Зачем мне Ваши книги, Федор Михайлович, и Ваши, Кнут Гамсун, зачем?
Что ж Вы склонили так кривенько голову от уныния в сторону?
Но я понял, теперь знаю, и Вас, друзья, нисколько не порицаю за это.
Ведь книги Вы писали не для того, чтобы мне помогать,
ведь я и сам могу справиться! Добро отличаю от зла,
с Богом жить по соседству стараюсь. Совесть моя стерилизуется!
Вы книги, друзья, писали для того люда, что подолгу стоит на остановке,
в ожидании своего маршрута, но потом в такси, нервничая, залезают!
Но ведь и им зачем? У них есть работа на двадцать тысяч,
и они смеются в кинотеатрах всем залом, посиживая в кресле.
Не нужны им Ваши нравоучения – у таких людей чужая голова на плечах.
И мне горестно от этого очень. Но более всего от того,
что я и сам бы не прочь побывать на их месте – музыку громко слушать,
друзей поздравлять искренне с удачами в жизни. На праздничном столе их
будет стоять графин с водкой, а на могиле их, помимо венка траурного,
будет чекушечка с куском хлеба ржаного. А я что?
Мне бы силы духа набраться в трамвай переполненный залезть,
когда я опаздываю, или в туалет общественный зайти, а не терпеть до дома.
Мне бы без страха быть убитым дойти до подъезда вечером, и там
начать чувствовать себя спокойно, а не под прицелом.
Я не хочу пышной свадебной церемонии – чужое счастье всегда
будет иметь привкус горечи для свидетелей. Да у меня и жены-то не предвидится;
разве что когда-нибудь совратит меня симпатичная девочка, желая ради интереса
познакомиться поближе с моим больным безумным взглядом. А я
к тому времени стану уже не в силах сопротивляться этой бесперспективной
вещи. Но эта девочка от меня уйдет после того, когда ее разок после работы
до дома подкинет коллега на собственной машине.
И не желаю я, чтобы над могилой моей проливали слезы, да и чтобы
вообще над ней кто-нибудь стоял. Пусть меня зароют в землю рабочие,
и после этого меня никто никогда не вспоминал. Я не достоин
адреса проживания в чьем-то сердце, мной не должны быть заняты думы людей.
Я хочу прожить жизнь, как червяк, и умереть, как голубь.
Не режьте меня на части, дети, и не давите меня колесами, машины.
Моя правда – это роман без конца, который я не смею наглости написать.