Мне было чуть меньше 30-ти. Я был молодым инженером одного из московских КБ и на день Победы написал стихотворение, которое по просьбе друзей отнес в многотиражку. Редактором там была молодая женщина – Наташа Логвинчук, ее заинтересовала моя проба пера и она предложила мне пообщаться с Германом Беляковым. Я согласился, но кто такой Беляков и кто такой я!!! Молодость все знает! Так я впервые столкнулся с людьми, которые оказались образованней меня и сумели ненавязчиво указать мне мои недостатки. Для чего я рассказываю всю эту предысторию: Герман дружил с Борисом Щербатовым тогда еще начинающим поэтом. Шел 1980 год. У Бори было опубликовано несколько стихотворений в советской периодике и одно из самых ярких «Пугачев». Впервые за историю Союза был дан удивительный и необычный взгляд на личность Пугачева. В тот период Герман возвышался над нами своей начитанностью. И мы естественно прислушивались к его мнению. Но уже тогда Герман на вопрос, что он нянчиться со мной говорил – Учитель воспитай ученика, чтоб после было у кого учиться! С Борей я познакомился осенью 80-ого, на Пресне, на семинаре у В.В. Кожинова. Ходили мы туда втроем – Боря реже, мы с Германом чаще. Тогда Борис еще правил «Пугачева» и принес новый вариант – читал Герману, а я стоял в стороне и слушал. Как то так повелось, что с первого дня знакомства мы с Борисом представились друг другу по имени, так и пошли по жизни Борис и Владимир, хотя Боря старше на 10 лет. А по весне 81-ого Борис принес на обсуждение 20 стихотворений. И ругали его, и хвалили, но мне тогда запомнилось «День рождения». Я и сейчас его читаю по памяти тех лет. И многие Борины стихи помню не отредактированными.
День рожденья – двадцать лет
И печальные поминки,
У зеленоглазой Инки
Двадцать лет, как мамы нет.
Помню, что Кожинов сказал – полкниги есть, надо писать вторую половину. И вскоре появилась первая Борина книжка, по которой он и был принят в союз писателей СССР. И никто из нас не ожидал, что вырастет Боря в Бориса Николаевича Щербатова. А Боря об этом знал…
Много чего еще произошло за тридцать с лишним лет, но об этом как-нибудь потом – когда боль уляжется…
А уляжется ли? Вот, и пришло потом! – не улеглась, притупилась слегка. Сейчас я веду Борину страничку и волей-неволей вчитываюсь по новой в его стихи. Кажется, знаю каждое его творение и по какому поводу оно было написано, а нет-нет, да и натолкнешься на абсолютно новое понимание уже давно известного. Разные мы с ним были во всем, наверное, это и объединяло. За какую бы тему я не брался, у Бориса было другое мнение. Мы часто читали новые стихи друг другу по телефону. Обычно это происходило по осени, когда мы возвращались в московские квартиры и чаще всего ночью, часа в два – три. Я в это время заканчивал работать в московском такси и включал компьютер, а Борис уставал двигать деревяшки на шахматной планете и видя, что я появился на планете писал – позвони, ну, и делились кто что натворил. Сейчас вспоминается эпизод, когда я прочитал Борьке « Мы пришли в этот мир…» - долго мурыжили разные варианты концовки, в конце концов на одном я остановился и мы разбежались. А наутро Боря мне читает свое виденье этой темы – «Мы в этот мир заброшены учиться…». И мое стихотворение «Уже не так молода…» было написано в ответ на Борино «День рожденья».
Пил ли Боря? Пил! И пил по-русски! До потери пульса! Всю жизнь, сколько его знаю, он боролся с этим недугом. Но проклятый змей постоянно побеждал. Да Боря откровенно об этом говорит в своих стихах: « Прохрипели мои петухи…». Когда Боря побеждал змея, а это было на моей памяти раза три-четыре, после очередного лечения, - он замолкал , ничего не писал, никому не звонил, пропадал на полгода – на большее не хватало. А теперь представьте его детство и юность – деревня Михайловское, нищая, полуголодная послевоенная Россия, посредине винзавод и все село каждый вечер пробует, что там производят – удалось ли? Последние годы пить Боря не мог – здоровье не позволяло, и жена по телефону определяла, пил он или не пил. Но незадолго до смерти Боря признался, что раз в неделю все же чекушку принимал, говорил, что очень благотворно сказывается. Лучшее, что им было написано, было написано на даче, где его и похоронили. Где-то в конце девяностых он приехал осенью с дачи и читал «Время кровью моросит, время нелюдей…» и «Превратится в пепел кровь» - читал с надрывом, со слезами на глазах – каждое слово, будто молотом вбивая в наши души. Наверное, после этих стихов я понял, что в России родился новый гениальный поэт и не будет ему равных в моем поколении.
Всплывают картинки перед глазами и почему приходит одна или другая одному Богу известно. Стою на берегу пруда, где неоднократно стоял Борис. Похороны. Только что двое таджиков вырыли могилу для великого русского поэта. Русских не нашлось. Впрочем, это не важно, но обидно, что такая страна не смогла достойно проводить в последний путь этого человека. Пройдет не более десяти лет и его стихи начнут изучать в школе. Так было со многими русскими поэтами. А сейчас я стою на берегу пруда… а на горе, у церкви, закапывают моего друга. Лето, жужжат шмели, мухи, пчелы. Я стою с Ириной – его вдовой и говорю, что Боря по-прежнему с нами, что его стихи звучат и будут звучать в душах его поклонников. А вот и знак от него… Ко мне на руку садится крупный шмель и смотрит на меня своими огромными печальными глазами. Нисколько не сомневаясь, что шмель от Бори, я говорю – пойдем я тебя Герману покажу – и поднимаюсь в горку, иду к могиле – шмель сидит, не улетает. Дошел до церкви, но Германа нигде нет, отошел куда-то. Я и сообщаю об этом шмелю. Он зажужжал возмущаясь, поднялся надо мной, попрощался, дав круг и улетел.
Еще картинка – стоим на Пресне, я, Герман, Борис. Боря читает « Не останусь в долгу у века». Герману нравится, мне - не очень. Герман просит посвятить ему. И мы откровенно обсуждаем Борины произведения – говорим о Есенинщине, о штампах, о табунах лошадей скачущих по Бориным стихам. Боря сначала молчит, а потом говорит – ничего вы не понимаете, какая есенинщина? Корниловщина, да, соглашусь и читает его «Айда Голубарь», А читал Боря изумительно. Я учился читать у Жигулина, у Бори же был свой неповторимый стиль. Помню, лет через двадцать, поехали мы с ним на его малую Родину. Едем, разговариваем о поэзии. И неожиданно я вспоминаю строчки – «У меня к тебе дело, такого рода, что уйдет на разговоры вечер весь…» Говорю – Боря, помню начало, а кто это и что дальше не помню. Он аж взрывается – Да, ты что! Это же Корнилов, Соловьиха, и читает все творение этого мастера наизусть. Боря всегда возмущался, когда кто-то читал свои стихи по бумажке и говорил – ну как он творил, что даже не запомнил что сотворил! Все свои стихи Боря читал по памяти и знал многих авторов, которые ему нравились. Господи, ну почему ты призываешь самых лучших сначала! Сколько бы добра он еще успел сделать для людей! Время-времечко притормози!