Как бабушка ходила на базар! –
Об этом можно написать поэму.
В одной руке - корзина, где на дне
Унылыми пожитками лежали
В платочек скромно спрятанные деньги,
Две сальные потёртые бумажки,
Которые из жалкого бюджета
На курицу отложены, на праздник
Наваристого сладкого бульона.
Другой рукою бабушка держала
Так цепко, что не вырваться, ни вздрогнуть,
Меня, шлимазла, горестного внука.
Была необходимость приучить
К базарной жизни мямлю, недотёпу,
Не знающего, что у пятака
Есть две несовместимых стороны,
Одна – святая, а другая – злая,
И грешная, и бьющая по морде
Безумием людской неправоты.
Я семенил за бабушкой и хныкал.
Мы пробегали мимо тех рядов,
Где продавались сладости и фрукты,
Где плакала росой печальной зелень,
Где на лотке в тоске томилась рыба.
Мы ускоряли шаг среди ларьков, -
Там на крюках в крови висели туши
Всех жертвенных баранов и коров,
Облепленные осами, слепнями
И мухами в безмерной суете.
И, наконец, влетали мы во двор,
Полупустой и чисто подметённый.
- Сейчас! Сейчас! – мне бабушка твердила. –
Нас ожидает сказка для бульона,
Такая, что зажмуривай глаза.
Уже вокруг надежды шелестели
Всех говорливо-радостных торговок.
Я слышал, как взлетали в небо крики:
- Еврейка! Вот пришла еврейка с внуком!
Сюда, мадам! Сюда, скорей, сюда!
Здесь бабушка для всех была «мадам»
Своей чужой, необъяснимой сутью.
Так называли лишь её и жён
Высокого партийного начальства.
Мне кажется, весельем удивлённым
Звучало и признанием в любви
Её необычайное прозванье,
Вмиг бабушка мою бросала руку
И начинала щупать кур, пуская
Весь арсенал еврейского искусства,
Задействовав в стремительном порыве
Не только пальцы, но ещё и губы,
Которые на перья страстно дули
И обнажали суть куриной сказки,
Готовой распластаться для бульона.
А я глядел в глаза случайной жертве
И думал:
- Как же зло устроен мир,
Где все хотят чужой, бесцельной крови!
Но бабушка уже платила деньги,
Таинственно при этом улыбаясь
И повторяя:
- К резнику, скорее!
Пора бедняге голову срубить.
И это был всему предел!
Я в страхе
Летел случайным камнем наудачу
Туда, где никого не убивают
И где царит всеобщая любовь.
- Мишигине! – мне бабушка кричала. –
Мишигине! Как будешь жить – не знаю,
Наверно, тихо сдохнешь под забором!
Ах, бабушка! Еврейская натура!
Поверь, я так давно живу на свете,
Пора бы научиться резать кур.
Но не умею
И отсюда – беды!
Рафаэль-Мендель