…Двадцать лет деревенских, оседлых, давали о себе знать. А тут что-то вроде смотрин редактор газеты устроил…
По русской традиции был наскоро раскинута русская скатерть – из полос залежавшихся номеров. Нарезали колбасы, сала, хлеб накидали горушкой, в стаканы плеснули. Константин Михайлович сел рядом, для поддержки «учителя из провинции», напротив расположился пресолиднейший Александр Вальтерович Чесноков, который, распуская из своей трубочки голландские благовония, глаз с меня не спускал, хитро щурился, и Гедион Красновский вскидывал временами пронзительный, умный оценивающий взгляд.
Выручил Владимир Орлов… Нет, рядом с нами он не сидел, но после обмена впечатлениями по поводу чтения его романа «Альтист Данилов» мы уже вторично трясли с Вальтеровичем протянутые друг другу длани. Константин Михайлович, кажется, доволен был таким началом, да и Гедя не так «страшно зыркал» в мою сторону.
Детство видится ближе того памятного дня, когда я впервые пришёл в «Вельск-инфо»… Так с годами не раз с памятью бывает. Я и не подозревал тогда, каким просто фантастическим сложится для меня следующее за этим памятным вечером в холодном кабинете редактора десятилетие. Сколько оно вместит в себя всего противоречивого!
…5 января я получил номер газеты «Регион» издательского Дома «Вельск-инфо» с первой статьей своей многоходовой рубрики «Сто лет русской литературы». Блестящая, жестковатая бумага, белая – как ватманский лист, и на ней… Конечно, радость и волнение были, как были в те дни и тревоги, беспокойство: хватит ли сил, упорства, ума осмыслить двадцатый век русской литературы, да и еще преподать его читателям? Но горячая поддержка моей затеи Константином Мамедовым, Виктором Павловичем Кононовым, Александром Чесноковым, друзьями, ободряющая доброжелательность команды молодой Вельской газеты помогли поверить в себя. Два последующие года без преувеличения можно назвать самыми насыщенными в моей читательской практике. Столько я не перечитывал и готовясь в архангельской Добролюбовке к экзамену по зарубежке… Читательский дневник той поры буквально испещрен сотнями имен, наименований книг, статей!
Правда и то, что я не согласился на предложение Александра Вальтеровича «издать подборку отдельной книжицей»… Уж больно несамостоятельной, поверхностной, торопливой она теперь мне кажется, та серия.
Но привели меня в «Вельск-инфо» надолго не мои заметки о русской литературе, а события страшные, ставшие известными всей стране.
После одиннадцатого числа июня 1999 года мне позвонил из Шунемы Саша Калабанов.
Саша (теперь Александр Николаевич, служащий в одном из министерств в Москве) учился у меня в 10-11 классах. Пожалуй, со школы и стали мы с ним дружить. Особенно нас сблизил эпизод «подпольной» деятельности, связанный с ГКЧП. Саша сидел на радиоволне, собирал и записывал информацию о положении дел в России из сообщений западных СМИ. Что мы могли узнать у себя, слушавшие и видевшие у себя по телевизору только балет «Лебединое озеро»! В конце концов Саша прислал мне в Хозьмино несколько листов, написанных убористым, мелким письмом. Я пошел с крамольной информацией к мужикам-связистам. В те времена еще работало местное радио. Связисты, мои ученики, согласились ни секунды не колеблясь. И сами сидели у дверей и слушали не шелохнувшись. В тот вечер я прочитал по радио о том, что на самом деле творилось в новой России и о раскладе сил. Записки Сашины были ободряющими, призывающими не подчиняться ГКЧП, поддержать российскую власть, Ельцина.
Не скажу, что ожидание дальнейшей развязки было лишено волнения. Какой-то мандраж был.
Саша человеком оказался твердым, решительным, умеющим отстаивать свои взгляды. И такое мнение о нем с годами у меня только закреплялось.
В тот день ли вечер он сообщил мне, что пропала сестра его, Аня. Ждали ее на день рождения мамы, но она не приехала. Саша просил организовать меня поиски в районе Хозьмино.
Я обратился к своим ученикам. Они сходили и «покричали» в районе Екодима. Другие, и я в том числе, прошлись у дорог поселка, Кишермы. Результат был нулевой, как и у Калабановых.
С тех дней до конца почти лета мы часто с Сашей и мамой, Любовью Евгеньевной, выезжали на частной машине на поиски Ани в различные точки района. Как скоро я узнал, по подсказкам всякого рода «ясновидящих» из Москвы. Иногда руководствуясь логикой своей, или просто ехали исследовать непрочесанное нами место.
