Дави меня, дави, греческая машина!
Я – сломанная рейсшина, нелюбящая чертёж.
Улицы блеск – улика, разоблачает немощь,-
плоти роскошную ветошь, мыслей гунявый грош.
Мне ли лелеять доблесть задуманных высью линий?
Правлю чужую повесть, карябая темью дни.
Ветер ветвист, корнями уходит куда-то в море.
Слова застревают в горле, на просеке - чёрные пни.
Лечи косоглазие чисел Эллады сентябрьской истомой.
Сосен змеиться смысл, скрывая гулкий ответ.
Пусть на секунду воскресну в окошке автомобиля,
там, где огней поколенье мрачнеет мой силуэт.
Теней существа по-птичьи треплются, вытянув шеи.
Клеят нам куцые клички, продолговаты и злы.
Путь недалёк я знаю от тишины до неба.
Земные скроены зданья из полунОчной золы.
Деревьев зелёные арки смотрят в сторону счастья…
(Тогда ещё было жарко, над пропастью ткали орлы).
У памяти вкус рецины. Хоть тысячу лет отрежьте,-
снова хрустят сердцевиной слова молодой молвы.
В проулках с морской концовкой,
вдоль розовых вен расстояний.
С закатною марганцовкой и с толикою любви.
Завтра опробую лично оливковых рощ забвенье.
Будет вполне космично блеянье зари.
Диктует хорал движенья – заливы, подъём и горы…
Жизнь до строки, до жженья – цветёт наверху волны.