Как меня этим миром ни причащали, главной по пустячкам назначали, блазнили односмысленными вещами. Не было печали, и не надо печали. Я такого не гуглила, не качала. Дорогие новые сакраменталы, всё одно: хлопотать-рукоделать милость или с вышних стрелять огоньку с ментолом. А у меня от причастия вкус металла, недетского мыла.
Всё ничего, но мелочь, а противно. Всё моё всё со всех в голый ноль стремится, но и туда каждый хочет локомотивом: мои лица, стиши, имена и тридцать. Август льётся свыше из мелкой лейки и становит красивей, тончее, злее, а сверх того я плачу_зову_жалею синюю февраль, птицу-водолея.
Каждому – своё: крест, рингтон, цитатник, по асфальту ползёт двойной солдатик врассыпную, час не трогаясь с места, а где-то там жених крадёт невесту, в перспективе ближней – мёда на месяц, в дальней – быть землёй одного замеса. Скучно, если, честно.
А тем временем вечер, и солнце съезжает сбоку, светлось стынет ласково поко_а_поко; Бог стоит в контражуре на пороге – прям, как праведник, крут, как Богарт, и трезво хочется слёз и мятной водки; остаётся немногое и нечётко, остаются куклы памяти – фотки с цветокоррекцией, с постобработкой.
Но ничего вечного, чай со сплином; жизнь, сестра, – что твой сухофрукт-малина, спи, моя Золотая, усни, Полина. Ничего вечного, всё лично, ночь пройдёт на отлично и анальгично, в наилучшем стиле. И я ставлю точку, что значит vale; там, где нас не бывает, прогнили сваи, яблоки до рассвета в саду ходили, спать не давали.