м о я с т о р о н а с в е т а
абстракции
эпицикл 6
Публикация номер 0014
книга августа
Часть 3
Я Б Ы Л
Я во многом понимал, что такое стихотворение и вовсе не складывал, напротив, стремился к полнейшей спонтанности – тем не менее, я твёрдо говорю, что делаю стихи, тем не менее, я ретроспективно наблюдал и видел и технические, и содержательные задачи своего творчества, читая уже окончательно написанное мной.
Стихотворения были поразительным инструментом исследования собственной души, но – одновременно, в этом году особенно – синхрофазотронами для исследования внутренней энергетической структуры слова.
Так, во второй половине года появилась первая серия форм, которые я назвал абстракциями (чаще всего верлибры). Большинство из них – это не результат, а само движение мысли и чувства, это не «сор», из которого рождаются стихи – это просто пашня поэзии.
В настоящую книжку я включил те абстракции, которые более всего похожи на обычные стихи.
автор
У т р о
А ты всё так же хороша,
как вечером,
холодная заря.
И про любовь
твердить мне нечего,
всё повторять.
А ты всё та же птица
редкая
по клетке мечешься.
Я улыбаюсь – бьётся веткою
в окно метель,
моя советчица.
Не надоело ли скитаться
во снах
и розовых мечтах?
Судьба смеётся,
может статься,
и мы обязаны остаться,
и белоснежная постель,
и дышущая сном подушка,
и ель, под окнами растущая,
и солнечная акварель,
и крошатся по дням года,
и над судами человеческими
подняться
надо бы,
но я
к скале прикован навсегда.
+++
П О С Л Е Д Н Е Е У Т Р О
б л о к
Э п о х а н о м е р д в а
Я однажды не написал
стихотворение:
голос слышал, меня зовущий,
но остался в словесной гуще:
слишком частые повторения.
. . .
Однажды днём, однажды вечером.
Однажды был, однажды не был.
Запутался в безлистой осени,
в огромном мире,
в белой простыне.
В безликом саване снегов.
В смятении подснежников.
В ударах справа.
Запутался.
Однажды вечером.
. . .
Мне страшно стало:
будущее приоткрылось
и объявилось мне.
Весна листала численник,
слизывая зимний снег
и лёд слезинками капели.
А за окном скрипели
неприкаянные фонари,
отсчитывая гулкий метроном
оставшихся секунд.
И каждый день являлся
в последний, словно в первый раз.
. . .
Мне не надо
беспокоиться о будущем,
будущее у меня определённо:
улечу я гулкой осенью,
как листок, оторванный у клёна.
Улечу я тихо в тысячи
неразгаданных поэзий
и времён.
Ты останешься до лучших песен,
добрый клён.
. . .
В синих зарослях тумана
Вижу снежные цветы,
Над оконными домами
Тлеют звёзды теплоты.
Я – хозяин темноты.
А ты?
. . .
Всё оказалось белым,
как в больнице,
заискивала бледная сестрица,
седой сердился врач,
и неизбежность приходилось вырезать,
и с этой неизбежностью лежать,
и медленно в подушках белых таять.
Как ясно за окном!
Намечен срок:
последний день весны,
не верь календарю.
Уйду по тропке,
обниму корявых
молчунов лесных.
Безмолвно
невидимое,
вытекающее прочь,
за прошлое поблагодарю.
. . .
Не злись, весна,
бураны не к лицу:
рассыплет май
дрожащую листву,
и вспыхнет свет у прошлого в глазах:
так резал март
и жёг
оставшуюся под снегом осень
прогорклым запахом
ушедшего навек.
. . .
Ж и з н ь
Оставь надежду,
всяк сюда входящий.
Посторонним вход воспрещён.
Свободных мест нет.
. . .
П е т л я
Я экономлю время.
Я экономлю пространство.
. . .
Г о р о д а
(причитание)
Каменные огороды,
розы…
Каменные лица поэтов и убийц…
Жёлтые больницы, уличные повороты, светофоры…
Жёлтые огни сумасшедших небоскрёбов…
Тянут руки по карманам воры
и издатели…
Пощади!
Каменные идут лавины автомобилей и упрёков, самоубийц
и модных песен…
Делятся на половины
парки и мосты,
фонтаны…
Будь собой!
