М А Й - А В Г У С Т
эпицикл 8
Публикация номер 0015
+++
Свою поэзию итожа,
Я о себе хочу забыть:
В поэзии я – невозможен.
Поэтому обязан быть.
+++
+++
А за углом глухая ревность
сжимала нож.
Ты улыбалась, как царевна,
роняя ложь.
И невозможно было верить:
шутила зло.
Не возражал!
(Был смелым и слепым;
нелепым;
смешным, до слёз;)
шёл за угол;
пел белый ветер;
мерцало солнце на лезвие ножа…
+++
+++
На улице белой
ничком неподвижно лежать.
Встать
и бежать без оглядки.
Да разве сбежать?
(Три вопросительных знака)
Себе наступая на пятки,
себя за волосья держать
и бежать.
Пусть бросится злая собака,
кусая тебя и визжа –
попробуй себя избежать!
(Три восклицательных знака)
И скорости алый накал
заставит тебя дребезжать,
но это цветочки.
След в след, задыхаясь, бежать,
загнать четверых и себя не догнать
(последние строчки:)
по белой касательной вылететь
молнией из виража….
(Три точки)
+++
Кто-то гладил
мне голову
ночью, во сне.
Было холодно;
снилось
что-то страшное мне,
и проснулся
я утром
печальным и старым;
сердце билось в груди,
считая удары.
Ива
билась в окно
косами хлёстко.
Это смерть приходила,
просыпала белые блёстки.
+++
э л е г и я
Друзей моих задумчивые лица;
в углу моя встревоженная лира,
и Слава за окном уже стучится,
но ждёт когда со мной беда случится.
Тесна ей моя бедная квартира.
Прекрасная, расчетливая стерва,
тобой я буду где-то соблазнён,
но, трогая тебя, я думаю о Первой,
о Музе, в которую влюблён.
Измена? О, любовь, твои сюрпризы
Меня, благопристойного, смущают;
эх , Муза, может быть, твои капризы
мои измены частые прощают?
Я руки жму друзьям за чашей винной,
прикуривая сигаретой сигарету;
и нужен выстрел, чтоб стихов лавина
сорвалась и пошла за ним по свету.
Но эта легкомысленная Слава
смеялась надо мною. А по нервам
за словом неожиданное слово,
как молния, взрывалось и гремело.
И вот я шёл обыкновенным лесом,
столы стояли, в вазочках – салфетки.
Цвели гвоздки, незабудки, перелески,
коврами были вывешены ветки.
Покачивались жёлтые колосья,
трещали над сугробами морозы,
свистели реактивные полозья,
в хрустальных вазах увядали розы…
На рынках продавали апельсины,
застыли наши мраморные лица;
и звёзды продавали в магазине;
пытались доказать, что всё мне снится….
Я шёл следами женщин незнакомых,
кричать пытался и ломиться в двери.
Но оказался в этом старом доме,
где, кто и слышал, мне не очень верил.
Пытался вырваться; но вместо лиц – портреты;
а в окнах – чернота глухих зеркал.
В них нет ответов, есть одни секреты;
а я в них собеседников искал.
Я в яме; я в тюрьме; в могиле.
Пророчествую; пьянствую; курю.
Пишу стихи в оригинальном стиле.
Сгибаю из стихов надёжный крюк.
Магистр Душ; Министр Личных Дел.
Я пел и лепетал… Я – Саша Южный!
Но темы социальной не задел –
кто я? Поэт, пока ещё, - увы! – ненужный…
+++
+++
Смотреть
с отсутствующим видом
в окно; по улице твоя обида
с моей пошла в кино.
. . .
А за углом глухая ревность
сжимала нож.
Ты улыбалась, как царевна,
роняя ложь.
И невозможно было верить:
шутила зло.
Не возражал!
(Был смелым и слепым;
нелепым;
смешным до слёз;)
шёл за угол;
пел белый ветер;
мерцало солнце на лезвие ножа….
