Наймушин поэма

               



Поэма эта написана давно. Идея написать ее  появилась после  долгих разговоров  с первым директором Братской ГЭС Константином Андреевичем Князевым  о судьбе северных гидростанций и последствиях происходящих в природе при образовании водохранилищ. Многое мне рассказывал мой отец, Богданов Степан Ефимович, который в 50-х годах  был начальником  гидрологической партии и исследовал  Ангару и ее дно  в створе будущей плотины.  Мы и жили тогда у  самой  скалы Пурсей, недалеко от падунских порогов. В память о том времени и была написана поэма. Но затем началось невероятное:  все, кто читал ее, говорили, что печатать в Братске ее нельзя, потому, что окончание этой поэмы никак не соответствует духу Братска, никто здесь так не думает, да и думать об этом не рекомендуется. Но теперь другое время и  мне кажется именно сейчас, в год Наймушина, поэма должна найти свою дорогу к читателю, к настоящему сибиряку-братчанину, которому  близка судьба нашего города, о котором так мечтали в те далекие годы героические первые строители, да и всем, кто связал свою судьбу с этим  молодым сибирским городом.


1.Начальник стройки

Его звали  Иван Иванович, Наймушин,
журналисты прозвали его “ Гидромедведь”.
Вы, может быть, хотите  послушать,
каким остался он в памяти людей?

Пришел он к нам в немолодом уже возрасте,
усталой походкой и в седине чуб,
пробирался среди ледяных торосов,
с упрямой усмешкой упрямых губ.

Маршрут на карте давно он высмотрел,
прожил этот путь - сорок раз, сорок дум,
и если даже сбился с дороги он,
упрямство его привело бы в Падун.

Хотел он морозом увидеть закованный,
самою природой подаренный створ,
услышать порог, подо льдом замурованный,
начать уж теперь с Ангарой разговор.

Притопал один, не считая  соратников,
на первый прием, где и чай не дают.
Пришел разрешить этот спор  побратанием
меж мысом Пурсей и скалой  Журавлинная грудь.

Какая борьба проходила меж рыцарей-
никто не узнает, никто не откроет секрет.
Меж ними неслась, убегая, как водится исстари,
Байкальская дочь, нарушая семейный обет.


Он видел каприз этой дикой красавицы,
он слышал, как тесно ей там, подо льдом.
Он знал, что весной она с пленом  расправится,
и бросится дальше, ищи ее днем и с огнем.

Ничто не удержит, ни скалы упрямо стоящие,
ни красный базальт и не серый гранит.
Оставит пороги, упорно свободу хранящие,
сбежит к Енисею, который давно уж манит.

Все это он знал, словно брат этой вольной разбойницы,
зачем он пришел в этот час в этот сумрачный край?
Какие долги он платил и какую отыскивал вольницу?
Ступил бы он дальше, трагичный исход свой узнай?

2. Размышления на берегу Ангары

Не раз и не два приходил он на берег обрывистый,
в молчании стоял, обратив свои чувства во слух.
Река рокотала, вела монолог свой сноровистый,
ей не было дела до планов его и потуг.

Он молча стоял и решал для себя и для времени
один лишь вопрос, беспрерывно звучащий в  душе:
“ Пойдут ли за ним в этом жестком его направлении,
те люди, которых лишит он родного гнезда на земле?”

Он знал, что в народе давно уж засела апатия,
все ждали чего-то, но каждый не верил в душе,
что будто они над родными полями прокатятся
на лодке-моторке иль даже морском корабле.

Не веря в душе, содрогаясь от мысли отчаянной,
в усмешке скрывали они свою боль, свой позор.
Укрылись долины туманною дымкой печальною,
закрылись врата, никого не пуская во двор.

Он слышал в народном молчании глас негодующий,
он знал, что на взгорьях такой уж земли не найти.
Он сам из крестьян, словно видел в далеком том будущем,
какую утрату он может земле принести.

И рокот реки, и раскаты ее по ущельям,
и шум по верхам старых сосен, открытых ветрам,
слились воедино, в одном  непрерывном гудении:
“ Была - не  была, а свободы своей не отдам!”