Оставь надежды
в чугунном сейфе богомолья
церкви…
Женщин животы,
зады,
канканы…
Капканы цепких взглядов,
нежностей липких,
улыбок издевательных и милых…
Да здравствуйте же, бъяди!
Я сигареты на парапете авиавокзала
раздаю и не курю.
Я ушёл в запреты,
я в песнях реактивного накала.
Я - столб,
попирающий общество…
Я в пламени реклам горю…
Останься в Лабиринте
магазинов,
Минотавр!
В Харибде ресторанов,
Одиссей, в Скилле пистолетов
вылей пулю взглядов.
Прости меня.
Цепляясь за решётку
железнодорожной загородки,
я провожаю свой поезд.
И солнце, как холодная луна,
расплылось в небе,
как яйцо на сковородке
выжженной пустыни.
В его лучах
пляшут пылинки –
города.
. . .
У т р о
А ты всё так же хороша,
как вечером,
холодная заря.
И про любовь
твердить мне нечего,
всё - повторять.
А ты всё та же птица
редкая
по клетке мечешься.
Я улыбаюсь – бьётся веткою
в окно метель,
моя советчица.
Не надоело ли скитаться
во снах
и розовых мечтах?
Судьба смеётся,
может статься,
и мы обязаны остаться,
и белоснежная постель,
и дышущая сном подушка,
и ель, под окнами растущая,
и солнечная акварель,
и крошатся по дням года,
и над судами человеческими
подняться
надо бы,
но я
к скале прикован навсегда.
. . .
П о с л е д н е е с т и х о т в о р е н и е
Разве можно писать,
не веря,
что приходит к нам
самое лучшее?
. . .
+++
Ц У Н А М И
Всем судам, находящимся
в море! Внимание! Внима
Молча встань и уйди
из приличной компании,
где не пьют дешёвые вина.
Ах, страна золотая, Шампания!
Ах, страна дорогая, Пингвиния!
Ах, штаны из берёзовых ситцев
долго могут носиться…
Ах, заплаты из лохмотьев тумана
и заснеженных гор горловины!
Прёт цунами из океана
в буржуазную половину!
В буржуазные будуары
золотых околечек, вонючих ножек
лезет, лезет волчанка старая
с рыжей гривой и мордой львиной
золотых брошек, блошек, мошек и вошек
перерезать скотину!
Всё потонет в потопной лавине…
Не оставь меня в беде, бедуина,
ты разбрызгай меня, цунами,
в облаках, что кружат стадами
без штанов или со штанами,
и умчи в пене слёз в пучину,
и верни золотым дождём
в бархатистую сыпь прибоя
на безжизненную равнину…
+++
Р у к и н а к л а в и ш а х ф о р т е п и а н о
В вальсе руки твои –
мотыльки –
вот-вот улетят…
Твой взгляд…
В мечте твой взгляд,
в дымке мечты
твой взгляд…
В вальсе руки твои
грустны,
печалью глаза полны
– горьких ягод лесных –
слёз полны людских…
В вальсе руки твои
нежны,
смех в глазах твоих,
звёздочки тают в них,
в этом зале
кружимся мы одни
в торжественном свадебном вальсе,
как в пропасти света…
как в пропасти неба ночного –
огни, огни, огни..
как в ртутном светильнике
снежинки
и мотыльки.
+++
+++
Вокзал разлук,
Цитата классика.
Безумье рук
Дыханья пластика.
Дыханья шум.
Прибой из шёпота.
Машук, Машук
В цветенье шоковом.
В цветенье снов
Слова из зелени.
Сбиваясь с ног,
Не верю – верю им.
Не верю признакам
Весны растерянной.
По листьям вызнал я,
Где в лето двери…
Где в лето брошенный
Сгорает город.
Земля горошина,
Сомненья – горы.
Сомненьем скручена
Душа – резиною,
Встаёт над кручею
Рассвет кизиловый.
Рассвет над пропастью.
Сомнений пластика.
Победа робости
Над бронзой классиков.
+++
О р и ф м е
Верлибр
писать легко.
Труднее пить «клико».
Пей молоко.
Около белых колонн
моё окно.
Грохот колоколов
лезет в кино
с хохотом красных глаз
белыми волосами
слон.
Ем толокно –
пью «Eau Du Cologne».
Выплеснуло весло
в синей рекламе.
Пахло весной,
ну вас к маме.
Нас несло
в жертвенное закланье.
Мы назло
стихиям всем
вышли в восемь,
пришли в семь.
