А что же годы мои – горсть осколков острых,
срубили будто зубилом (с какой… горы
я так старался успеть за своею взрослостью),
осталось только в совочек сгрести, зарыть...
Знакомый всполох подветренный: мельниц скрежет,
а может флюгер встревоженный заюлил,
учуяв ветер? А я – мамалыгу режу
суровой ниткой, пою, набираюсь сил.
Поддавшись малость скрипит поржавевший флюгер,
и треплет лопастью листик алиготе…
А может, – сдуру, – пойти снарядить фелюгу
и выйти в море, чтоб с парусом тет-а-тет
нестись навстречу волне, чтобы брызги – в морду,
чтоб весь до нитки промок, чтобы дрожь в руках?!
Но флюгер, – сволочь, – опять приглушил аккорды,
как понарошку, запутался в облаках...
Кричу соседу: Санёк, может быть на пиво?! –
А сам на флюгер бросаю за взглядом взгляд,
как будто в силах его завертеться живо
и запузырить меня лет на (хм.) назад,
где мельниц крылья привычно лопатят воздух,
где в каждом доме есть щит, а к щиту – копьё,
где слово Дон – что-то значащее, не отзвук,
срывающий с колоколенок вороньё…