Он должен решить без друзей, без врагов, в одиночестве:
«Достанет ли воли ему одолеть этот гул?
Как будет дышать он, когда обернется жестокостью
смещение тысяч людей на откосы таежных лагун?»

Он должен душой уловить этот голос печальный.
И сердцем понять, и принять в него шепот земли,
и тайные звуки, и шорох,  и звон изначальный,
к утру исчезающий  в нежной и синей дали.

Повинный во всем, и укрытый приказами свыше,
он думал, что здесь, в этой синей  и нежной дали,
укроется он, сохранит свою бедную душу,
очистит от скверны, прилипшей  к нему на пути.

Он знал, что не первый пришел к этим розовым скалам,
он знал поименно тех смелых российских мужчин,
кто бойко  ходил, утверждая царевы указы,
кто медленно брел, кандалами и гнусом мучим.

Любил ли он жизнь, что была в этом крае наградой?
Хотел ли он лада с сибирским  простым мужиком?
Он чувствовал сердцем, от этого лада - нелада,
пойдет та работа, к которой он шел прямиком.

Он должен увлечь, разговором, картиной счастливой,
большой перспективой, богатым и вольным житьем.
Нарушить уклад, обернуть все оберткой красивой,
открыть горизонты, доселе укрытые сном.

И, если решится, уловка пройдет незаметно,
поверит картинке доверчивый русский мужик,
то худо ли бедно начнет он свое назначенье,
взорвет первый камень, нарушит естественный лик.

На все уговоры ответ был молчаньем гнетущим:
“ Уж больно  смела и красива была Ангара!
Такой красоты и такой широты  простодушной,
лишиться за сутки, да кто же на  это горазд?”

Ни “Да” и ни ”Нет ”-  вот ответ был имеющим уши.
Но все это так перед грозным решеньем ЦК.
С тех пор как в газетах мелькнули решения свыше,
потоками хлынул народ, больше издалека.

Считалось за честь, за геройство, за подвиг,
оставить долги, и любовь, и семейный уют,
и в поезде ехать, забросив рюкзак  свой на полку,
не думая даже, какие условия ждут.

Он видел, какие приехали парни, девчата,
какой чистотою наполнен был этот поток.
Слились заодно с чистотою  ангарских раскатов,
с сиянием струй водяных, бороздивших Падунский порог.

Пред ними кривить ни душою, ни сердцем не смел он,
он верил, что слабые скоро уедут домой.
Останутся сильные духом и сильные телом,
и только с такими он может начать этот бой.

4.  Племя веселое дивное

Откуда пошло это племя веселое, дивное?
От первых девчонок на палубе, лихо танцующих вальс.
Одною мечтой они были тогда одержимые,
их всех неизбежно и властно притягивал Братск

Как медленно плыл пароход по таежной красавице,
и солнце на небе сияло, и грех было не загорать.
Он медлил нарочно - должна им дорога понравиться,
Ведь к солнцу дорогой  давно уж  звалась Ангара.
 
Они были сестры, судьба их, была одинакова,
один им был срок красотою своею сиять.
Спешили они, замирало их сердце и плакало,
готовились счастье свое обрести и опять потерять.

И бросились в танец они, закружились неистово,
глаза их сверкали и смуглые щеки цвели.
И косы летели, и кудри рассыпались искрами,
а смех долетал по волнам до прибрежной земли.

Любовь и мечта, и  о счастье небесном забота,
несли их на крыльях, как будто готов им был рай.
Их было немного, но дороже они были золота-
такой красотою сияли, любую в полон  забирай.

Палатки и гнус - испытание не для  изнеженных,
но ехать домой - отвечать на вопросы родни.
Царицами стали они и в палатках заснеженных,
домашний уют утверждали, как только могли.

Их теплые руки искали себе применение,
от первых палаток до белых прекрасных дворцов.
О! Сколько их дивных мадонн молодого того поколения,
теряли свою красоту, создавая для Братска лицо.