Глаза выжгли
в паучью сеть,
мёртвых королей
поставив висеть,
я глядел:
Семь кораблей
синей воде
колыхались под парусами
белых проблем.
+++
+++
Разные вещи
на равные
порежу.
Я обязателен,
как существование
времени.
Я обязателен,
как смерть подлеца,
я не старею.
И только в поэзии
не обязателен:
Равные части
на разные вещи
порежу.
+++
+++
Подольскому
Мы листву ворошили ногами,
сжигая своё прошлое
в костре угрюмой осени.
(Виолончели)
Мы стоим на разных горных вершинах,
хорошо друг друга видим,
но плохо друг друга слышим.
(Пауза)
Между нами висит безмолвие
белым облаком,
(Пауза)
Бьют фонтаны перерезанного
горла дня.
(Скрипки)
+++
+++
Подольскому
Мы улетали в лето.
Листья нашего прошлого горели
в костре угрюмой осени.
Из виолончели били
фонтаны холодной крови
перерезанного горла дня.
Мы стояли на ледяных вершинах,
хорошо видели и слышали друг друга,
но были глухими и слепыми.
Между нами висело безмолвие
детской игрушкой
в форме будущего времени.
Но, утопая в Океане своих стихов,
мы оглушали друг друга.
+++
Н Е О Ж И Д А Н Н А Я К А Т А С Т Р О Ф И Я
Я – белый негр в российском королевстве!
плачь, Дездемона, плачь!
Время сожрало кусочек Луны,
когда меня не было дома.
В утреннем небе останки видны
над крышею гастронома.
Сердце стучит в горло.
Обита газетами мебель.
Крутят спирали слов,
Галактики стихов разбегаются
в молоке непонимания.
В солнечное сплетение
мыслей и чувств
бьётся атомная бомба
сомнений в себе.
В осином гнезде
литературных кулуаров, салонов,
лязгают ослиные челюсти
любителей
изысканных пенюаров
и посетителей
в этой связи будуаров,
пенится жидкость
для выращивания волос,
лопаются мыльные пузыри кинозвёзд,
и чугунные шары поэтических боссов
с грохотом
укатывают
асфальт современной поэзии,
втаптывая
разноцветные миры
в его одиозную серость.
Инвалиды Поэзии!
Бросьте кости предков.
Возьмите детские кубики букв
и высыпьте их в траву.
Выпустите свинок-копилок
на гаревую дорожку соревнований
и посмотрите,
кто сидит за вашими столами.
Вас разбудит
маленький котёнок
с клубком детских сказок,
в розовой вазе
с белым портвейном
золотая рыбка с того света,
требующая третий выходной,
с хрустом осыпаются тёмно-красные пионы,
в ритмах ансамбли
джинсовых девочек.
Как много всего вокруг,
следует остановиться,
но я колесо автомобиля,
подпрыгиваю
и кручусь в асфальтовой жизни,
но вот
КАТАСТРОФА
у светофора,
и тот, за рулём,
превращается в склад
родственных забот,
наследник плачет
над останками
автомобиля,
а я качусь по этой дороге –
свободен!
На красный свет.
Я остановлюсь,
покручусь на месте,
упаду,
несколько раз конвульсивно дёрнусь –
- колесо отличается отсутствием рук –
и застыну,
негодный на запасные части.
А клаксон, измученный
несчастным наследником,
крикнет:
Оставьте костыли рифмы!
Пишите музыку слов,
трепетанье
грома
языком восторга и красоты
вознесите
до шёпота
признанье в любви.
Освободитесь
от идиотизма
отрицания
трагического ощущения
жизни…
+++
О С Т А Н О В К А «С Т А Н Д А Р Т Н Ы Е Д О М А»
Сюрпризмы стандартных домов,
ветра заколоченных ставен,
как опухоль диких шумов
растут среди тихих окраин.
Икаруса бронзовый дым
опутал вишнёвые чащи.
Просыпался рой золотых
машин, в двери улиц стучащих.
Всё чаще, всё чаще, всё чаще
бежит колесница Морфея,
находит Орфеев звучащих,
из квадроколонок стучащих
в глухой барабан перепонок –
стареем, стареем, стареем…
Несчастье, несчастье, несчастье
летящих на солнце девчонок –
а годы сединами мчатся
в страданьях прямых перекрёстков,
в автобусах солнце спросонок
взрывается…
а сердце – на части… на части…
+++
Н А С Т Р О Е Н И Е И П О Г О Д А 5 августа 1982 года
А чуме остывающих луж
ушло деревенское лето,
а звёзды искали рассвета.
