I
Этого
времени
необратимость…
* * *
Этого времени необратимость
остановила летящие даты.
Кроме тебя – ничего не случилось.
Все остальное – напрасные траты.
Все остальное – только приписка,
после письма торопливые строки.
Но, как в бинокле, далекое близким
стало, а близкое стало далеким.
Вот начинается в небе мельканье.
Что-то зима вдруг заторопилась.
Снег подступает, как к горлу рыданье.
Кроме тебя – ничего не случилось!
Мне ли печалиться ночью-полночью,
если сама и во всем виновата?
Только отчаяние правомочно,
все остальное – напрасные траты.
Не восклицаю: скажите на милость!
Не умоляю: хоть самую малость.
Кроме тебя – ничего не случилось…
После тебя – ничего не осталось…
На смерть Иосифа Бродского
Он умер в январе, в начале года…
И. Бродский
«На смерть Т. С. Элиота»
Он умер, и слова теперь мертвы.
И больше нет названья у травы,
и нет теперь избранника у моря.
И стало ясно, как бессильны мы
услышать зов небесного покоя.
А от волхвов растасканы дары.
И не оплакана ничья разлука.
Мы все сироты. Стоит горевать
о собственной судьбе и отпевать
самих себя? Иссяк источник звука.
Вот руку протяни – легко достать
до подоконника. Предметы целы,
но их названья потеряли цвет.
И, кроме пустоты, пространства нет…
28 февраля 1996 г.
Ностальгическое…
Ты помнишь Москву? Темно-красные стены.
Нарышкинский двор. Александровский сад.
Все пахло любовью, все пахло изменой…
Кому ты достанешься, мой снегопад?
Но я не об этом, что было – то сплыло.
Начнешь вспоминать, да совсем не про то:
как пело прохладою детское мыло,
как жизнь отравляли крючки на пальто.
Я с бабою Маней стою у молочной,
синюшный платок мне на брови ползет.
Мне душно, мне скучно, я плачу нарочно,
и стерт до асфальта в Столешниках лед.
Кондитерский запах смущает и манит,
«картошка» пьянит и зовет пастила…
А запах метро! По словам бабы Мани,
так пахнет всего лишь густая смола.
Какая тоска наступала под вечер!
Как спать не хотелось, как было темно…
А гости шумели, хватали за плечи,
сажали на шкаф, обещали кино.
И сразу слипались глаза. И у мамы
насмешливый голос куда-то взлетал.
И странно двоились у зеркала рамы,
И кто-то кричал: «Ярославский вокзал!»
… Вот поезд мне снится, и поезд мой мчится,
меня укачало, мы едем назад…
Ты помнишь Москву? Золотую столицу?
Нарышкинский двор. Александровский сад!
3 июня 1996 г.
Письма
1.
Анастасии Рюриковой-Саймс
Ключи и бабочки.
Сады Семирамид.
Душа трепещет,
в воздухе истома.
Я пью за тех,
кто прожил без обид,
кто с горечью
не уходил из дома.
Я пью за тех,
кто может тосковать
при виде стебля,
сломанного бурей.
Сады и бабочки,
нам век не враждовать.
Мой ключ – на дне…
А ты его рисуй мне.
Мой ключ на дне…
Заброшенность замка…
Искать ключи –
излишняя морока.
Лишь рябь от дуновенья ветерка
и узкая колючая осока.
Твоих волос поникла желтизна,
как бабочки крыло,
как запах сада.
Блестит в замочной скважине луна,
чернеет ночь
и бесится цикада.
4 – 5 мая 1996 г.
2.
Валерию Петроченкову
… Написать ли из города
с привкусом скорого снега,
из тоски
или запаха вечно зеленых кустов,
на которых уже не проклюнется
нежность побега,
разломившись на сотни стеклянных кусков?
Написать про себя,
что душа не бывает в покое,
даже если за окнами
звездный уют?
Написать – и забыть.
Но напомнить такое,
от чего вечерами до одури пьют.
Заморочить строкой,
намотав в одночасье
все слова о любви
на разгульный напев.
И опять замолчать,
словно после причастья,
проплывая сквозь всех,
никого не задев…
И навек остается в неведеньи,
где душа успокоит себя,
и о чем-то несбыточном бредит мне
бесконечность ее бытия.
3.
Константину Плешакову
… Как ты странно глядишь
на забытую всеми страницу.
Я не вижу лица, но ловлю дорогой силуэт.
И тоска забирает меня, и нельзя
прислониться
к фотокарточке, смазанной давностью лет.
А бывало так близко, так близко ходили.
И в одних городах коротали
мы ночи и дни.
Те же книги читали,
те же строки любили,
и волшебною полночью
видели те же огни…
28 января 1996 г.
4.
Милые тени уходят…
Все, кого раньше любила,
(кажется… может быть… вроде…)
все, кого я наделила
запахом плоти,
вы – на свободе!
Спите, идите, играйте
Там, далеко.
Сможете – забывайте.
Только легко.
Тайну для вас открою
жить не скорбя.
Всех отпускаю на волю…
Кроме себя…
28 января 1996 г.
