Не знаю, почему я вышла из дома на полчаса раньше. Сорок второй троллейбус подошел минут через пятнадцать, как всегда днем, полупустой. На следующей после «Праги» остановке стоит одинокая старушка с двумя палочками, одна подходит к передней двери и обращается к водителю-женщине: «Милая, впусти меня, пожалуйста, я в собес еду за социальной карточкой, все у меня украли».
Водитель нажимает у себя какую-то кнопку, и палка турникета падает. Старушка входит, слегка покачиваясь, чьи-то руки подхватывают ее и помогают размеситься на одном из передних сидений.
Водитель выходит в салон и устанавливает палку турникета обратно.
«А если бы водителем был мужчина, впустил бы он бабку? А если бы на остановке она была не одна? А, если бы в салоне было много народу, удалось бы ей сесть так быстро? Как вообще удержаться в движущемся транспорте, когда в руках у тебя две палочки?» - все эти вопросы копошатся в моей голове.
Бабка явно чувствует себя неловко. Она будто оправдывается перед всеми: «Вот, опять украли документы – паспорт, социальную карточку, полис… Я уже четвертый раз восстанавливаю. Вот, сейчас приеду в собес, мне дадут справку, я по ней буду ездить. Спасибо, милая, пропустила».
На некоторое время бабка умолкает, потом опять обращается к пассажирам: «Мне в собес, зрение плохое, почти не вижу, мне, где выходить?»
«Вам сейчас, бабушка, дорогу перейдете и налево».
Мне тоже выходить. А как дойдет бабка? Опять шататься будет? Вроде поддержали… Ладно.
- Милая, помоги мне выйти.
Я выхожу из троллейбуса и поддерживаю бабку подмышки… Сейчас ей предстоит переход без светофора… А мне, в принципе, по пути.
- Спасибо, милая, теперь дойду.
- Ладно, давайте я вас переведу хоть через дорогу.
- Ой, не надо, я сама как-нибудь, – отказывается бабка. Я придерживаю ее под руку и разглядываю - легкий светло-синий плащик с алюминиевыми пуговицами, явно советских времен, на голове белый и красными цветами синтетический платочек, под которым явно что-то наверчено и сколото заколкой, коричневые варежки домашней вязки, на ногах черные боты из кожзаменителя («Хорошо хоть не резиновые», - думаю я.).
Старушка как будто замечает мой взгляд:
- Да я тут навертела под платок, холодно ведь… Все потеряла, шарф, шапку… Наверно, в клинике Федорова забыла… Хорошо, вот, варежки есть… Поеду, может, найдут. Я ведь не вижу почти, зрение обрушилось. Мне там операцию должны. Но не сделали пока – там один говорит: «У нее нет денег». А я знаю – мне бесплатно положено.
Несмотря на жалобы, старушка продвигается, хоть и медленно, но весьма уверенно. Не знаю, то ли потеря зрения сильно преувеличена, то ли бабка пользуется какими-то другими органами чувств. Она смело выходит на мостовую, даже не спросив, стоят ли машины.
Мы переходим дорогу.
- Ой! Мы не успеем! – пугаюсь я.
- Не бойся, милая, они остановятся.
Я не разделяю оптимистических прогнозов бабки, видя, что одна машина едет прямо на нас, я инстинктивно хватаю ее за рукав и тяну назад.
Но в последний момент машина все же тормозит, а я получаю нагоняй от бабки:
- Ну что ты тянешь? Я же сказала, они остановятся.
- Да прямо на нас ведь ехала!
- Они всегда останавливаются. Я здесь часто хожу, они меня уже знают, – уверенно отвечает моя попутчица. Мне бы ее уверенность…
На улице гололед.
- А далеко тут до собеса?
- Да вон, рядом, - указывает старушка палкой на соседний дом.
Я на всякий случай уточняю у прохожих.
- Ну, давайте я вас доведу. Мне, в принципе, по пути.
- Ой, а куда тебе?
- На «Вымпел».
- Ну да, правда, по пути. А время у тебя есть?
- Ну, минут десять есть - прикидываю я.
- Ой! Ну, спасибо тебе, милая. Через дорогу перевела, дальше идешь провожать бабку. Ты не думай, ангел-хранитель все добрые дела записывает в книгу. Ты, когда ты будешь на страшном суде - не бойся! За тебя есть, кому заступиться.
Старушка развлекает меня разговорами.
- Это помощница у меня все украла. Она все время ворует... Колдунья.
- А вы бы другую попросили.
