Теплый августовский денек неспешно катился к вечеру. В голубом небе плыли стайки белых облаков. Старый парк, окружавший Дом ветеранов сцены, чем-то напоминал райский сад, каким его воображают знающие Библию люди. С реки Невки налетал свежий ветер и, пошумев в старых кронах высоких деревьев, мчался вниз к молодым яблоням, где отрясал с отяжелевших веток зрелые плоды. Падая вниз, яблоки глухо стукались о землю, пугая снующих в траве птиц.
У парадного входа лаял на чужих пес Дружок, пытаясь снять лапой намордник, надетый хозяйкой, чтобы пёс не покусал ветеранок, допекавших его чрезмерной любовью.
Возле свежеокрашенных скамеек, в тени деревьев, куражился пьяный в стельку слепой ветеран Гусев. Две поддатые старушки, одна из которых была женой Гусева, пытались увести его домой. Но слепой крепко обхватил одной рукой ствол дерева, а другой легко отбивался от шустрых старушек, покрывая грязной лексикой чистую благодать райского сада.
Гусев жил с актерами, не имея к искусству Мельпомены никакого отношения. Тем ни менее, он мог легко научить дряхлеющих здесь Отелло, как душить жен, требуя от них не платка, а бутылку водки. Что и делал слепой Гусев со своей терпеливой женой, принуждая ее бегать в магазин за бутылкой.
Среди ветеранов ходили слухи, что Гусев все же имел к искусству отношение, и даже очень близкое. Лет тридцать назад он, еще молодой и непьющий коммунист, был в Москве на знаменитой выставке художников нонконформистов. Ее раздавили бульдозерами у станции метро «Беляево». Гусев был тогда водителем одного из этих бульдозеров и лихо давил своим железным конем картины чуждых его пролетарскому духу нонконформистов! Потом в отечество неожиданно нагрянула свобода, будто пьяная баба на веселую попойку. Коммунисты, отдававшие когда-то Гусеву приказ давить нонконформистов, стали все вдруг либералами и, ошалев от необъятных просторов всемирного бытия, осудили своего бывшего товарища Гусева за тоталитарные замашки. Под натиском демократических перемен Гусев потерял ориентиры в жизни и, как ум нестойкий, начал выпивать, и вселился в Дом ветеранов уже очень пьющим и даже слепым. Живя тут уже год, он поколачивал жену, вымещая на ней горести своей незрячей жизни.
2.
Начальство Дома ветеранов не раз пугало выселением слепого буяна, и Гусев, струсив, на какое-то время выпадал в осадок. Но отстоявшись, он начинал снова мутить чистую воду ветеранской жизни, приводя в трепет дряхлеющих актеров своим якобы чекистским прошлым. И снова гонял жёнку в магазин за водкой.
Когда-то в Доме ветеранов жили только актеры и господ вроде Гусева сюда не брали. Но, нынче и актёры стали господами, и кое-кто из них, возглавив СТД, так лихо распорядился богатством бывшего ВТО, что сегодня на ремонт этого актерского убежища денег нет. Как нет их и у большинства актёров. Но, Рынок скалит зубки, и начальство стало заполнять актерский дом на коммерческой основе разношерстной публикой — вроде Гусева, который уже заскучал под деревом, пока мы отвлеклись на эту грустную тему.
А из Дома ветеранов выходила экскурсия, ведомая строгой и интеллигентной актрисой Романовой. Бывшая курганская героиня, она водила иногда эти случайные экскурсии, занимательно рассказывая об истории Дома ветеранов и о Марии Савиной, его основательнице. Вот и сейчас Романова заканчивала свой рассказ привычной фразой:
— Наши ветераны, с благодарностью помнят великую русскую актрису Марию Гавриловну…
— Имел я вашу Гавриловну во все доступные места! — весело крикнул под деревом пьяный ветеран Гусев.
Это вызвало смущение юных и возмущение зрелых экскурсанток. И тогда единственный среди них мужчина, сын Романовой, который и привел своих сослуживцев на экскурсию к маме, сделал решительный шаг к оскорбителю великой основательницы. Но, дремавший пес Дружок вдруг проснулся и кинулся с лаем на чужака, защищая слепого Гусева. Пса успокоили, но, увы, радужный финал экскурсии был испорчен.