А свадьбы пошли, словно взрыв  ледохода весеннего,
невесты смеялись - готовы идти в шалаши!
Но он-то ведь знал; с этих свадеб пойдет поколение,
нельзя им в палатки, хоть каждой отдельно пиши.

6. Кто прав?

Он был убежден, эта стройка внесет изменения,
разбудит дремоту, доселе царившую здесь.
И что из того, что противники ждут отступления,
сюда надо ехать, приехать, и накрепко сесть.

Устроиться прочно, войти  в этот ритм неизбежный,
вдохнуть этот воздух, и так, что повторный лишь вдох,
вам даст облегченье; чарующий воздух прибрежный,
закутает вас, заколдует небесный сполох.

Он был очарован: гармонию чисел он видел,
меж розовых скал, между сопок, закутанных в лес.
Пропорции снились ему, он искал соответствия чисел,
и миру,  и  звукам, стремительно павшим с небес.

Гордился он тем, что  бумажной плотины   идея               
в суровом и диком  краю обретает  значенье и вес.
Гармонию чисел решить - не такая простая затея,
здесь каждый силач должен быть, или почти Геркулес.

Позвал он с собою лишь тех, у которых нет страха,
страх  въелся тогда в каждый  мускул советских людей.
Ему нужен был не какой-нибудь парень - рубаха,
физически сильных он звал, духом  крепких парней.

Он им предложил, обладая свободой  и волей,
добиться геройства и славы, и доблесть свою проявить.
Для подвигов здесь предлагал он широкое поле,
здесь силу свою каждый может сполна применить.

Позвать-то позвал, но не смог обеспечить жилищем,
все те же палатки - походной судьбы благодать.
Палатки пугали родных и любимых их женщин,
в Сибирь не спешили они,  и тепло не хотели терять.

Не с этих ли женщин, уютом обратно манивших,
и начал отсчет воздух времени, срока, тоски?
С Сибирью шутить эти шутки наверно излишне,
приехал сюда, начинай свое дело с доски.

Он сам отмерял вечерами отборной, пахучей
для первых домов кубометры сибирской сосны.
И счастья, и радости в то время не было лучше,
чем жить в таком доме и видеть волшебные сны.

7. Разговор с министром

В разгар подготовки, когда котлован разворочен,
пришла к нему новость: - у стройки обрезан ресурс.
Поднялся он в воздух, лететь ему было до ночи,
готовился к встрече с министром и  тихо молился: «Иисус».
 
Министр был суров, говорил, что напрасно
шумиху подняли в стране, - «ну  зачем  суета?»
Решили заканчивать стройку и не притворяться,
что там без плотины  дела, - «ну совсем никуда».

«Вернуться к истокам, пока не заложен был камень
 в основу плотины и тихо на всех берегах.
Команду отдать, что ошибка, мол, сделана нами-
домой возвращайтесь, не нужен нам этот размах.

А в ближнем кругу объяснить, не таясь, не играя,
что  стройка нужна была - рядом военный объект.
Но  долго скрывать мы не можем военную  тайну,
нужды нам в нем нет,  сокращен наш военный бюджет.

Недавно - сурово  министр добавил,-
прочел я  доклад, как в одной азиатской стране,
другими путями там ток  для людей добывают,
и ран вековых там никто не наносит земле»».

«Но это  в стране,- возразил он, ничуть не лукавя,-
где метра земли неухоженной будто бы нет.
А наша мечта - разбудить этот спящий веками,
кусочек тайги, в нем таится великий секрет».

Секрет был велик, словно камень, граненный веками,
и каждая грань, поверни лишь, в глазах заблестит.
Но был ли чудесник, волшебник с такими руками,
который тот камень в оправу легко поместит?

8. Стройка

Возвращаясь назад, подлетал к Братску до потемнения,
он прищурил глаза  - “ Это  что, померещилось мне?”
Затихла вся стройка, нигде огоньков, ни движения,
на миг сердце сжалось:- “ Cуров  котлован мой во тьме”.