+++
+++
Глаза открывались, как небо, внезапно,
в пол-мира, в пол-солнца, в пол-лета глаза,
в зрачки, в неизвестность, за горы – на запад
моя обрывалась гроза.
(Мгновенье назад закат вытек кровью
и пальцы над тучами тихо простёр;
по кромке изрезан горами, был прорван
и выколот звёздами синий шатёр.)
(Мгновенье назад я тебя и не видел;
ты шла в белом платье окраиной дня;
ресницы дрожали, как будто, в обиде,
скрывая внезапность души и огня.)
Глаза открывались ресницами молний;
я видел, но – во избежанье зигзага –
пусть время пройдёт никто и не вспомнит,
какой сумасшедший был ветер и запах!
Я просто исчезну (подумаешь ветер!)
Я – Лаокоон (ведь и мрамор не вечен,
а что же в глазах твоих бедный артист?..)
Как чёрный, стихами испорченный лист
я корчусь на стынущем мраморе глаз…
А в море предгорий – как флот белоснежный –
свои паруса распускает Кавказ.
+++
+++
Ничего не изменилось;
дождь повис на пальцах веток,
и его дождинки блещут,
как нагие капли света.
Ничего не изменилось;
снег уполз в глухие тени,
помрачнел, но тротуары
тихо моет дождь весенний.
Ничего не изменилось,
только стало ближе лето.
Это дети солнца блещут,
как нагие капли света.
+++
+++
Прошёл поперёк праздника –
размалёванное однообразие,
не правда ли?
Выцвело всё листьями красными,
вытер ветер
пепел листьев со лба улиц.
Прогудел, близкий;
хлопотал за форточкой;
догнал дым из высокой трубы,
белый дым маленького самолёта…
О если б только ливень начался!
Качнулись бы тучи красные
с голубыми жилками молний –
я уздою остановил
бег времени:
никто не желает прийти первым.
Фиалками поле вымокло.
И из моих подоконников
растут трогательные незабудки.
Прекрати неладную поэму,
голос твой рвёт крылья дождя,
ах, зачем дождь так крут?
Прохладного праздника
выносится в улицу труп.
Дождь охрип
биться в асфальт рюмками.
В мою пропасть соломинка тянется:
я один на подоконнике дня –
гром и молния!
О, это дождь хлипкий
рвёт мохнатую тучу
голубой лентой!
Мне – не поверили!
Вывернули наизнанку,
сострили
и тупыми ножами
пырнули в сердце потемневшей туче.
Одиночество в городе вымокло.
Луна на день
оставила свой монокль.
Неужели ночь-жеманница
испугалась дня-ветренника?
Нет, эта бедная дама – Совесть.
Обычай венчаться остался у звёзд,
коронуется солнце.
Волнуется море.
Я хочу поделиться светом –
руки свои высоко поднял к небу –
слишком!
Подумали, что я безоружен,
а я не хотел убивать беззащитных.
Протянул обе руки с сердцем к людям,
и бросили в них
жалкий ломаный грош истины.
Прозрачный мир радиоприёмника.
Пять миллиардов ватт энергии
хлещут в меня
с четырёх сторон света,
пять миллиардов свечей,
от которых сгорает Москва,
если они не запаяны
в вакуум колб…
О чём же пишешь настойчиво?
Не расслышал…
Поэзия?..
Или повесишься?..
Утомительное однообразие праздника.
Короче идти поперёк пожарища космодрома,
бежать к финишу поперёк ипподрома.
А где дождь и ветер?
Неужели поверили, что я вас бросил?
Праздник огорошен холодными каплями.
Повисли его лохмотья стыдливо.
Прости меня, дождь, любимец простуд!
Искры высечены из асфальта:
жизнь бьёт стальными ключами прогресса –
иначе не может быть, Боже!
Зачем писать истерические поэмы-вопли?
Пыль смыл (вот смысл)
с размалёванных пьяных улиц:
кажется, они улыбнулись…
Прошёл поперёк праздника
и вышел к вечности.
