Голимый Голем чудился мне в Праге,
по переулкам шествовал за мной,
шептал мне гулко:
"Кто, скажи, твой прадед?",
а я не знал.
Томил январский зной
мне душу. - "Деда знаю, деда!
Он был охотник - профи,
рыболов,
ему все власти были, знаю, по фиг,
кормил голодных,
чтоб не умирали -
всё говорил: "Покушайте, миряне!" -
я бы хотел ему узбекский плов
соорудить,
чтоб купол чеснока
украсил холм египетского риса,
а прадед где-то сгинул под Норильском,
а впрочем, нет, не знаю, ты прости».
- "Что мне твой дед!
Скажи мне, кто твой прадед?
Ведь у него судьбы твоей бразды!" -
и шел за мной, и что-то говорил.
Хот-догом торговали, курой-гриль.
- "Небось ты знаешь, кто тобою правит,
а прадеда не знаешь, что за бред! -
тобою правят прадед,
слышишь, дед
и твой отец.
А ты плохой истец.
Опять, увы, вне зоны абонент,
прощай, прощай - и помни обо мне!".
На Вацлавскую площадь вышел я,
позёмка увязалась, как шлея,
здесь некогда Ян Палах полыхнул,
я был юнец, я сострадал пражанам,
и этим человеческим пожаром
был озарён,
как отблеском костра.
Самосожженец, самогерострат -
как лёгкость бытия неизъяснима!
Студенты, бубенцы - и был я с ними!
Эпоха с человеческим лицом!
Бурлила Влтава, словно воды Стикса,
пустела площадь, и позёмка стихла,
и падал снег рождественский с ленцой!