есть вещи, о которых говорить не стоит. а ещё есть вещи, о которых говорят "выеденного яйца не стоит". я до сих пор не очень хорошо понимаю смысл данного выражения, и я до сих пор не научился отделять стоящее от пустого.
так уж получилось, что если говорить о моем детстве, то часть времени, которое мои сверстники традиционно посвящали играм, дракам, крепкой подростковой дружбе и прочим привязанностям, была потрачена на тщетные попытки моих родителей исправить тот дефект, который по их мнению мешал мне стать нормальным человеком и комфортным для них ребёнком. стоит ли говорить, что в ход шли всевозможные методы, от лекарств до специализированных санаториев и волшебных тренингов.
я проводил время в закрытых учреждениях и уютных палатах, рядом с такими же как я неправильными подростками. у всех были разные, но в то же время похожие проблемы, и все были разными, но отвратительно похожими друг на друга. а все вместе мы были похожи на разношерстных зверят, собранных в каком-то особом питомнике, которые угрюмо сидят по своим углам клетки, выжидая того момента, когда будут сделаны все необходимые прививки, и их выпустят на волю. стоит ли говорить, что ни у кого из нас не возникало даже мысли о том, что там тоже можно дружить и влюбляться.
на очередные мои "внеплановые каникулы" в одном из таких питомников, там была девочка "с подозрением на аутизм", нас было много таких, подозрительных придурков, но чем-то она отличалась. она, так же как все, ни с кем не общалась, и, так же как у всех, у неё случались периодические срывы и истерики, но на общих групповых занятиях, где все знали, что именно нужно сказать, чтобы быстрее закончился этот спектакль, и где все "исповеди" звучали до тошнотворности однообразно и фальшиво, она повторяла только два слова "страшно" и "не нравится". мне тоже было страшно, и мне тоже это всё не нравилось. не знаю, может поэтому, но она казалась мне единственным нормальным человеком в этом зверинце диагнозов, а поскольку я тоже считал, что попал в него по ошибке, стоит ли говорить, что она вызывала во мне если не симпатию, то гораздо меньший процент отторжения.
"здесь страшно", шептала она, " мне здесь не нравится". "а ты не страшный", это уже ко мне. наверное, это означало, что я ей нравлюсь. впрочем, её симпатия выражалась несколько странным образом. она подходила ко мне на цыпочках и с заговорщицким видом шептала "пойдём, мне нужно тебе кое-что показать", или "пойдём, в этот раз взаправду", если я начинал упираться. она брала меня за руку и начинала беспорядочно водить по гулким и запутанным коридорам. всё это время она так крепко сжимала мои пальцы, что они начинали болеть. стоит ли говорить, что это оттого, что ей было действительно страшно. наше бесцельное брожение всегда заканчивалось внезапно, у дверей какой-нибудь процедурной. она исчезала за ней с радостным смехом, довольная, что в очередной раз смогла меня провести. просто попросить меня сопроводить её на укол ей почему-то не приходило в голову. стоит ли говорить, что меня это конечно немного бесило, но я не мог сердиться на неё слишком долго. вечером она всё так же на цыпочках пробиралась ко мне в палату, ложилась рядом и щекотным шепотом рассказывала мне на ухо сказки собственного сочинения. я уже не помню, что это были за сказки, и я кажется ни разу не дослушал до конца. никогда в жизни мне не засыпалось так легко и быстро. это было всё равно, что уснуть с пушистой кошкой на плече, тепло бурчащей в ухо.
её выписали недели за две до того, как я сам получил возможность вернуться домой. мы не обменивались ни телефонами ни адресами, как это делают например в обычных детских лагерях, никто и никогда не хотел бы увидеться снова, поэтому я довольно естественно принял тот факт, что наши дороги никогда больше не пересекутся. но некоторое время спустя, не помню, месяц, два или может полгода, совершенно неожиданно позвонила её мама. она сообщила, что случилось страшное, что умер отец, и просила мою маму разрешить мне присутствовать на церемонии. моя мама разумеется не была в восторге от этого предложения, но после ещё одной пары звонков и долгих разговоров с папой за закрытыми дверями, переменила своё решение и даже лично отвезла меня туда.
довольно смутно помню и дорогу, и что мне говорили, и как меня проводили в набитую людьми гостиную. стоило мне войти, как она в буквальном смысле бросилась ко мне в руки. "забери меня отсюда, пожалуйста", зашептала она. так я понял, что ей очень страшно. это был единственный раз, когда проводником был я, а не она, и я понятия не имел, куда её нужно вести, поэтому мы отошли на какие-то задворки, где глупо и по-детски поцеловались, а потом долго и молча сидели прислонившись спинами к стене, плечами друг к другу. всё остальное время, на похоронах и поминках, я постоянно держал её руку в своей, и когда всё закончилось, её мама облегчённо сказала, что она "держалась молодцом", и в благодарность вручила мне большой кусок поминального пирога, который я выкинул по дороге к автобусу.
стоит ли говорить, что это собственно и есть конец истории, о которой вряд ли даже стоило говорить.