Шаг шагнуть…
+++
+++
Жернова галактик
перемололи камни света:
столько дней истолкли
в ступе вечности,
а звёзд не прибавилось.
Отжеребились летние месяцы
от мая до августа
гривами весенних трав,
глазами голубых цветов,
стадами кротких пугливых ночей.
Я нищий,
бряцаю капельками секунд,
жонглирую медальончиками минут,
рассеиваю часы и сутки,
размениваю годы и десятилетия.
Задыхаюсь от избытка свежей музыки:
смерть горнит, давит клапана сердца.
С изумлением узнаю:
ты – переодетая жизнь!
Я люблю тебя, неожиданная и необыкновенная!
Впиваюсь в последний глоток воздуха,
я счастлив у тебя на плахе!
Смерть, прекрасная рыжая всадница
в стременах на коне времени,
мчишься, Жизнь, короткое лассо,
и я бьюсь о каждую кочку,
о, надменная,
ты изменила мне с другим человеком,
который сегодня родился:
я радуюсь!
Где мои длинные волосы?
Они в ковыле растерялись.
Где мои узловатые пальцы,
которыми я вчера мял землю?
Они корнями ушли в землю.
Сердцем, сердцем – сердцем –
оземь!
Любимая!
Душа без тела
уже не касается
обнажённым сердцем
дороги из ножей,
пуль, бомб и радиоактивной пыли,
ведущей, как уверяют, к счастью;
она касается капель света,
которые собрала метельщица
в чёрный фартук вечности.
Умереть не своей смертью?
Пожалуйста!
+++
+++
Пришёл певец и тенью странных кружев
Он мой покой незыблемый разрушил,
Чужие боли жить во мне заставил;
Чужие беды близкими мне стали,
И судьбы всех людей сошлись во мне,
А он смеялся тихо в стороне.
+++
Т о с к а
Голову склонила девица во сне;
и лица не видно, только пробор в окне.
Может быть, прекрасна она, как заря;
ветер рвёт в клочья листья календаря.
Пляшет ветер с пылью в нежной игре,
волосы ерошит ласково рыжей горе.
Осень сухое солнце в полдень льёт.
Руки твои бледны и холодны, как лёд.
Всадник белый мчится мимо окна;
О, Несмеяна, вспрянь ото сна!
Кто там, одинокой, на белом коне?
Пляшут тени веток у неё на окне.
О, Неповторимая, как Незнакомка Мане,
видишь ли человека на белом коне?
Видела бы человека на белом коне,
помнила бы человека на белом коне.
Верила бы в человека на белом коне,
встретила бы человека на белом коне…
+++
Д е б ю с с и
Фея лунного света
с голубыми глазами
и волосами цвета льна
является к морю,
бросается в чёрные волны,
в белую пену,
и серебряная пыль
оседает на обнажённый берег.
А море солёное,
ночь шершавая,
губы забытые…
Тёплые твои ладони
прячут мои глаза:
фонтан снов,
фейерверк звёзд.
Выпуклое сердце
бьётся в моё сердце.
Капля любви –
в твоих зрачках
тлеет пепельная луна.
Лёгкое волнение
змейками плавит отражения.
На дне разбегаются
кругами времени
голубые рыбки…
+++
+++
Дворники парки осенние
длинной метелью метут.
Долгой зимы, как спасения,
клёны дрожащие ждут.
Листьев летящие козыри
ветер бесстрастно сдаёт;
осень застыла у озера,
встала над зеркалом вод.
И в отражение пристально
смотрит глазами совы.
Замерли лодки у пристани
в кружеве рыжей листвы.
Снега, как светлого праздника,
осень бездумная ждёт.
Платит мильонами красными
клёна коралловых звёзд.
Вы не заметили – Вами истрачено:
Завтра был праздник – будет вчера.
Были слепыми – стали незрячими.
Ветреней дни – мудреней вечера.
+++
+++
Я прижался к чужим
хрустальным устам:
здравствуй, моя ледяная кукла!
Ночь туманная
смотрит в чёрную воду с моста;
ты мизинцем
в окно стеклянное стукнула
и влетела стремительно,
как птица по имени Никогда
во время по имени Осень.