- Они там все из Воронежской области. Мне сказали, там все колдуны. Другую дадут, тоже будет воровать. Эта как узнала, что я ничего не вижу, так прямо выхватывает все из-под рук. Паспорт, социальную карточку, полис… Я уже четвертый раз еду восстанавливать.
- А полис то ей зачем?
- Как зачем? Они по нему лечатся.
Мы идем очень медленно. Вот уже двадцать минут не можем преодолеть один квартал.
- Вот хожу так. Я давно так. Привыкла. Кого Бог любит, того он и наказывает. Я давно знаю. Бог, значит, любит меня. У меня жизнь тяжелая была. Отец как придет с работы, мать сразу прыг на кровать и ноги раздвигает. У нас было девять детей. Поэтому. Я старшая, ходила за всеми. А мать меня не любила, била железным прутом. А потом меня в няньки отдали. Ну, ничего, Бог меня любит.
У меня таз поврежден, и руки плохо работают. Я сама пИсать не могу, без массажа.
- А кто же вам массаж делает?
- Ну, кто-кто? Сама делаю. Кому же? Я одна. Палец засовываю и делаю. Я знаю, где там у меня мочевой пузырь.
- А почему у вас таз поврежден?
- Да у меня был двойной перелом позвоночника. Я лестницу на леса поставила, хотела штукатурить. А она съехала, что-то там повредилось. И я с лесов полетела. Глаза закрыла, чтобы смерть свою не видеть. Но я не умерла. Хожу вот даже. Бог меня любит.
- - А давно?
- Ну, мне лет двадцать было. Точно не могу сказать, память рушится. Ой! Милая, если б не ты, я бы сейчас упала. Спасибо, что провожаешь меня. Ты такая добрая!
Я молчу. Моя мама тоже плохо ходит – у нее болит поясница. Хорошо, что рынок рядом, ей не так далеко ходить. И ей все же легче не упасть в транспорте. А как стоять, если поврежден таз, и держатся за поручни, если в каждой руке палочка?
- А где вы живете?
- Да там, у аптеки.
Ясно, где она садилась. Но обратно тут троллейбус не идет.
-А как вы домой поедете?
- А я вот схожу, потом маршрутное такси поймаю, что я, два рубля не найду? Доеду до Савеловской. А там как-нибудь уж доберусь.
Мы уже вошли во двор дома, где расположен собес. Но я понимаю, что путь до него займет еще минут десять. Машина останавливается и пропускает нас.
Я думаю о том, что кроме пунктика по поводу колдунов из Воронежской области и маршрутки за два рубля, бабка вполне нормально соображает. Впрочем, «два рубля» вполне могут быть военной хитростью.
- А сколько вам лет? - спрашиваю я старушку уже на подходе к собесу.
- Ой. Много…- смущается бабка.
- Ну а все-таки?
- Ну, милая, я вообще-то никому не говорю, но ты такая добрая… Мне около восьмидесяти.
- А выглядите вы моложе.
Действительно, на вид ей можно дать лет семьдесят. Кожа еще не превратилась в сморщенное яблоко.
- Это я кремом мазалась. Днем – дневным, а на ночь – ночным. Поэтому у меня такая хорошая кожа, – гордо отвечает старушка.
До собеса мы шли минут сорок. Мои ноги уже закоченели от такой медленной ходьбы. Я облегченно вздыхаю.
- Сейчас перерыв еще полчаса, - кричат нам с крылечка. Я растерянно оглядываюсь по сторонам – по близости ни одной лавки. Нет, кажется, есть одна на детской площадке, почти целиком под снегом, только пока мы доберемся до нее, пройдет еще минут двадцать. И снег по колено… Я стою в нерешительности.
- Ты иди милая. Тебе же на работу надо.
- А вы как?
- А я тут потопчусь. Спасибо, что проводила. Иди, иди. И не бойся страшного суда, ангел-хранитель все добрые дела записывает в свою книгу. А Бог меня любит. Только мать у меня плохая была, все время меня обижала.
Я поглаживаю бабку по спине:
- Вы бы простили маму-то…
- Ой! Не могу! Вот, где ты меня погладила, там как раз у меня рубцы, она меня била железным прутом. Два сантиметра.
Я вздыхаю, может, рубцы - результат травмы, у нее что-то смешалось в голове, а обида на мать осталась.
- Сами то вы откуда?
- Я то? Да из Воронежской области. Ну, иди. Спасибо тебе, милая.
- Да мне было по пути…
Февраль 2008