахожу в себе стыдливости и скромности, которая позволяет мошенникам и лжецам чеканить пробу на бронзе и ставить клеймо на живое.
Не стыдно мне сказать внятно и спокойно:
я - поэт.
О, как вдохновенны лики старых поэтов, как чарующи их речи, как
величественны их мысли, как проникновенна любовь к человеку!
Стараюсь не смотреть в зеркало, где скучная и измотанная бытом и
чиновниками физиономия загнанного в угол, одного из толпы –
я не дал ещё ни одной строчки, повторяющейся читателем, я пел для одного себя:
я – поэт.
Я не признаю той пошлой и подлой системы, где чин «поэта»
невразумительно подразумевается за членство в союзписовской массовке, а вслух произносится как присваиваемый литсекретарями в юбилеи навроде парадного мундира, да ещё от имени – даже не публики – народа.
Я – поэт,
потому что странный и лунный человек с туманным взором и безразличием к регалиям и пайкам – поэт.
Я возвращаю
званию
П О Э Т
смысл не итогов и заслуг, пусть даже творческих: - поэт – это состоянье души и образ жизни, поэзия – это не гонка за успехом и славой взамен на словесные изделия – эта сама жизнь с восхищением и удивлением.
И без гарантий, что зачтётся.
Я – поэт,
если все мои рукописи истлеют или сгорят, все слова мои забудутся, и ряска сомкнётся над моим уходом –
я – поэт,
потому что страсть к слову – не клиника. Страсть к перу и бумаге не затемняет
мои восторги, радости и печали.
Я – поэт,
ребёнок, удивившийся миру и восхищённый миром, да так и не привыкший жить, не замечая, вскользь, попутно, от шмотки до шмотки, от закуски до выпивки, не ангел, обременённый едва ли не всеми человеческими слабостями,
я – поэт,
потому что грешник и способен этого стыдиться.
Я – поэт,
потому что моя тоска - не оттого, что обидели меня, сделали мне больно – потому что обращён в сердце другого человека.
В школе я забавлялся словами, но не восхвалял революцию и пионерию, впервые влюбившись, я возвысился над смешным.
Я – поэт,
никогда не игравший эту роль, никогда не скрывая стихов и никого стихами не грузивший, и в юности лишь потому не объявлявший это, что занимался всем и любил всё, и если есть поэты-воины, поэты-иноки, поэты-философы,
я – поэт-рыцарь,
потому что однажды поняв, что вижу всё так – стал служить Поэзии, как рыцарь своей Даме, своей Королеве.
Я мечтаю открыть свою маленькую прекрасную землю и подарить её
всем, даже если останусь в ней единственным, -
Я – поэт.
Я не торговал ни поэзией, ни рукописями, потому что рыцарь жалко
выглядит среди ловчил, и даже не удача – правительница моей судьбы – но отвага и достоинство.
Я – поэт,
потому что немного знаю и очень люблю поэтов.
Я – поэт,
потому что не боюсь ни справедливых, ни несправедливых упрёков.
Я – поэт,
потому что я знаю это и не страшусь бесконечного ожидания искреннего возгласа – «ты - поэт!» - потому что дело не в той пылинке, которой я дал броское имя МАЙ АВГУСТ – название моей жизни – а в той волне, которая вечно бьётся о скалы людских сердец в этом мире.
Среди друзей – безвестных поэтов – вопреки рабству и пофигизму толпы, с Верою в Поэзию, в читателя, в человека, в прекрасное, я – свободен, и поэтому
я – поэт.
+
+
из романа ЛЮЧИЯ
Это был не две тысячи четвёртый май
и не две тысячи четвёртый август.
Лун и вёсен – было миллиарды и будет больше.
Не говорите о тех, где был я:
они не мои.
+
+
В тебе заговорил вдруг некто.
Нет, ты сравнительно здоров -
выписывает замысловатый вектор
кардиограмму Божественных ударов и даров.
Быть может – просто грузный ливень –
ночной, невидимый и грустный, -
идёт. Небесным вентилем заклинен,
как будто непонятным чувством.