На кресте голубого окна
продолжает скрипеть
одинокое деревце;
послушай,
ночь, как измятое, долгое,
больное облако
мои слова
в свои
туманы уносит;
если я отвечу тебе –
Всегда –
поверь, моя ледяная,
ничего не изменится…
+++
+++
Сегодня моросит невыносимо.
+++
Ц А Р А П И Н А
Ты пальцами холодными
бокал переплела.
Ты кольцами алмазными
по зеркалу прошла.
Стекали капли красные
в царапине стекла.
Я мрачным был и страшным,
а ты была светла.
Кафе пронзили сумерки
беззвучных белых пчёл.
И старый год по улице
задумчиво прошёл.
Часы толкали линии
брильянтовых ресниц.
И воздух тёмной глиной
касался наших лиц.
Узор морозный резался
бледнел по кромке дых.
Ты строгая и трезвая
молчала за двоих.
Ты так была рассеянна –
вина не отпила,
Бокал легко поставила
на краешек стола.
Так не было задумано:
А, это всё дела!
Всего два слова молвила,
поднялась и ушла.
Синица крошки хлебные
хватала со стола.
Она была, наверное,
с отчаянья смела.
И в льдистом отражении
мелькнули кольца рук.
Ты шла, пряма, как Истина,
и был твой шаг упруг.
Как головокружение
пожатий сжался круг.
Я был твоим единственным,
а стал хороший друг.
Вино в бокале стыло,
зима вокруг спала.
Блестела и болела
царапина стекла.
Забыть мне трудно было
безумье рук твоих:
Был праздничным и белым
наш вечер на двоих.
Открылась туч окраина,
в бокал луна вошла.
И лопнула царапина
прозрачного стекла.
Вино, как горлом хлынуло
на чистый край стола.
…Ты тонкую перчатку
надела и ушла.
+++
+++
В поэзии я жил,
как в сказке
цветных зеркал,
на перекрёстках адских
себя искал.
Но помнил только брови
на взлёте глаз,
и как из чувств построил
дождя рассказ,
и как мутило реки
ручьями с гор,
и не в своей тарелке
мок серый город.
Я знаю – мир огромен,
я в нём один,
но я его открою
окнами картин.
Пол-мира спит.
Меня не знает
другая половина.
Возьму из сна
И собственное имя.
+++
А б с о л ю т н о ч ё р н о е
Луна,
необыкновенно бледная,
как лик
раскаявшейся блудницы;
(на ресницах облаков снежинки звёзд).
Веснушки склёвываются, словно крошки хлебные,
на наших абсолютно чёрных лицах
(а, может быть, и льдинки слёз).
Луна с кругами под глазами
(соната и апассионата).
А в лужах тёмных – то же самое,
но только наоборот луна,
и облака навыворот,
и наизнанку звёзды;
в тлении
рассеиваются наши лица.
Браслеты; пиджаки; карманы вывернуты,
в них пусто и темно, и муторно возиться.
И складывается впечатление,
что бабочка воротника сорочки
покачивается над плечами, и эта канитель печали
грустна; и более ни строчки.
+++
+++
Как мрачно и холодно
на той половине Луны,
где стынет затменное солнце,
и звёзды выглядываются из-за спины
Таинственного Незнакомца.
Где нет в полумраке
голубых полушарий земных,
я выстроил домик по-русски,
где ночи бескрайне длинны.
Там холодно пусто и грустно.
Ты мне позвони. Извини,
мне нужно не так уж и много:
усталые пальцы тревожно сомкни
на томиках пыльных моих ненаписанных книг,
ответа дождись и усни:
мне так одиноко.
Черна и блестяща
сухая окалина Солнца.
Ты мне позвони в этот свет:
Мол, помню тебя, своего Незнакомца,
Мол, где-то на Севере, в стылой Москве,
где дни коротки, как затменья Луны,
и так далеки, как линии Аэрофлота,
где звёзды гвоздиками
в квадратных созвездьях
стандартных домов
зажжены –
- я однажды полюбила тебя –
как без тебя теперь плохо!
