На дворе ликует жаркое июльское солнце. Днём от зноя часто приходится прятаться дома, и в долгожданный отпуск тихой сапой вползла скука.
Моя соседка Тома, очень подвижная и лёгкая на подъём женщина, предложила сходить к реке и там, хотя бы на недолго, спастись от жары.
Она рисовала заманчивую картину:
-- Мы будем плавать в прохладной донцевой водичке, лежать в тени под вязами и наслаждаться пением птиц. Я знаю одно замечательное место, там очень красиво, тебе понравится, - убедительно говорила соседка, - но только придётся идти пешком, сначала степью, потом через посадку, автобусы туда не ходят, - добавила она.
Я замахала руками:
-- Ой! Нет, нет! Тащиться по жаре в такую даль неохота.
-- Не бойся, я знаю короткую дорогу, только поудобней обуйся, и завтра в одиннадцать мы выходим, - не унималась Тома.
Мне нравится общество моей новой соседки. Открытая, доброжелательная, всегда готовая прийти на помощь, она стала мне подругой.
- Ладно, пойдём, - обречённо соглашаюсь я.
Мы, обе в панамах и сланцах, встречаемся у моего дома ровно в одиннадцать часов. Я сразу заметила, что в пакете у соседки лежит арбуз, и запротестовала:
-- Оставь его дома, зачем тащить тяжесть, да ещё так далеко? - попыталась убедить я Тому. - Вдруг он окажется зелёный? - жалостливо простонала я, не дождавшись ответа.
-- Нет, не окажется, - бойко отвергла моё предположение соседка.
-- Спелый! Видишь, у него жёлтый бочок и сухая веточка – это означает, что арбуз вызрел, - со знанием дела утвердила Тома, - Это кавуниха, она тонкокорая и поэтому не тяжёлая.
Я взялась за одну ручку пакета, соседка - за другую, и мы зашагали в сторону Верхней Ореховки.
Вокруг нас простирается опалённая июльским солнцем Донская степь. Птичьих голосов не слышно. На горячем ветру колышутся сухие невзрачные травы. Этим летом обильно растёт донник, окрашивая степь в желтоватый цвет. Небольшими шелковистыми полянами стелется ковыль. Изредка попадается карагач. На губах ощущается горьковатый привкус полынка и солнца – вкус родной природы. Лопнувшая, в глубоких трещинах земля терпеливо ждёт дождя. И кажется, что степь звенит от каждого нашего шага. Засуха.
-- Вот бы завтра дождь пошёл - природа стонет! - думаю я.
Наши лица начали краснеть, а вода из бутылок – быстро убывать. Мы прошли небольшой посёлок и оказались на довольно высоком бугре. Остановились. Необыкновенный вид открылся перед нами. Внизу, в кудрявых зарослях, хранящих тень и прохладу, узкой вьющейся лентой несет свои воды Северский Донец. А на берегу, у самой воды, виднеется хуторок. Отделённые старым гнилым штакетником, стоят в рядок несколько простых домов, уходя огородами к воде. Это саманные казачьи дома, по старинке выбеленные известью, с двускатными крышами и небольшими балясами, с крашенными синей или зелёной краской ставнями. Среди них выделяются два дома, богатых и ухоженных. Видно, что выстроены они недавно по современному проекту.
-- Наверное, выкупают под дачи,- думаю я. – Место хорошее, и наверняка, недорого. Через дорогу, чуть на подъёме в гору, расположился небольшой хуторской погост.
-- Постой вот здесь, под акацией, а я к бабушке Уле загляну, поздороваюсь, - сказала Тома. Она быстро подошла к крайней могиле и зашла за оградку. Простая, выкрашенная серебряной краской пирамидка и маленькая, с выцветшими искусственными цветами гробничка. По тому, как Тамара подошла к памятнику и погладила фотографию, стало понятно, что бабушка ей дорога. Она что–то тихо шептала. Мне показалось, что она просит прощения.
Наши щёки пылали свекловицей, когда мы подошли к самому берегу Донца. И большего блаженства, чем окунуться в воду, нельзя было и представить. Наконец– то мы в воде!
-- Том, а почему вода такая холодная и течение сносит, – спрашиваю я у соседки.
-- А? Это место называется Быстрячок. Здесь бьют подводные родники, - отвечает Тамара. - Я с детства люблю купаться в этом месте, жаль, лодочки нет, а то бы мы сейчас на ту сторону махнули, - весело говорит она.
Я, устав сопротивляться быстрому течению, повисла на ветках ивы. Жар отступил, стало немного прохладно. Мы вышли на берег.