Ты прошлое сегодня хоронил.
Но завтра не возбранится вспомнить
и – будто об ушедших – о себе.
К бездонной пропасти сорвались кони, -
по глобусу равнину отвесно накренив.
Того тебя уж нет – лишь тень в твоей судьбе.
+
Р е к в и е м в с е м у х о д я щ и м и у ш е д ш и м п о э т а м
Миллиарды столетий пролетят незаметно,
и поэты воскреснут последними из миллиардов людей
среди радостных звёзд лучезарных,
никого не задев серебристым крылом отточенным острым пером,
их никто не обидит даже нелепым вопросом,
их любимые встретят, и жизнь повторится, но будет совершенно другая
- без упрёков и страха и подвига для,
но утраченное останется вечно бесценным
невозвратным, как тысячи, как миллиарды потерь,
которые самую жизнь сокращают и накапливаются,
чтоб превратиться во внезапный обрыв, кажущийся нелепым,
случайным и странным,
- и новая жизнь будет бесконечно счастливой оттого,
что отдать её Вселенной
станет смыслом уменьшенья несчастий,
и мечтать перестанут о том, что ничтожно,
и не станет преград между мной и Тобой.
+
+
Нищий! Я помог бы тебе советом,
я бы помог.
Но себя назначил поэтом,
а поэт – никогда не Бог.
+
П р о ф е с с и о н а л а м
Я шмотками на рынке торговал,
чтоб есть,
а есть – чтоб стихи писать.
Вы пишите стихи об искренности,
чтоб ими торговать,
чтоб есть.
+
+
Здесь и вулканы всё – неудачники,
нищий – ты мне подаёшь.
Рулетка кровью запачкана,
я отмахиваюсь ножами, как иглами ёж.
+
+
Работал поэтом.
Не знал никто -
только работодатель.
Шёл на службу
в старом пальто
и в мятой шляпе.
Шпион от поэзии
- был схвачен за руку
и приговорён к каторге
альманаха,
перегрыз правую руку,
прикованную цепью
к гладкой странице – стене,
бежал в никуда
(думал в Поэзию и Сказку.)
Шахтёры считали
меня шахтёром,
музыканты считали
меня музыкантом.
Воры не считали меня вором.
Политики не считали меня политиком.
Поэты считали на калькуляторе.
Что ты пишешь? -
спросил боец. – Шифровки?
- А ты думал – стихи? –
и мы засмеялись.
Сейчас мы рванём
через бровку окопа…
Я без правой руки.
+
+
Жизнь моя – ужас:
подражание ежу – с.
Яма: из лужи в сажу
И вижу: снег лижет
лыжи – и не скажи.
Тяжесть – выживу. Всё ближе
нижние этажи.
А были крыши
боли. В воротник зарывшись,
она не слышала,
как он дышит -
любимый бывший.
Пар изо рта –
- не ближе, не выше,
возле губ – пышный,
далее – ни черта.
Будто и не было
черновика.
Записывал набело -
думал – мрамор – на века.
Но был и весь вышел.
+
О с е н ь
Осень, осень, ты неисправима,
бесподобна, как любовь, и несравненна.
Пусть в очках своих старухи в штатском
тянут руки к жёлтому металлу,
- я люблю твои печальные закаты,
неподвижность ясных дней прекрасных,
ветра хмурых дней порывы,
красоту последних мёртвых листьев,
жизнь которых никогда не повторится,
я стихи на них писал бы кровью,
не страшась поэм драгметаллистов,
не боясь отдать горячих капель
нерубиновую россыпь и оставить,
оторваться, улететь, упасть на землю,
ветру не переча, к стеклу приникнуть,
чтобы в тёплом доме кто-нибудь впервые
понял, что металл бессмертен
- я писал бы – но в их стылых жилках
мир уже открыт и совершенно ясен.
Я сегодня мечтаю научиться
не писать стихов – их думать,
плакать их, чтоб каждая слезинка,
остывая, миру возвращалась,
а мои шаги следов не оставляли,
и мои стихи в них не читались, не отличались
от росинок, звёзд, снежинок, листьев,
- чтоб из них монеты не чеканил
чёрт в обличии полковника искусства,
государственника, слуги народа, сукин-сына.