+++
Р А С Ц А Р А П А Н Н Ы Е З Е Р К А Л А
Я бродил по столицам и сёлам
И людей по базарам искал,
Притворялся бродягой весёлым
И себя в зеркалах растерял.
«Чёрное зеркало»
ПРОЛОГ
НОЧЬ
Ночь,
чёрное зеркало,
отразилась в себе
(отразилась в себе)
(отразилась в себе)…
Огромное чёрное облако
окутало собственное отражение –
ослепительно чёрное зеркало.
Без единого лучика света.
Сдавленный выдох
невыносимой абсолютной Ночи
собрался в пульсирующую точку,
и появилась одинокая звёздочка.
ЗВЕЗДА
Звезда
отражалась
(отражалась)
(отражалась)
в чёрных квадратах Ночи,
выковала клавиши
холодного неподвижного неба.
Яркие пальцы звёзд
процеживали серебряную паутину.
Сатурн веретеном
скручивал волосы облаков
в кольца.
Марс
прял
красный терем Утра.
УТРО
Утро
смывало исцарапанную сажу Неба.
Афродита
обнажала голубые плечи Моря.
День
отворял облаков красные двери.
Руки Ветра
трепали белокурые Волны,
которые вылизывали Берег.
СОЛНЦЕ
Выпуклая бездна огня
из-за моря медленно выползала
ЭПИЛОГ
Вот что я видел
в окошке Детства.
Я
Я
сидел
на заснеженном камне,
и ледяные брызги кололи щёки,
хлопья снега исчезали
в отчуждённых и зыбких волнах.
В этом мире
под низким Небом
в амфитеатре Моря
пел я песню
со сцены обледеневшего Берега
заледеневшим голосом,
беззвучно
пел я рыбам,
которых не было,
звал Любимую.
ЛЮБИМАЯ
Любимая,
я никогда тебя не видел,
только знал,
крылья глаз
морская Волна взметнула
в удивлённые брови Заката.
Только знал,
ты одна приходишь на Берег,
и часами глаза твои пропадают в Море.
Твои щёки
смешались с закатным Небом.
Никогда не видел,
но знал –
я стоял на других Берегах,
сберегая светлячок сигареты,
видел маяк твоего Сердца.
Я грел твои верные пальцы,
протянув к Горизонту
бледный пар своего дыханья.
И пульс двух Сердец
волновал необъятное Море,
казалось.
КАЗАЛОСЬ
Казалось,
в этом Мире
миллион городов и селений,
миллиарды людей,
но, стоило шевельнуть пальцем,
и остались безносые тени.
Но, если
Ночь
сменила
свои траурные одежды
на тусклые марли зимнего Дня,
значит,
я не один в этом Мире?
Не один,
это чёрная змейка скользнула,
и на локте
засияли две красные звёздочки яда…
С неподвижного лба
голубые снежинки
прядью волос
сметает задумчивый Ветер.
ВЕТЕР
Ветер
танцует
по улицам снежного города,
прозревают в сумерках золотистые окна.
Только,
если удав
свои пёстрые кольца
сомкнул мне на горле,
если Лаокоон
отделён беломраморной мУкой,
я могу ли
признать,
что нашёл, наконец, Человека?
Всюду милые души,
всюду лилии ада,
всюду смех пустоты
и разгул бесноватых удавов.
Я наощупь иду в темноте,
если Солнце для всех,
то Гомер, свои древние руки
возлагая на лиру,
грел слепое лицо,
зрел небесные лики –
да, я слеп.
Я у чёрного зеркала
жёг бесцветные свечи
и пророчествовал,
читая небесные строки:
ЗАВТРА
Завтра Солнце взойдёт.
Я глянул
в расцарапанное звёздами и снежинками
чёрное зеркало,
и увидел чужое лицо.
Что осталось
от меня и любимой?
Вечное и бессмертное Завтра?
+++