Будили дымящую глушь
кадила автомобилей,
катили, катили, катили
на юг караваны курортов,
а в тёмные ставни ветров
стучали, сверлили, входили
осенних дождей натюрморты
во вкрадчивом стиле «ретро».
Катили, катили, катили
по струнам звенящим трамваи,
и листья на рельсах искрили,
и ухали мокрые сваи
грозы, уходящей за поле
хрустящих стеблей кукурузных.
И пасмурно было, и грустно,
и сердце теснилось от боли.
Сверкала зеркальная лужа,
но зыбь на неё налетала,
срывала с неё покрывала
и звёзды срывала, срывала
и прятала, прятала глубже…
Сверкала… сверкала… сверкала…
а солнце мерцало и плыло,
всходило, всходило, всходило,
огромный янтарь раздувало
и клубы лучом бороздило…
А лето сжималось и стыло.
+++
П о э м а з в е з д ы М а и р
До слёз одинокая
горькая осень
уходит неслышно
в туннели аллей,
своей не жалея
багряной красы,
как нищему под ноги
золото бросит,
лист золота
в жемчуге белой росы.
Лучами холодными
трогает листья,
молчанье храня,
золотая Маир,
звезда уходящего
прошлого дня
и парков английских,
где тумана ненастье
и дым от сгоревшего
бывшего счастья,
глаза разъедая,
клубами стоит.
А я замираю
от холода мира,
и песня всё глуше,
и роется глубже
и ближе могила.
И курится струйкой
дымок папиросы,
и светит её огонёк
за окно,
а ветер вдувает
в холодную осень
огромную,
тихую,
чёрную ночь.
Но клочьями жизни
бросаются в стёкла
в объятьях снежинки
и тают во мгле,
пылают мгновенья
в отражении тёплом,
клубами печали
возвращаясь ко мне.
Кто по полю свищет?
Кто носит
косматые шали снегов
на плече ледяном?
Наверно,
бредёт, спотыкаясь,
наощупь,
и ищет
одряхлевшая осень
богатство лесов
под своей сединой.
Напрасно
раскидывать
жгучую пряжу
упрямых лучей
собралася весна…
По снежным откосам
обрывов овражьих
промчится вода
и темна, и тесна,
и выльется,
листьев
упрямую пряность
смывая
в забытой страницы
ручей.
И грянет
ручьями
вся грязь на планете,
что золотом грела,
что золотом мёртвым
деревья одела,
ликуя в тумане
бесплодных дождей.
Лишь профиль чугунный
царя на монете
из грязи
своей позолотой поманит,
и кончится жёлтое время
царей.
И новому миру
откроем мы лики
в чернеющей раме
забытых могил,
зелёную поросль
и звучную лиру
пробудим.
Пребудем мы с вами
просты и велики,
и ты воссияешь,
младая Маир!
+++
О С Е Н Н И Й С О Н Е Т
Задыхаясь, тихо тонут листья сонные в пруду,
и, в бездонном небе тонко отражаясь, я иду.
Я иду, лицом касаясь тёмных донных облаков,
календарь весны листая в горьком запахе дымов.
Холод льёт зимы источник нам в бездомной тишине.
Заколочены все ночи;
дней мосты уже на дне.
Я иду, шаги считая… сколько их осталось мне?
+++
+++
Ветер дует. В пальмах клёнов
он дрожит, как голый пудель,
раздувает листьев уголь
и дымы в садах сбивает…
Только в окнах лист зелёный
равнодушно неподвижен,
голубым цветком зияет…
Я в упор себя не вижу
в море пенных жёлтых листьев,
я совсем себя не знаю,
всё брожу по морю листьев,
вспоминаю, вспоминаю…
О себе совсем не помню
в этой смутной круговерти.
Катит осень на трамвае,
на подножке брызжут искры…
А ведь рано или поздно –
о мечте мы забываем.
И не думаем о смерти.
+++
+++
Ветер из-за горы вынырнул.
Деревья взметнули ветви к небу.
Листья ветер нашиворот вывернул
и вышвырнул в гневе.
В осень выкинул склеенный домик.
Я твоё имя в толпе выкликнул.