Осень, осень, в воздухе прозрачном
дух поэта русского невидим,
он – не чад от внутренних органов,
в обе стороны мчащихся людей – авто,
отравляющий прохожих – твоих чад,
а цилиндр, трость и бакенбарды
- радужинок моих глаз неповторимость,
видящих жизнеутверждающую тризну
возвращения вещей, что мы любили,
в вечное теченье мира.
Я хотел бы в мир вернуться,
от всевластья «я» освободившись,
насмотревшись мир со стороны
и свободой вдоволь надышавшись.
+
О с е н ь
памяти отца
Осень – это очень
несерьёзно.
Боже мой,
и стаей краснопёрых желтоклювых
птиц,
тучей мотыльков отчаянных –
будто бы ожившею листвою -
осень – это очень -
слишком – поздно.
Так листы
моих тетрадей вспыхнут
в час полуденный
неслыханным огнём,
озарятся нестерпимым светом,
так что мир до окраин
человек незрячий вдруг увидит,
а прозревший – только свои слёзы -
потому что
там, за краем мира – его сердце.
А его там нет.
Кто сказал,
что будет мне не больно
видеть пеплом, растворённом в океане?
Вот, сижу, пишу,
рисую листья, -
- каждый через сотни миллиардов лет –
и выходит снова
осень,
листьев пламенем
плеснувшая
мне в очи.
+
+
Безвестность – это я,
чудовище слепое,
безжизненное поле,
тропинка не моя.
+
+
Нет, я не мастер.
Так, мастерок.
Но – Божий.
+
+
Узнаем мы, что небо неподсудно,
когда услышим лучезарный смех.
Е. Шешолин
В наступающем дне лазурного мира,
лучезарном, как сердце моё,
пили спирт и листали Шекспира
дети ядерной ночи, поколенье моё.
Юность хуже, но старость не лучше.
Небо в кляксах – летит вороньё,
и Эльбрус в умирающих тучах
равнодушно не слышит враньё.
Круг Земли под звёздною сферой
обернулся и обмер в глазах;
прожил жизнь я с сомненьем и верой,
ничего никому не сказав.
+
+
Дурную славу
пророчат мои стихи.
Я высасываю их из пальцев
поднимающегося Солнца.
Душа расцарапана
колючей проволокой будней,
её не смогли исцелить дожди
и взлетевшие над городом
листья,
вырванные из книги жизни.
Штробил стихи
на алмазной стене рассвета,
чтоб сияли гранями,
когда отдыхает за тучами Солнце.
Но судьба рассудила иначе
+
Б ы л и н к а
Я сегодня оденусь поэтом,
потому что на улице дождь,
потому что погибшее лето
обещало, что ты не придёшь.
+
+
Пахнет незабываемо керосином.
Детство убитое там.
Поэт какой-то Ваня Хиросимов
вместо лиры колотит тамтам.
Эти звуки совершенно неблагозвучны,
мешают спать уставшим извиваться.
И поэту страшно, тоскливо и скучно
в переплётах золотых не издаваться.
Он поёт, словно пьёт, булькая,
он – титан без электричества и газа.
Жизнь его – облезлая, безнадёжная гулька,
недостойная анекдота или рассказа.
О, он весел, ведь когда на четвёртой космической скорости
дерево вырывается из Земли
к звёздам… Ударенье таково: без кОрысти
у Емели стихотворенья мели.
А поэмы? Ничего не продано
и не выставлялось на рынке.
Поэзия – его взорванная и изуродованная Родина.
А вокруг – литературные дрынки.
Он (глядя на президента Буша) не пытается сорвать куша,
бряцая, что деньги - н и ч т о.
Он не для того сегодня кушал,
кислород расходовать чтоб.
Ах, будет Май, пахнущий каштаном и платаном,
и уйдёт капитаном Август
в лучезарную пасть великого Океана
за золотым руном, и это будет Аргос.