Были организованы и массовые поиски, в которых участвовали земляки Ани, учащиеся техникума, где она училась, добровольцы.
А тем временем в Вельске и его округе продолжали пропадать женщины…
Наши пешие поиски выливались порой в марш-броски за двадцать километров. Самое поразительное было в том, как держалась Любовь Евгеньевна! Конечно, в глубине души я ни секунды не верил московским «оракулам», но чувства матери, цепляющейся за любую соломинку, понимал. Понимал и Сашу.
Наверное, в тех напряженных, драматичных «прогулках» мы с ним по-настоящему поняли масштаб бедствия, произошедшего в 90-х в районе, масштаб разрушения его экономики, сельского хозяйства. Ведь нам пришлось в буквальном смысле лезть в каждую щель, и везде мы сталкивались с разрухой, запущением, бесхозностью… Заброшенные ангары, хранилища, бывшие цеха, пришедшие в негодность водные коммуникации, брошенные людьми дома, заросшие поля – всё тогда казалось нашему и без того раздраженному взгляду картинами из какого-то чудовищного кинофильма про конец света…
«Сюда бы НТВ», – не раз бормотал Саша, когда мы продирались в очередной затхлый, брошенный людьми, загаженный и разворованный объект.
В те же тяжелые дни мы столкнулись с цинизмом, равнодушием некоторых работников районной милиции. Один из них, например, гнусно намекал Любовь Евгеньевны на «род занятий» ее девочки. А девочка, Калабанова Аня, была великолепной ученицей и у меня в классе, и в техникуме. В Ленском районе у нее жил мальчишка. Жизнь ее складывалась во всех отношениях, и перспективы после окончания учебы были самыми радужными (мы об этом не раз говорили с Сашей).
Помню затянувшееся чаепитие одного из лиц в милицейской форме, выглядевшее в ТОТ момент глумлением над чувствами матери, его хиханьки и хаханьки, его выпирающее гнусно наружу безучастие к чужой беде.
… В одной из деревушек, оставив в машине Сашу и Любовь Евгеньевну, я по густой траве направился к крайнему дому. Вокруг все было необихожено, порушено травяным напором. В душе моей скреблись черти, и предчувствии были самые мрачные. Сразу за большой дверью, которую открыл не стучась, мне представились большая кухня и комната. Из комнаты на меня выдвинулся в прихожую странный человек. Он выглядел так, что я, измотанный дорогами, страшными поисками, ожиданием самого худшего, обмер и обмяк. На меня уверенно, по-хозяйски взирал зек. В его взгляде мне прочиталось: «Не выйдешь теперь… Я-то и есть тот самый, какого вы ищете. Похороню вместе со мной…» Кроме того, был он крупен, силен. В глазах – холод все претерпевшего, я бы сказал, безразличного к опасности человека. Тот, кого режь, он «мама» не скажет. А он меня страшновато как-то еще и к столу призвал. Я попятился, выглядя, конечно, в его глазах стыдно, смешно. Что-то я там пробормотал – не помню… Наверное, что-то про ошибочку. Тот день таки и сложился для всех нас очень тяжело, став днем самых дурных предположений.
А позже, протянув мысленно линию от «черного дома» до места трагедии, где и нашли Аню и всех убиенных, я поразился, что они находились на одной прямой и совсем рядом…
Осенью 1999-го года следственная группа из Москвы вычислила Вельского маньяка. Им оказался Шипилов, содержавшийся в тюрьме на Копалихе. Ему было разрешено (!) без сопровождения вывозить на «говновозке» (так называлась позднее статья Елены Малышевой из «Новой газеты») с территории зоны всякого рода мусор. Убийца «приглашал» на остановках и на дороге ждущих и идущих куда-то женщин в машину. Ручку у двери он предварительно снимал. Дальше…
Так в нашем районе погибло девять молодых, красивых женщин и девушек. Всех их он закопал на свалке у Тарасово. Каждую помнил отчетливо, отчетливо знал место «захоронения» жертвы, отчетливо помнил как глумился и как убивал…
Осенью в город приехала корреспондентка независимой «Новой газеты», на то время самой смелой, острой газеты, Елена Малышева.