Место было действительно красивое. У самой воды растут ивы, они купают ветки в донцевой водичке. Дальше по берегу высятся огромные вязы. Под ними простирается роскошная тень, а игра света завораживает нежными бликами. Сделалось необыкновенно легко. Удивительно приятно оказаться в долгожданном царстве прохлады в июльский зной. И я с удовольствием разглядываю всё, что есть окрест.
Посмотрев на то, как обустраивается участок у старого казачьего дома, я заключила:
-- Идеальное место для дачи. Кто–то удачно купил и наверняка за гроши, - размышляю я вслух.
-- Это дом моей бабушки, я провела здесь всё детство, - спокойно сказала Тома. -- Он и служил мне долгое время дачей, но дети выросли и уехали. И дача стала не нужна, своего дома хватает. А продала я его так, чисто символически, чтобы не развалился, - добавляет соседка.
-- Ну, а купили, судя по всему, состоятельные люди? Из администрации? – уточняю я.
-- Наверное, … бизнесмен? – предположила Тома.
-- Тамара, давай остудим арбуз в Быстрячке.
Тамара, подвесив пакет на ветку, опустила арбуз в воду. Мы улеглись под вязом и некоторое время лежали молча.
-- Том, а этот дом Уля сама построила? – возобновила я диалог. Но,взглянув на соседку, я увидела, какую боль доставил ей этот простой вопрос. Её смуглое улыбчивое лицо сделалось страдальчески–напряжённым, сосредоточенным и угрюмым. Она размышляла, решала, что делать? Рассказывать ли историю, которая давно жгла ей душу? Я не настаивала, просто спокойно предложила:
-- Давай разрежем наш арбуз, если он ещё не уплыл по Донцу?
Арбуз оказался на месте. Лишь слегка отклоняясь по течению, он висел на той же ветке.
И как только в него вошёл нож, он звонко лопнул. Обнажилась красная сахарная внутренность с маленькими чёрными семечками. Да, действительно, он был тонкокорым, как и говорила Тамара. Я с удовольствием откусила. Хорош! Тома ела арбуз по-казачьи, с хлебом.
-- Дорогая моя соседушка, ну как можно есть арбуз с хлебом? - шутя, спросила я.
-- С детства приучена, здесь так многие едят, - смеясь, отвечает та.
-- Настоящая донская казачка!
-- Да! - не без гордости подтверждает Тамара.
-- Во мне много казачей крови, я похожа на бабушку Улю.
-- А Уля была из казачьего рода? - уточнила я.
-- Уля была казачка. Она жила в доме священника, сирота была. Отец состояла на службе, а мать умерла. А ещё у неё была сестра Паня. Необыкновенной красоты девушка. Паню отец отдал за богатого чужака. И жила она в Турции. Богатая ханум была, её янычары охраняли.
Я с интересом слушала рассказ соседки.
-- А Уля была засватана и выдана замуж за Степана Рытикова. Её привезли сюда, на казачий хутор, вот в этот дом к Пантелею Рытикову. Он его построил.
-- Степан не обижал её? - по-житейски спросила я.
-- Нет, не обижал. Степан был мягкий, добродушный человек, даже слишком мягкий, - она сделала паузу и горько выдохнула, - послушный.
-- Муж и должен быть послушным, и во всём слушаться свою жену, - пошутила я.
-- Если бы жену слушал! – воскликнула соседка.
-- В казачьих семьях отец – голова. Его всем положено слушать. А Пантелей был властный, возражений не терпел. Уля ещё девочке мне рассказывала, что за ужином Пантелей только бровью поведёт, домочадцы уж и рот боялись открыть, - возбуждённо говорила Тамара.
-- Уля боялась его?
-- Как огня! - отчеканила соседка.
-- Мда, тяжко жить в таком случае, лучше бы отдельно, - с сочувствием проговорила я.
-- Не дали, - с горьким чувством подтвердила Тамара.
-- А Уля пыталась что-то изменить или уйти?
Тамара неспешно начала свой рассказ:
-- Как–то зимой пришло письмо из Ростова от сестры, той самой, которая жила в Турции. Из письма Уля узнала, что сестрица хочет с ней повидаться. И написала адрес, где её следует разыскивать в Ростове: в гостинице, что на Садовой улице. С большим трудом Уля отпросилась у свёкра и с обозом ушла в Ростов, чтобы повидаться с Паней.
Они встретились: шуршащая шелками, звенящая украшениями богатая турчанка и скромно одетая Уля. Сёстры долго разговаривали. Турчанка внимательно слушала Улю. Со своей небогатой родственницей обращалась ласково и искренне радовалась ей, угощала её разными вкусностями, поила чаем.