+
+
Я рифмую август и правду –
но себе не до смеха,
я свободу рифмую с народом:
знаю, в России всегда прав Дух
и лживы одежды из меха:
пусть бывшим станет норой дом их.
Как становится год Новым
мои песни от руки перепИшете
и бросите от того дно вы,
по волне штормовой ступившие.
Буква к букве, как те китайцы,
виртуозы по каллиграфии,
как из камня сложить пытайтесь
новый дом русской граффити.
А когда вы возвысите праздник
обуздания дракона государства,
соберите из листьев разных
монумент истории Любви и Коварства.
Пусть огонь моих слов напоследок
от бесчестья свет очистит,
от меня оставит свет слепок
и из букв звёзд в ночи стих.
+
+
Приснился мне сон:
я шёл без кальсон
по Парижу.
И вижу:
невеста моя Эмми Грация
в последней вредакции.
Так вот твой фокус, Чужбина…
Стать второй Родиной.
Какая же тварь - ворожбина
пророчила мне, уродина!
Так, значит, я не удостоился безвестия
и, более того, ими не обесчещен!
Я слишком плохо писал, если
не был ими в «Англетере» повешен…
Я, значит, просто себе мурлыкал,
когда мне чесали за ухом…
Или пил и не вязал стихов лыка,
или участвовал в показухах…
Но, может быть, я всё-таки
рабами хотя бы проклят,
и там от ярости трясёт их
и их хозяев про*****?
Но я просыпаюсь в тепле
старых своих кальсон:
всё впереди (какая боль!)
и стихов плеть не свистит.
На стене висит. Жаль сон.
+
+
Родина. Россия.
Твоею волчьей нежностью воспитан,
как Ромул и Рем – молоком.
+
+
илье александру
не дело осени
тревожить лета дни
она печально входит по ночам
в распахнутые окна с лунным светом
к поэтам следовательно и ко мне
она садится в тёмном уголке
присутствует и мои стихи читает
всё чаще только вспоминает
и не пытается мечтать
май говорят вернётся как и август
и будет возвращаться триста тысяч лет
но некому его читать
ведь только осень готовит нам вино
а май пьянит без вин
и август крепче спирта
они уходят это не беда
их много в этой бездне
стихов не помню как не помню май
стихи мечтаю не читаю
я их вдыхаю словно аромат
и оставляю горечь на устах
целую Родину своих касаясь пальцев
и пью твои стихи
кто я август май поэт
ИЛЬ Я АЛЕКСАНДР тоже
+
+
Строил китайскую стену
из карточных домиков стихов
+
Р е к в и е м П р е к р а с н о й Д а м е
Писать стихи?
Опять писать стихи?
Кому?
Прекрасной Даме?
Той, вечно юной и не любящей меня?
Которую так страстно любит другой.
Хотя она не любит и его.
Не любит никого?
Нет,
В объятиях другого она мечтает
- и даже не о Киркорове -
о юном мальчике,
влюблённом в её подругу –
тайно – она ведь видела его глаза –
- с досадой – зачем же не её он любит?
Как славно, что моих стихов
никто не слышит:
стоять в тени среди толпы
так невыносимо сладко-одиноко,
и горечь безответной любви
тошнее водки и привязчивее кофе.
Я видел сам, как она стихи читает -
Рубальская, наверное.
Как читает:
невидящим взглядом бежит
по коротким строчкам
и думает о своей любви.
Я удивляюсь, что все читают так
- а поэзию прекрасно понимают
и прекрасно знают: мне б так.
Когда б я мог писать стихи
не словами или вовсе не писать,
а я всего лишь стремлюсь
писать их непонятно –
и, чем правильнее складываю слова,
тем вернее знаю:
их не поймёт никто.
Ушёл в себя и, даже если
не потерялся – мне выйти из себя нельзя.
Мне выйти из себя -
куда?
Огромный мир – и звёзды, и облака,
и бабочки, и люди – он весь во мне.
И выйти из себя –
утратить не самого себя:
весь мир.
Что страшнее смерти:
смерть растворит меня в огромном мире,
а потерять себя – значит
исчезнуть из всего.