Вариации на тему нелюбви
1.
Затонувшее судно последний призыв в темноту
потеряло.
И нет ничего.
Горизонт безупречен.
Замолчу, погрузившись в свою немоту,
лишь шепну – ты не вечен.
На руины домов этот город похож в темноте,
тихий парк за мостом – намалеван и смазан.
Здесь, меняя места, я одна разыграла квартет,
повторяя на разный манер музыкальную фразу.
Не осыпятся с губ твоих шепот и стон.
Раздвигая ветвистую влажность предместья,
я скажу, улыбаясь в ночной небосклон:
«Никогда
и нигде
не сойдемся мы вместе».
2.
… Вдруг я вспомнила: маленький город.
И сирень. И дорога одна.
Вдруг я вспомнила: кто-то был дорог.
Стала жизнь безнадежно бедна.
Нет ни звезд, ни луны –
только стены,
городская убогость домов.
Даже запах сирени нетленный
веет гарью пустынных дворов.
В нашем гулком колодезном шуме
никого не узнаешь вовек.
Только ждешь – в подворотне угрюмой
каждый встречный – лихой человек.
Я к тебе выхожу из картины:
черный плащ, золотое шитье.
Разливаю старинные вина,
подсыпая отраву в питье.
Ты во все эти россказни веришь…
Так о чем ты грустишь? И о ком
ты расскажешь? И мягко постелишь
эту жесткую сказку потом?
Может быть, в дориановском взгляде,
блеск твоих нарисованных глаз?
Сам себя в незнакомом наряде
ты рисуешь, чтоб жить напоказ.
Сам с собой говоришь в темном зале,
сам себе обещаешь покой…
Мы друг другу всего не сказали,
на прощанье кивнув головой.
3.
Сегодня вечером окно зашторено.
Окно зашторено, тропа проторена.
Тропа проторена – идет дознание…
Кому-то пулю в лоб,
а мне – свидание.
Ну, кто меня крестил? – Первопрестольная.
А кто меня растил? Да воля вольная…
Ты помнишь ряженных? Скользили саночки,
медведи рыжие да две цыганочки.
Ах, барин миленький, купи две рюмочки –
одну себе налей, другую Дунечке.
Гадаю правильно – не подкопаешься.
Тебе удача прет – ты упираешься…
Сегодня в соболе, а завтра – в рубище.
Сегодня – сдобная, а завтра – купишь ли?
Была красавица, глаза сапфирные.
А нынче, каюсь я, зрачки чифирные.
Давно ль студентом был? Давно ли барином?
Лицо нахмурено – окамиссарено.
Диван скрипит всю ночь, губа прикушена.
Уйду я завтра прочь, тебя не слушая.
Потом ищи-свищи – в лесу иль во поле.
Я буду за морем – в Константинополе.
Просить на паперти глазами впалыми:
«Подайте, нехристи, ведь дети малые».
Я в храме греческом поставлю свечечку…
Прости ему, Господь, за то, что меченный.
У них, как водится, окно зашторено.
Окно зашторено – душа отмолена.
Душа отмолена, за все заплачено.
И нам свидание в раю назначено.
2 – 3 мая 1996 г.
* * *
«Прощайте, приморские скалы…»
Прощай, городской пейзаж!
Я с вами тягаться устала,
ломая в руке карандаш.
И запах тоски деревенской
меня пробирает до пор.
И хочется с тайны вселенской
свернуть на простой разговор.
И хочется встать у забора,
глядеть на пустынный загон,
богатство душевного сора
насмешливо вытряхнув вон.
На смену дневной суматохе
ночная тревога идет.
Но как бы мы ни были плохи,
душа свое место найдет.
Душа свое место отыщет
не здесь, так в далеком краю,
где каждый бездомный и нищий
имеет обитель свою.
5 марта 1996 г.
* * *
Я приеду вечером,
около шести.
Говорить нам не о чем,
не о чем грустить.
Нежная, усталая,
с ложью на губах.
Лучше я не стала,
но сойдет и так.
Мне уже не верится,
что была твоей.
На душе – метелица,
сорок январей.
В сердце начинается
ледокол любви.
Расходясь – смыкаются
милые мои.
Расходясь – смыкаются,
уплывают прочь.
Не к кому причалиться,
некому помочь.
Я приеду вечером,
около шести.
Волноваться нечего
обо мне. Прости...
16 июня 1996 г.
* * *
В. З.
Вот она ностальгия души –
не по улицам, а по лицам.
Память прошлую не вороши.
Отпусти свое сердце разбиться.
Оглянись на покинутый дом.
Не бывает в любви обещанья.
Это только тоска ни о чем,
это просто «прости» на прощанье.
Это запах обманной зимы –
без летящего вьюжного дыма.
Это ты, это я, это мы.
Это жизнь, проходящая мимо.
Оставаясь в зиме, как во сне,
я не верю в твое пробужденье.
С каждой ночью разлука длинней,
и души бесконечно круженье.
1996 г.
Железнодорожная
В вагоне поезда
сидеть мне боязно,
в вагоне поезда
такая жуть.