Настало время прощаться. Турчанка развернула шелковый платок и, сняв с рук и ног браслеты, положила их в него. Быстро вышла в соседнюю комнату, вернулась оттуда со шкатулкой в руках, открыла крышку, высыпала содержимое в узелок и подала его Уле.
-- Уля, купи себе дом и будь счастлива. Здесь немалые деньги, хватит и тебе, и твоим детям, ещё и внукам достанется. Только храни их в банке. Это тебе мой подарок!
Уля убрала сестрин подарок в сумку и накрыла его льняным полотенчиком. Сёстры обнялись, попрощались. Уля поблагодарила сестру, поклонилась ей и пошла к собору на Рыночной площади, где остановился обоз. Всю дорогу держала сумку на коленях. Приехала на хутор поздно ночью, когда все спали. Завернув свёрток в зелёную юбку, Уля сунула его в сундук. Разделась и легла спать. Так и лежало турецкое золото целую неделю в сундуке, потому как никто в сундук не заглядывал. Может быть, и ещё бы дольше лежало, да рассказала Уля своему мужу о сестрином подарке и показала его. Заволновался Степан.
-- Надо рассказать отцу, нельзя от него скрывать, - настойчиво твердил он жене.
И чистосердечно рассказал и показал Пантелею, где хранится турецкое золото, подаренное Уле её сестрой.
Уля видела, как свёкор открыл их со Степаном сундук, развернул её старую зелёную юбку, заглянул в сумку и, не сказав ни слова, унёс её. Сжалось Улино сердце, в горле застрял ком, но возразить Пантелею не посмела. Слишком сильно боялась его.
Тут я не выдержала:
-- Ну какое он имел право брать подарок? Это же не его? И что он с ним сделал? Уле досталось хоть что-нибудь?
Тамара держала паузу, обдумывала свой рассказ.
-- Через некоторое время свёкор умер. Как-то странно, скоропостижно и непонятно от чего. Уля говорила, что пришёл он вечером еле живой, больной, лёг и застонал, потом стал бредить и под утро третьего дня помер. Про золото ничего не сказал, так и ушла эта тайна с ним. На похороны Пантелея приезжал его сын Афанасий. Он служил есаулом в Гундоровском полку. Во время похорон был зол, всё время молчал, по лицу ходили желваки. А после того как выпил стакан самогона, долго смотрел в одну точку и сжимал кнут, вынутый из сапога, так, что белели пальцы. Лихо было глядеть на него.
-- А через месяц пришла похоронка на Афанасия. В ней сообщалось, что Рытиков Афанасий Пантелеевич убит при невыясненных обстоятельствах. Одно было ясно, что погиб он не при исполнении служебных обязанностей.
-- А Улино золото нашлось? - не унималась я.
-- Искали они со Степаном его везде: перевернули весь чердак, погреб, подвал, перерыли в сарае земляные полы. И ничего не нашли. Только через много лет, перед самой войной, когда уже была взрослой моя мама, они съездили в Миллерово к гадалке. И та сказала, чтобы не искали больше турецкое золото, ибо найти его уже нельзя. Разлетелось оно по всему белу свету, и много крови пролилось из-за него.
Повисла долгая пауза. Говорить больше не хотелось.
-- Давай пройдёмся по берегу, -- предложила я Томе.
-- Пошли.
Мы двинулись вдоль забора. Основательный высокий забор из металлопрофиля шоколадного цвета был воздвигнут на фундамент из камня–пластушки.
-- Капитально строят современные бизнесмены, - сказала Тома.
-- Жаль, живут недолго.
-- Эх, посмотреть бы, что там внутри теперь? – задумчиво проговорила соседка.
-- Давай заплывём по Донцу.
-- Пошли, - охотно согласилась Тамара.
Мы поплыли вдоль причала для катеров, мимо камышей с разбитой лодкой и увидели ступени, ведущие с берега прямо в воду.
-- Давай туда, к ступеням, - скомандовала Тамара.
Плыть оказалось значительно дальше и труднее, чем казалось с берега. Тяжело дыша, я повалилась на нижнюю ступеньку, Тамара села рядом. Отдышавшись, стали разглядывать двор.
Большой, просторный двухэтажный дом под четырёхскатной крышей. На втором этаже – красивый балкон, на нём стоит телескоп. Во дворе высится кран, работает бетономешалка, суетятся рабочие. Одни плиткой выстилают стоянку для машин, другие делают навес. Старый дом служит рабочим времянкой.
-- Сад почти весь выпилили, только орех и сливу оставили, - заметила соседка.