Романова, пытаясь загладить этот конфуз, показала экскурсанткам на живописный подвальчик с белыми колоннами и возвышенно произнесла:
— Перед вами старинный подвал. Когда-то его использовали для хранения продуктов, заполняя льдом. В далеком 1916 году неподалеку отсюда, — она показала на мост через Невку, — был сброшен в реку недобитый Гришка Распутин.
Голос Романовой трагически дрогнул:
— Тело царского любимца три дня пролежало на льду нашего подвала, а после его дух еще долгие годы витал над этими местами.
— И витал здеся Гришка до самой перестройки! — дополнил легенду Романовой все тот же Гусев. — Пока наш дорогой и любимый Михаил Сергеич Ельцин, не свернул Россию на единственно верный путь!
— Не Михал Сергеич Ельцин, а Леонид Ильич Горбачев! — поправила Гусева подруга его жены, старушка Галя с синяком под глазом.
3.
— Тихо вы, а то вас посадят в ПТУ! — шепнул Гале сидевший тут же, на скамейке, ветеран Океанов, профессор, работавший когда-то на космос, куда, по всей видимости, и съехала нынче крыша всеми уважаемого профессора.
— Сажают не в ПТУ, а в ФЗО! — убежденно поправил профессора Гусев и уронил в траву свои черные очки. Без них он стал похож на слепого Дон-Кихота.
Актриса Романова вздохнула и увидела подошедшего к лавочке полноватого дядю в спортивных штанах с оттянутыми коленками.
— О-о! А это наш ветеран! — радостно сказала экскурсии Романова, увидев его трезвым. — Он известный актер, снимается в сериалах. Правда, я забыла его фамилию, — простодушно призналась Романова и строго глянула на затихшего под деревом Гусева.
Старушка Галя с подбитым глазом отцепилась от слепого и нетвердым шагом направилась к экскурсантам. Те окружили участника сериалов и даже попытались вспомнить его.
— Вроде лицо известное, — шепнула одна экскурсантка. — По ящику видела, а где — не вспомню?
— Сколько добра-то сливают по каналам, разве все упомнишь… — ответила ей подруга.
— А это никому не известная актриса! — сказал не узнанный участник сериалов и указал на старушку Галю с синяком под глазом.
Экскурсантки оживились — с синяком все было узнаваемо и понятно.
— Она у нас гример, а это — образец! — резвился ветеран, указав на Галин глаз. — Уроки у нее можете брать… по гриму.
— Братья Гримм здесь ни при чем! — не расслышал глуховатый Гусев и, упав под дерево, сразу уснул.
Пес подошел к Гусеву и лег на расстоянии алкогольного запаха от слепого.
А старушка Галя весело общалась с экскурсией:
— Фингал мне зазвездила кастрюлей ветеранка Катер! — показала она на синяк. — Я хотела подать на Катер в суд и вызвала мента. А он мне сказал: «Ну вот посадим мы ее в тюрьму, а восьмидесятилетняя старушка, там не выживет…» Жалко мне стало Катер, твою матерь… Я ее и простила. Бывает и на старуху проруха.
Экскурсанты посочувствовали Гале, и она интимно прожурчала:
— Когда я работала помрежем в Александринке, у нас два актера любили одну гримершу, так их в театре называли — братья Гримм!
Экскурсантки засмеялись, а строгая Романова повела их от греха подальше с ветеранского двора.
4.
— Ты видела по телику встречу нашего Президента с питерской интеллигенцией? — спросила подругу одна из экскурсанток.
— Это где он сделал замечание твоему любимому артисту Калягину за неудачное сравнение с Курильскими островами? — уточнила подруга.
— Ой, про моего любимого артиста ты лучше молчи… Видела его недавно в спектакле «Король Убю». Бегал по сцене… как Чебурашка, только уши меньше… да еще и матом ругался.
— Что же вы хотите от пьяного ветерана, — заметила пожилая экскурсантка, — если у них начальство на сцене матерится! И вот этих актеров президент защищал по телевизору, перед всей страной?
Услышав это, огорченная Романова возразила:
— У нас очень много хорошего… и не стоит обращать внимания на недоразумения. И Президент у нас очень хороший… Просто о-отличный! А те, — Романова кивнула в сторону слепого Гусева, — вообще не актеры!