Сидят по парочкам,
все не подарочки,
а парни в тамбуре
кого-то ждут.
В вагоне поезда
сидеть мне боязно.
В вагоне поезда
мигает свет.
Идет красавица –
толкнешь – завалится.
А парни в тамбуре
хохочут вслед.
В вагоне поезда
сидеть мне боязно.
В вагоне поезда
сплошной бардак.
Одни – с закусочкой,
другие с музычкой,
а парни в тамбуре
гуляют так.
2000 г.
Морской царь
Приди ко мне на берег янтаря,
на берег янтаря, в пучину моря,
где ни о ком не думают, скорбя,
где нет ни сострадания, ни горя.
Приди и растворись в сиянье вод.
Песок души смывает жизни пена.
Здесь для тебя без устали поет
беспечная душистая сирена.
Пусть каждый час предчувствует грозу,
сильнее страсти аромат прибоя.
Я подарю тебе свою звезду
со дна небес, из поднебесья моря.
12 мая 1997 г.
Черный принц
Давно ли виделись с тобой?
Давно ли слышали друг друга?
Срывалось с губ моих порой:
любовь – не есть твоя заслуга.
Но кто-то шепчет мне опять
твоими прежними словами,
что может жизнь свою отдать
за все, что будет между нами.
…Во тьму уходит тень отца,
отравлен кубок, флаг разорван,
и длится пьеса без конца,
мой черный принц, мой белый ворон…
Я говорю тебе: прощай!
Движенье занавеса туго.
Меня сбивает с ног печаль…
Но это не твоя заслуга.
Какой классический расклад!
Да только смерть минует действо.
Я отвечаю невпопад,
платя любовью за злодейство.
Забыв навязчивый сюжет,
я снова выпала из круга.
Меня на сцене больше нет.
И это не твоя заслуга.
15 – 16 мая 1996 г.
Картинки с выставки
Первая
Анастасии Рюриковой
Ах, это все невинные проказы!
Я буду жить на дне зеленой вазы…
На белом фоне или красном фоне,
в пустынном доме,
где пол чуть стонет
при тихом шаге и быстром шаге…
Где мой любовник всегда при шпаге.
Всегда при шпаге, красивый, гордый…
На верхней полке стеклянной горки.
Ах, это все веселые проделки!
Я буду жить в фарфоровой тарелке,
на черном фоне или белом фоне,
пока не стронут и не уронят.
Не надо клеить мои осколки!
Меня заменит вон та – на полке.
Нас было трое… двоих я знаю.
Не надо только так близко к краю.
Вторая
Елене Золотницкой
Разноцветное «Party»:
зеленый парик,
я – в горжетке из лисьего меха…
Это кто так настырно к бокалу приник?
Вот так встреча! Ах, вам не до смеха?
Автор данной картины
сидит среди нас
и лукаво дымит сигаретой.
И вздымается занавес, едкий, как газ,
и давно раскупили билеты.
Упивается лестью проезжий артист.
Он опять разыграл нас по нотам.
А отсюда все вместе – в бессрочный круиз!
На прощанье – последнее фото.
У тебя неестественно сини глаза.
А мое отраженье кривится.
Зал пустеет и блекнет. А были ли он, зал?
Или, может быть, это мне снится?
Январь 1996 г.
* * *
Засохнет дерево на склоне,
погаснет свет в окне чужом,
любовь твоей души не тронет,
а смерть – души не обожжет.
… Но я душою не кривила,
когда с тобою речь вела,
я ничего не попросила,
я никого не предала.
А просто, встретив ненароком,
решила, что не обниму.
Ты был ни добрым, ни жестоким.
Ты был ни сердцу, ни уму.
7 марта 1996 г.
* * *
Я прощаюсь со всеми, кого звала,
ухожу в тишину лугов.
Слепота любви меня увела
вдоль телеграфных столбов.
Пролетая ведьмой среди болот,
тонким пламенем вверх струясь,
я снимала со звезд золотой налет
золотить под ногами грязь.
Я ловила дыхание мотыльков,
пила вино полевых трав.
Но единственный мой улов –
душа уснувших дубрав.
И эта жизнь такая моя –
будет всегда при мне,
потому что волшебнее нового дня
нет чудес на земле.
А все остальное только бред,
выдумка темной души,
а всего остального просто нет,
просто нет, прощай и пиши…
Я не стану пылью у твоих ног,
тенью счастья, игрой любви.
Я уйду сама, чтобы ты не смог
зачеркнуть наши общие дни.
Я уйду в слово, в мертвый шепот книг,
в темное дыханье ночного письма,
оставайся там, откуда возник –
в памяти моего сна.
На крутом повороте первого дня,
я спрыгну, выбрав легчайшую из смертей,
испугавшись, что ты сильнее меня,
неповторимей и злей.
14 – 15 июля 1996 г.
* * *
Снова жизнь, и вокзал, и тоска.
Снова встреча, волненье у входа.
Под рукой колыханье листка,
золотая любви несвобода.
И опять я живу, и опять
голос мой застревает на звуке
перед тем, как тебе рассказать,
что в любви не бывает разлуки.
Май 1996 г.