Лёс на многое открыл мне глаза, но лишь до того предела, где ему не удалось их на многое закрыть.
Моё люстэрка – сингулярность антитезы
из слуха о бисексуальности буравчика.
Смотрю я за спину вперёд. Глаза-обрезы
шмаляют по прошлогрядущему красавчика.
Идёт двухмерное свидание с собою.
New-платоническая форма онанизма.
Здесь от pluralia отклеили обою.
По ходу – трезвый вариант алкоголизма.
Колода лиц порхает с трепетом промежду
ладоней времени. Листание полётом.
Не замечаю я краплёную одежду
на скоростях, алкоголическим заглотом.
Порхает ровно в коридоре хронологии
передовая иерархия последствий.
Во время сдачи для учебника истории
шулеромастерски сменяю масти бедствий.
И поколение волос очередное
к былому тянется, как руки из вагонов, –
озолочённое, завитое, седое.
И лишь кругам на голове не до перронов.
(Для первой рифмы нет простительного «…изма»,
вторую кликнем существительным «полярность»).
Коллапс заботы есть предвестник гигантизма,
где гипофиз – полубольная сингулярность.
Брёвногремя словно слоновыми костями,
иду под снос и под откос, но нету санок,
и склон клюю я ледорубами-локтями.
Ни шлюпки шлюх, ни куртуазность куртизанок,
ни маскарад, ни даже «захеровы муки»
не палят, словно – тело в латах из асбеста,
но дрожь растёт, как на дрожжах, от вёрст разлуки,
зачатых, выношенных, выращенных вместо…
В окне трюмо отражены дурные думы,
наоборот они бытуют как идеи.
Ни от сумы не зарекайся, ни от суммы
местоимений личных, отпрысков Адеи.
Лицо… обосцано… осколками… кроваво…
От панорамы… осталася… только… рама…
Необоснованной… рукой… крещусь… направо…
там сердце… выбиться… туда… где анаграмма…
тщится…