Котлован он любил, проверял он его неустанно,
в каждой выемке видел, насколько надежны грунты?
Они медленно шли, добирали остатки руками,
очень важное дело - ручная  доборка скалы.

Шли не быстро, в две смены, стремились  к сохранной основе,
убирали, крошили, к самой сути спешили скалы.
В ней надежда была, никуда уж она не своротит,
будет крепко держать, что приделают к ней вдоль спины.

Упиралась она в оба берега - правый и левый,
у обоих отвес был, не надо и угол считать.
Серпантином снимали  утомленный и солнцем, и ветром,
верхний слой диабазов, обнажая природную стать.

Приближалась весна, с нею близился срок перекрытья.
Оставался проран, в нем со льда возвели  шесть опор.
Шесть бетонных опор в ледоход отличились в той битве,
разгулявшихся льдин, удержав сумасшедший напор.

Ну а летом, в июне началась основная отсыпка.
Он не спал в эти дни, были ночи совсем коротки.
Было много гостей. Ангара волновалась не шибко.
Здесь волненье людей уменьшало волненье реки.

Обернуться бы им, разглядеть у раскидистой ели
речной бог горько плачет, любимой реки больше нет.
Восемнадцать часов изнурительно в воду глядели,
чтобы первыми видеть начальные гребни банкет.

9. Затопление

“Безжалостно, бесшумно, безвозмездно сомкнулись воды над землей моей,
укрыв собой все родовые гнезда, качнув на память верхами елей.
И в дивном танце, позабыв о долге, не ведая, и не боясь греха,
пошли на дно послушно как по воле: мои деревни, тихий ветер в поле,
безумные березы на приволье, пустая отмель, тихий плес, коса,
рассветный берег, весь в уснувших  птицах и на заснувших лодках голоса.

Бесстыдно позабыв свое предназначенье, ступая осторожно,
сколько можно подняв подол до той поры, когда, холодное теченье,
словно пенье церковное, взволнованной волной накроет все земное и мученья
исчезнут. Вместо них  вода, чертой одной сравняет в день осенний,
еще не убранные кое-где поля, деляны  сосен корабельных,
 ложбины розовых  осин, берез поляны  и еловые леса.

Как будто не было других затей в природе, иных утех для взмахов той руки?
Ушли на дно, закрыв водою темной окраины села, тропинку к лесу,
плавный выступ взгорья и земляничную поляну у реки.
Их больше нет. Лишь в сновиденьях  тенью они проходят, словно бы стыдясь.
И в памяти природы их забвенью придали, только тленью подвержена их  участь.
Только  прах. Еще венок, им каждый год бросают с  катера,  не метясь.

Какой усмешкой, и какой гримасой они на дне воспримут этот дар:
“Как будто в поле больше нет ромашек? Зачем нам розовый нектар?
Шипы  за то, что  долго отступали, не притворили за собою дверь,
не повернули воду, не кричали, бессильны были, вот и спим теперь.
И ловим молча редкий и торопкий, тот луч, который, не боясь оков,
пробьется к нам на темные задворки, мелькнет, сверкнет, и был уже таков.

Вернемся ль мы когда-нибудь на  этот свет, и мы ли  это будем?
Напомнит что-нибудь нам  отзвук прежних, дивных буден?
Заплачем  горько, может быть мы  от потерь и унижений?
Каким  лихим возмездьем надо  будущим потомкам завещать?
И следует ли нам  возмездье совершать? Какое мы себе возьмем прощенье?
Что вам оставим? Будет ли прощенье? И надо ли прощать?»

10. Эпилог 

Природа,  конечно, нуждалась в титанах и породила титанов,
в избытке дала им  и силу, и власть, и талант.
Но что-то случилось, по следу их шла непрестанно,
корявая смерть, усмехаясь: «Довольно, Атлант!»

Как будто окончив одно, на другое не хватит уж силы?
Кому кто считал, и кто вел этот  «гамбургский счет»?
«Сгораю и гибну» - молил небесам  он в бессилье,
а Бог оглянулся и молча заплакал в ответ.
                1985- 2005 г.