Быть не услышанным –
ведь это есть любовь.
«Мысль изреченная есть ложь», -
слова точнее формул,
в них абсолютен смысл,
и, чем точнее фраза,
тем сказанное дальше от мира.
Единственная правда -
интонация.
Её подделать чрезмерно просто,
ей обмануть легко, -
но она не лжёт,
всегда обозначая то, что означает.
и, чем абсурдней смысл,
тем притворство невозможней.
И это знает каждый –
вернее, каждый слушает
и говорит посредством интонаций.
но этого не знает.
Писать стихи?
Конечно.
Конечно, никто их не услышит –
в них столько слов,
которые бездарно лгут,
- словами я играю, как МЕЧАМИ, -
что моей Прекрасной Даме -
Королеве Поэзии -
в них царствовать легко:
я мыслю не словами.
Я живу.
Писать стихи.
э п и г р а ф
я написал такие корявые стихи, которые, положа
руку на сердце, никто не сможет назвать стихами
и каждый будет считать, что всё понял
ненужная подсказка:
не водка плохая, а ты плохой
Тик Лукрепций Карл
«О природе вещей регионов»
+
+
Поэзия – не гонка за успехом.
Не развлекай плебеев Колизея!
Не гладиатор – в рыцарских доспехах
К вам никогда не въеду на козле я…
+
Р е к в и е м м о л ч а щ е м у п о э т у
Я не любил любить без любви,
и любовь любить её позволяла.
Нет – это не с э л я в и -
она сердце моё словно Феникса испепеляла.
И она же роняла на пепелище
печальные слёзы, которые жгли моё сердце
и воскрешали её святилище и жилище
и отворяли чьи-то наглухо запертые дверцы.
Я не любил не любить с любовью,
и она сердце моё делала ледяным,
чтоб сосуд любви потом наполнить горячей кровью
и разверзнуть уста от любви больным,
и спускала в них животворный сок,
словно в мёртвую воду – живую воду,
взращивая в сердцах ростки цветов
и поднимая их высоко в воздух.
Я любил любить – дни и ночи,
странно, что оставалось время и силы на еду и стихи.
Я любил жить и пренебрегал всем прочим.
Какая бессмысленность – но я любил глухих.
+
+
Напоследок пойду прозой,
как просёлком осенним.
Пусть босые ноги вязнут в чёрной крови моей земли
- я пройду, и следы затянет.
Потом выпадет чистый снег,
чтоб к весне лицо земли стало ровным,
и поэты бродили среди цветов.
Не зная, куда вели те дороги.
Не заметив одной морщинки на лице земли.
+
В с ё с и л ь н е е !
верлибрюд
Я натянул шагреневую кожу
на тамтам своей поэзии
и колочу изо всех сил,
не замечая, как истончается она.
+
+
Страницы старых книг
вживую разрезать -
больная херургия.
Позвольте рассказать,
о чём молчат другие:
покойник к вам войдёт,
как водится, незримо.
Он - Полу-Идиот.
Не. Кошкин. Не из Рима.
Обратно август-май,
времён столпотворенье?
Назад, давай, хромай
в свои стихотворенья!
Да что я здесь забыл
в нелепом вашем прошлом?
Гонять любил кобыл
я по кругу порочно?
Причём тут ипподром -
стихия лотереи?
На голове с ведром -
я - Донкихот, скорее,
По встречной полосе,
по гаревой дороге
прусь, как толпа лосей,
и упираю роги.
Печальный рыцарь-шут
с щитом из глупых шуток
- провал в горе Машук,
в эпохе промежуток.
И стыд меня душил,
как даму ту мавроди,
который с нею жил,
хотя был негр навроде.
А я всё сторожил.
А он был стоматолог.
И он был старожил.
А я - тыщематолог.
"Я снова победил!" -
эпитафИя дразнит,
мой памятник белил
моей он кровью красной.
Но кровь же не вода,
- ей ничего не смоешь.
Забросишь невода
и выбросишь всё в море.
И дождь назавтра шёл,
как будто вёл в бессмертье,
а снега белый шёлк
ветр сматывал на вертел.
+