Вышедшая позже статья возмутила многих вельчан, даже таких симпатичных мне людей, как Александр Чесноков. Мне поколебленными патриотические чувства не показались. Я «встал» на место приехавшей журналистки, «прошел» с ней вместе Вельск образца слома веков… Тем более я и встречал её с родственниками жертв у поезда и присутствовал на встрече на одной из квартир.
В квартире было мерзко холодно, как и вообще в то время. Лене дали теплые носки. Она куталась в толстый свитер, но все равно было холодновато. Среди встречающих на вокзале ей на глаза не могла не попасть «колоритная» фигура дяди Саши Трифонова, пьяного почти, в замызганной шапке, кое-как одетого. Он шатался и матерился. Его пропавшая несчастная дочь, Ира Зотова, тоже училась когда-то у нас в школе. Была она действительно несчастной и жила также неприкаянно, непрочно, шатко.
Потом мы шли по неосвещенным центральным улицам Вельска. Стояла отвратительная осенняя погода: слякоть, холод, дождь. Вельск выглядел удручающе – серо, нище, неуютно. Запомнилось почти полное отсутствие на нашем пути всякого транспорта, всяких веселящих в другое время огоньков.
И вот: холодная промерзшая квартира, несчастные, обремененные страшной бедой люди, случайной осью которых оказался дядя Саша. Он обращал на себя внимания. Не мог не обращать. Да еще нет-нет да и матерное словечко вставит в тихий такой, печальный, притушенный горем диалог журналистки и родственников…
Вторя строчкам поэта Саши Черного:«А ад я видел на земле…», – можно спустя больше десяти лет сказать об увиденном в один из осенних дней того же рокового года в стенах вельского морга. Только понимание того, что НУЖНО, ДОЛЖНО, помогло в те самые страшные минуты моей жизни взять в руки легкую куколку того, что когда-то было телом Анечки и положить в гроб. Напряжение и переживание были такой силы, что совсем не помню, кто был в те минуты рядом. Хотя хорошо осознаю, что Саша, Любовь Евгеньевна…
Потом был грустный день похорон. У дома прощание с Аней, прощание на кладбище снимала телевизионная группа НТВ, на то время самого оппозиционного и свободного российского канала.
Помню, что забвения не давали ни алкоголь, ни курение.
На поминках, во время наших с Сашей бесконечных перекуров, разговоров и было принято решение организовать в Вельске правозащитную организацию. Возглавить ее мой друг предложил мне. До ее регистрации оставалось чуть больше года. Мы уже в тот горестный осенний день знали, что назовем будущий Центр – «Анна».
Моя жизнь, без преувеличения, дала оборот на 180 градусов.
Летом, 2000 года, я стал сотрудником газеты Константина Мамедова «Вельск-инфо». Газета была по замыслу и обстоятельствам некоей перевалочной базой к правозащитной организации.
Нелегкое это было совмещение. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что финансовое положение издания было чрезвычайно тяжелым. Деньги, зарабатываемые ее сотрудниками, мизерными. Неуютные, холодные помещения редакции, отсутствие денег, проволочки с регистрацией будущего Центра, моя некомпетентность по многим вопросам, проблема жилья – всё иногда действовало угнетающе на меня, приводило к депрессии, срывам.
Несколько раз помощь приходила от Саши Калабанова, Алексея Смелова, одного из лидеров «Важского края», известного и успешного Вельского предпринимателя. Всё происходящее словно отвращало от начатого нами дела. Я часто ловил себя на мысли и ноющем сердечном понимании: не твоё это дело – защита прав человека!
Помог и мой друг Вениамин Кондратов. На несколько месяцев я поселился у него в малюсенькой его избенке, в районе так называемого «Гарема».
«Знаки свыше» сопровождали меня долгое время. Подножки предопределения со всей силой проявились в Москве сентября того же года. Я ехал туда, чтобы навести мосты с различными общественными организациями, СМИ, зарегистрировать Центр «Анна» в Хельсинской московской группе Людмилы Алексеевой.
