... а она продолжала писать ему письма. Страшно грустные. Наполненные всей ее жизнью, всеми ее конечностями. И превращала эту переписку в собственный дневник. Он ей не отвечал.
А она продолжала писать ему письма. Столько дней, сколько она жила без него, она писала. Каждая запятая просила ее остановиться, ибо было уже нечего перечислять и осложнять, но она писала. И каждая точка умоляла стать последней, но книга продолжалась.
Он ей не отвечал.
А она рассказывала ему о прошедшем дне, о бессоннице, и что нет никого прекраснее и нежнее его. Он молчал. Но она не обижалась ни на секунду. Она убеждала его в его силе и величии; сравнивала его с Богом, помогала собрать все силы в ежегодное половодье весны; загибала пальцы воображая, что каждый из них - день, а фаланги - время суток, ей казалось, что она руководит временем, и его нервами.
А между тем его нервы крепчали. Ведь разве нервно неуравновешенный сможет столько смолчать? Он же мог. Его нервы наливались пресностью в прямом смысле слова, но каждую весну разливались. Он не проронил ни слова, он монументально молчал.
А она продолжала писать ему письма. То строгие и канонизированные, то расхлябанные записки двоечницы. Он любил ее такой. Но молчал. Просто потому, что город не умеет говорить.