Многие обернулись, а ты за угол свернула.
Не догнать, ведь это ветер
брызжет каплями света из прошлого.
Много, помню, было плохого в жизни,
но и хорошее было, много хорошего…
Я догонял тебя, от тебя бежал
и возвращался снова к тебе.
А ты уходила, и таяла тень.
Не удержал… остался портрет
и место пустое от зеркала –
канитель продолжения жизни
возле холода, оставшегося от тебя.
. . .
Ветер… листья в лицо выплеснул,
и изменилось направление сторон света.
+++
+++
О, обнаженья осенних дней!
Вас отражая, мелеют реки,
деревьев тени кричат на дне
о боли душ их листьев редких.
Ложь растворяя в сухом вине,
мы пьём из чар напиток крепкий.
А сколько брошено камней
во истину… виновны греки?
Что ж, им видней в колодце времени –
в музее древностей засохла истина…
и всё потеряно.
А осень яростна.
Ослепли сумерки.
И ветер варварски
бормочет тополю,
и тот дрожит ему
в ответ на жалобы.
Дымы, дымы
ползут вдоль улицы.
О, синий север осенних рек!
Грибы домов,
гробы бездомий.
Чем крепче вера,
тем грех бездоннее…
Горела шапка на горе
в лесах предгорий.
Безверий дверь обезображена
замками, клятвами и золотом.
Добры мы, граждане,
добры,
а это горе, горе, горе!
Сложите головы:
мы верим, свято верим в чудо,
а чудо – смерть,
ну, надо ж верить?!
А чудо – плач.
Так, всё напрасно.
Стучится в души,
словно в двери,
одетый пасмурно и красно
последней осени палач.
+++
+++
Плуг, плуг, плуг
режет сырую землю.
Клуб, клуб, клуб
заперт до воскресенья.
Крут, крут, крут
путь на деревню.
В пруд, в пруд, в пруд
смотрят деревья.
Труд, труд, труд
землю веками греет.
В круг, в круг, в круг
замкнуто время –
вдруг, вдруг, вдруг
катит быстрее –
груз, груз, груз
хрупких мгновений:
хруст, хруст, хруст –
первый снежок осенний
грусть, грусть, грусть
в тихую зябь сеет.
Мглу, мглу, мглу
душат сомненья.
Глух, глух, глух
дух вдохновенья.
+++
+++
Воздух пахнет манной кашей с маслом.
Простокваша облаков – подать рукой.
Руки вымазаны светлой краской,
годы выкрашены другой
Пыль сухая сыпет под ноги жилетики,
тонкие билетики листвы.
Мы рисуем нолики и крестики,
нервничаете с нами вместе Вы.
Уступали место Вы в трамвае иностранцам,
чтобы бабушек и дедушек корить.
И, естественно, я раньше жил во Франции,
не умея по-парижски говорить.
А в ракитах – как в колодцах времени
тонкой горечью цветёт полынь.
По канату на носочках – до падения -
сердце раскололось звонко –
дзинь…
+++
+++
Останется оскорблённое время, снятое тонким слоем с крыш.
Соломинкой выстели тонкозвонные песни.
Олимпия, вылепленная лилия, льющаяся в Париж.
Певица, скользящая по волнам человеческих настроений,
предвестник. Время тонкими ломтиками месяца нарезано,
но бьёт в волнорез география умонастроений,
тревожущая меня и тебя поэзия.
Мы были всегда себе сами императорами и директорами.
А нам удивлялись и убивали…
Поэзия поднимала меня, как жирафа,
с четырёх олимпийских колен и гнала в саванну.
И пели слоновые трубы.
Сафари, сафра ли – сегодня и завтра
урожай и сервиз авторалли.
Но время нельзя одолжить
или вывернуть наизнанку.
+++
+++
Вышел из дому – день закончился.
Выпал снег из туч – год закончился.
Что забылось, что запомнилось –
Днями жизнь моя наполнилась.
Днями жизнь на свете новится,
Да длиннее не становится.
+++
+++
Синеет и коченеет труп
декабрьского дня.
Темнеют глаза улиц,
заглядывающих
в залитую
электрическим светом
залу.
Загораются звёздочки в окнах домов,
словно ёлочные игрушки.
Пахнет Новым Годом
умирающий Старый Год
и зимними яблоками,
что носил я в своём портфеле
на работу.
А теперь остался
один только запах
на пальцах.
+++