-- Том, я всё понимаю. Но как сюда кран приехал, ума не приложу? Неужели сам с горы скатился и не перевернулся?
-- Там дальше есть другая дорога, она более пологая, по ней, видимо, и приехал, - поразмыслив, сказала Тома.
-- Так там же Украина? – опять изумилась я.
-- А шо ты думаешь, украинские хлопцы деньги не любят? - быстро произнесла она на украинский лад.
-- Оце! Не меньше наших, я так розумию, - в тон ответила я.
Взглянув на мощные корни старого ореха, я предположила:
-- Том, а не закопал ли Пантелей под орехом турецкое золото?
-- Нет там ничего, - спокойно, со знанием дела ответила Тамара.
-- А может, там, где лошадей держали? – не унималась я.
-- Нет тут ничего! – нараспев пропела соседка.
Я перевернулась на спину и, подложив руки под голову, засмотрелась в небо. Облака спокойно проплывали вдоль Донца, небо безмятежно взирало на землю. У кого как, а у меня небо – это святость. Думается хорошо, глядя в небеса. И я тихо призадумалась:
-- Не одно поколение искало пропавшее золото. Люди рыли и рыли этот небольшой участок земли, теша себя надеждой. Интересно, а если бы узнал нынешний бизнесмен о возможном кладе, пригнал бы сюда экскаватор? Наверное, тоже бы рыл… до самых угольных штреков "Гундоровской шахты", - размышляла я.
-- Назад легче будет плыть, Быстрячок нас сам доставит к месту, - сказала Тома.
-- Давай, поплыли, а то наши телефоны сопрут, - ответила я.
Вещи были на месте, но возле нас расположились две деревенские девочки –подружки. Они ждали Аньку, которая должна была приплыть на лодке, потому что живёт в Поповке.
-- А это Украина. Ей приходится идти через КПП и предъявлять свидетельство о рождении. А мать его Аньке не даёт, боится, что она его потеряет. И Анька приплывает к нам на лодке, - наперебой объясняли нам ситуацию девочки.
Через некоторое время показалась Анька. Она ловко гребла и умело справилась с Быстрячком.
Девчонки радовались ей, и эта детская радость передалась нам. Озорные подруги прыгали с причала, звонко хохотали. И общение с ними здорово развеселило нас. Искренние, душевные отношения захватили, внесли то, без чего трудно жить на свете. Мы подружились с девчонками, угощали их подтаявшими конфетами и печеньем. Полинка сходила на колодец и принесла литровую банку холодной воды, от которой слегка заломило зубы. А Верка прямо в подоле сарафана притащила ранних груш.
Они приглашали прийти завтра снова, в это же время. Обещали, что Анька отвезёт нас на своей лодке на другую сторону Донца, покажет тайную ежевичную поляну, а потом отведёт к Валуйскому озеру, где научит делать из кувшинок медальоны. Чистый свет исходил от деревенских детей. Как будто чуждая моей органике пелена сползла с меня, очистила. И легко сделалось на душе.
-- Вы только приходите, пожалуйста! -- умоляли девчонки. Трудно было с ними расставаться.
Но стали докучать комары. Вечерело.
-- Том, давай вызовем такси, - предложила я.
Все попытки позвонить оказались тщетны. Гора не пропускала ни один сигнал.
Медленно мы начали подниматься на неё. Часто отдыхали, отворачивались от горы, смотрели вниз, иначе казалось, что она наваливается, давит и не даёт дышать. И каждый раз вид доставлял удовольствие. Проходя мимо Улиной могилы, я спросила соседку: «А сколько лет было бабушке, когда она умерла?».
-- Сто два, - спокойно ответила она.
-- Вот это здорово! Молодец! - похвалила я.
Мы ещё раз задержались на вершине, чтобы увидеть закат солнца. Я вдыхала пряный запах полынка и думала, может, и хорошо, что не досталось Уле турецкое золото. Ведь не известно, что бы оно ей принесло? Пусть так жестоко обворованная, она всё-таки прожила сто два года. Прожила честно, простой, чистой сельской жизнью и вырастила детей и внуков, даже и правнуков. Работала в огороде, ухаживала за садом, ловила рыбу, сама пекла хлеб, варила кашу из кабака, купалась в Быстрячке. Пережила две войны и немцев, и румын, и итальянцев, квартировавших в её доме. Вот оно, золото души! А сокровища – это кровища…
Я смотрела на закат солнца, на его отражение в реке и увидела Аньку, плывущую на лодке вверх по течению. Она возвращалась домой. Я замахала ей рукой, она заметила и замахала в ответ.
-- Анька, как хорошо, что ты есть! Спасибо вам, дорогие мои девчонки!