— А вот я — актер! — раздался у ворот мощный голос. — И не стыжусь этого!
Все оглянулись и увидели солидного, но помятого господина с орлиным взором. Он был в шлепанцах на босу ногу и, задрав бутылку донышком в небо, неспешно пил из нее портвейн. «Горнист эпохи» - так звали в эпоху развитого социализма таких мужичков, пьющих из горла. Помятый господин, видимо, не забывал славных советских традиций.
Допив вино, «горнист» аккуратно пристроил пустую бутылку у ворот ограды и, отставив левую ногу, ловко поклонился дамам. Легкий треск раздался в его позвонках и суставах, но он легко выпрямился, взлохматил свои седые волосы и, приложив руку к сердцу, сказал:
— Храполюк-Познанский, актер драмы и кино! Герой-любовник из Белгорода. Разумеется, бывший. Если мы вам понравились, милостивые сударыни, то прошу пожаловать к нам в гости еще.
Дамы завибрировали от его низкого, чуть надтреснутого от портвейна бархатного голоса. Но брюки бывшего любовника, много раз обмоченные, издавали такой терпкий аромат, что экскурсантки поспешно сели в автобус и уехали. Интеллигентной Романовой захотелось скинуть бывшего любовника с моста в Неву. Но, вспомнив дух Гришки Распутина, который так долго витал вокруг, Романова передумала мочить Храполюка, полагая, что уж его-то духа ветераны не вынесут. С этой мыслью, бывшая курганская героиня уныло поплелась в свою скромную обитель в Доме ветеранов.
5
А «горнист» ушедшей эпохи был сегодня отпущен из психоневрологического диспансера, а проще говоря из дурдома, куда его поместили, забрав на цветочной клумбе у магазина «Пиво-воды». Привычно окосев от любимого портвейна, «горнист» мирно спал среди хризантем на клумбе, где его и обнаружил бдительный милицейский патруль.
— Ты кто, отец? — спросили менты.
— Я — герой-любовник, из Белгорода! — гордо ответил Храполюк.
— Понятно, — сказали менты и отвезли его в дурдом.
Там его подлечили и сегодня утром выпустили на свободу. После скудной дурдомовской пайки Храполюк сносно пообедал в ветеранской столовой и сбегал в магазин, где он мигом устранил двухнедельную паузу без портвейна, выпив первую бутылку за углом магазина. А вторую добавил уже здесь, у ворот родного Дома ветеранов.
Опьянев, Храполюк вспомнил о клятве больше не пить, которую он давал много раз ветеранам и лично их терпеливому директору Ефиму Львовичу.
— В огне страстей все клятвы — как солома! — процитировал Храполюк вдруг пришедшего на память Шекспира.
Безжалостно задавив свои угрызения совести, он, счастливый и коммуникабельный, вошел во двор Дома ветеранов. Увидев лежащего в кустах Гусева, Храполюк поднял его, заботливо отряхнул и осторожно повел вглубь райского сада. Там они сели на заветную скамеечку у яблонь.
— Хреново мне! — пожаловался слепой. — И лучше уже не будет.
— Всем лучше никогда не будет, — успокоил его зрячий. — Одним станет лучше, а другим будет только хуже… Это как маятник у часов — колебание нашей радости и печали - вот единственная на Земле гармония. Иной и не ждите…
Эту развесистую фразу Храполюк вспомнил из какой-то своей давней роли и, по актёрски возбудившись, стал жечь глаголом холодное сердце слепого! Зрячий поведал ему про райскую благодать сада, и об увесистых плодах, которые уже покраснели к яблочному спасу. И еще про многое другое, о чем могут рассказать понимающие друг друга мужчины.
В душе у обоих было покойно и светло. Правда, иногда им хотелось помочиться, что они и делали легко, и свободно, не вставая со скамейки, и даже не расстегивая штанов. Так они сидели и мурлыкали, как будто две мужские кошки, пока солнце не исчезло за горизонтом.
А из темных окон актерского убежища имени великой русской артистки Марии Савиной смотрели на них с пониманием и завистью догорающие, как свечи, одинокие ветераны.
Господи, спаси их всех на земле и сподобь всех нас чистым сердцем!..