В Москве Саша Калабанов, мой ученик, тогда молодой ученый-этнограф, встретить меня не смог по простой причине: метро еще не ходило. Давали даже объявление по вокзалу, чтобы я «Обождал», но я почему-то не слышал. Наверное, смят был встречей с новой Москвой. Стал я у вокзала ждать и ротозейничать. Ко мне подошла тут же цыганка (за ней еще тянулся целый выводок-выродок ненавистного мне племени). Что-то о гадании стала говорить, приближалась все ближе. Я смущенно отказывался на виду у людей, стоящих у стены Ярославского. В какой-то момент она быстро сунула руку мне во внутренний карман пиджака, развернулась, быстро передала бумажки младшим отпрыскам. Цепочка работала быстро… Деньги – бог с ним! В кармане был адрес Саши. Без него я в Москве был как без рук. Я был подавлен и растерян. Тут меня и вычислил проходимец, который, очевидно, садящийся на хвост вот таким подавленным жертвам, чтобы дораздеть их. Он спросил, сколько у меня вытащили, посочувствовал. Я зашел в кафешку привокзальную, взял пива, какую-то сосиску. Он увязался за мной. Тут только я почувствовал грозящую мне реальную опасность. Одновременно на меня навалилась злость за все произошедшее, и я резко отшил плакальщика и покинул кафе.
Нанял такси за 250 рублей (август-сентябрь 2000) и таксист довез меня до Северо-Западного округа на улицу, которую я каким-то образом помнил. На ней-то и должно было быть общежитие Академии наук. Но где начало это улицы, где ее конец, я не ведал, и на каком отрезке этой бесконечной и широкой прямой искать нужное мне, не знал. Ходил по ранним московским дворикам, спрашивал людей. Забрел даже в пансионат для престарелых знаменитых ученых мужей. Сидя на краю этого бездонного проспекта, я уж было отчаялся, как вдруг вспомнил, что среди правозащитных моих документов должна быть копия паспорта Саши. Я порылся в убогом дипломатике и нашел ее. Вздохнул с облегчением и отправился в нужном направлении. Через час примерно общагу нашел. Вахтер подтвердил, что Саша живет здесь. Охранники смотрели на мой дипломат, оставленный на скамеечке холла, с подозрением. Дежурный мне намекнула, что лучше держать его поближе к себе, дабы не нервировать охрану.
В это время Саша искал меня на вокзале, пока не догадался позвонить к себе на вахту. Так мы «нашли» друг друга. Нечего и говорить, как сбит с толку, напуган и растерян был и он, почти уже коренный москвич. Времена лихие были. Мы поднялись в его комнату, где облегченно вздохнули, поели и не спеша поговорили. Жил я тогда у его друга, этнографа, куда он меня отвез после общаги. На этом мои злоключения московские не кончились.
Когда на следующий день я пошел брать интервью в «Новую газету» у тогдашнего героя России майора Измайлова, еще и героя передач «Взгляд» с Любимовым в свое время, наш с Сашкой китайский диктофон не сработал. Вопросы-то мои были хороши, но в волнении от первого интервью и встречи с ТАКИМ человеком я ни черта не запомнил. Когда после более чем часовой встречи я вышел на улицу и включил пустой диктофон, я едва не заревел от охватившего меня двухдневного отчаяния. Только на следующий день, поразмыслив, я написал по памяти небольшой отчет о встрече и мы по электронке с Сашей скинули его в «Вельск-инфо». Прокатило…
Какое-то время маленькие беды сопровождали меня в моих московских гастролях. Например, на фуршете в первый день открытия Московской международной конференции по правам человека, я, открывая бутылку шампанского по просьбе «восточного» приличного студентика, залил его с головы до ног безо всяких там метафор. Конфуз и стыд были ужасными. Впрочем, все голодные россияне и гости из десятков стран рвались ко столам и почти никто на нас не обратил внимания. Биться за «шведские», быстро поглощенные гостями столы было совестно, и я покинул долбанный этот фуршет и сохнущего партнера.
Конечно, хорошее перевешивало, и посещение Государственной Думы, редакции газеты «Новое время», часовая беседа с майором Измайловым, встреча с сотрудниками Хельсинской группы, Пресс-центра и многое другое перевешивало и давало неоценимо много, разбивало провинциализм.
Параллельно с тягомотно продвигающейся регистрацией организации прорастала жизнь около литературная.
В 2000 году в холодном актовом зале Центральной Вельской библиотеки собрались согревающиеся после жутких, холодных и голодных 90-х местные литераторы: Анатолий Занин, Олег Борисов, Света Ждановская … Застрельщиком встречи был Вениамин Кондратов, недавно вернувшийся с семьей из алтайского Заринска. Покурив на крыльце и сославшись на «мало пришло», покинул историческую «тайную вечерю» Пистолет многогрешный. Заглянула в зал и, подняв удивленные брови, ретировалась Валентина Сумарокова.
Веня Кондратов в тот же день чиркнет у себя в дневнике что-то о «так и не начавшейся истории возрождения лито». Он ошибся. К счастью.