Повесть в рифмах
Пролог
Грязь и дождь, по красно-рыжим клёнам пробежался чей-то краскопульт. Стонет ветер, к ночи раны стонут, эдакий отсроченный инсульт.
Голы парки, подворотни немы, тормозов промокших дальний стон. Словно кто-то вешается в тему, бросив в мир последнее pardon.
Словно где-то, на границе ночи, подперев ладошкой влажный лоб, маются заплаканные очи, свято веря в мой невнятный трёп.
Мирно спят адепты Бодхитхармы, Христиане, Первые в пейсах. Но не спят часы вселенской кармы, отмеряя время в небесах.
Глава-1(Вступительная)
Полночный поезд, в сумраке пустом
Плывёт завод, мартен. Седой литейный.
И где-то там за поворотом дом,
Мой старый дом. Увы, теперь ничейный.
В нём никого, пришла команда «спать»,
Одних на небо, а иные в карцер.
Ну, здравствуй, Кама, как тебе тут, мать?
Всё так же моешь халцедоны с кварцем.
А помнишь лето, сорок лет тому,
В твоих притоках мы, ещё босота,
Ковали дух, латентные Му-Му,
Снимали щук с простейших перемётов.
Летели годы, закаляя толк,
воткнув себя в кирзу и гимнастёрку,
Мы исполняли непонятный долг,
В краю кяризов и лохматых орков.
А по ночам, в безудержной гульбе,
Пугали тишь гитарой и заточкой.
Ну, здравствуй, Мать! Я вновь пришёл к тебе,
И по всему - теперь уже за точкой.
Мне всё едино, где прервётся нить,
Но память-дрянь орёт приблудной кошкой.
Воспоминаний не похоронить,
Не откопать «ушедших за морошкой».
И значит здесь, на этих берегах,
В тени рябин с кровавой окантовкой,
В делах и буднях, водке и стихах,
Дождусь седую баушку с литовкой.
Потешу внуков на костлявых ляжках,
Спою им песни, может быть, свои
И уплыву волнами светлой Ряшки.
Глава-2 (вечер истончающийся)
Пропил отец и совесть и зарплату,
Врачует пудрой свой подбитый глаз.
А где-то чады с бонной по Арбату
Силком несут себя в балетный класс.
Тут блин растёшь прибитый мором гладом,
А эти, ишь, нажрали потроха!
Эх, накидать бы в репу этим чадам,
Но не даёт концепция стиха.
Крадётся вечер с самым подлым видом,
Из «Енисея» Зорро, А.Делон.
А из еды в дому краюха жита,
Да с постным маслом траченный баллон.
Ещё есть чай грузинского помола,
В котором хлам репьёв и нифелей.
Но под подушкой книга «Оцеола»,
А это, братцы, круче, чем филей.
Но всё пурга в сравненьи с тем угаром,
Что со стены покоя не даёт,
Отцов подарок – новая гитара.
Он так-то классный, но, бывает, пьёт.
Всего раз в год, но жёстко, до озноба,
Так, чтоб собрать неровности углов.
Отец и я, да мы ж друзья до гроба,
Два парных лаптя с бабушкиных слов.
Отец! Вот тот гранит краеугольный,
Что разум мой ковал из пустоты.
А вышел рано. Больно, батя. Больно!
Глава-3 (Отец)
Рыбалка, братцы! Это ли не счастье?
Отец и я, сварливо смотрит мать.
Трещит «Урал», в коляске дремлют снасти,
И червяки, которым наплевать.
Там у реки, над заводью бессонной,
Есть уголок среди ольховых стен.
«Отцово Место». Так его и помню,
Сквозь времена и ветры перемен.
Отец рассказчик, да такой, что меркнут
Чтецы из МХАТов в важных сюртуках.
Раскинет крылья, как парящий беркут,
И соловьём, хоть в прозе, хоть в стихах.
Да, это он, пожизненный «калека»,
Мне нёс Боккаччо, Обручева, Санд.
Искал тома по всем библиотекам,
Чтоб раскопать потомку «бриллиант».
Водил в походы по лесам и долам,
Учил читать Тайгу, её красу,
Предпочитая чащу важным холлам,
Лесной Комяцко-Яицкий Дерсу.
Сам акробат, атлет, ни капли сала
(Турник с батутом, брусья и кольцо),
Всех сыновей прогнал через спортзалы,
Шлифуя дух и дряблое мясцо.
И если я хоть в чём-то человечен,
То это, безусловно, от Него.
Я б отплатил, но припозднился. Нечем.
Глава-4 (Гулянки и пр.)
Шлифуя дух и тот предмет в исподнем,
На пол-башки длиннее всех голов,
Я гарцевал с братвой по подворотням,
На шестиструнке бацая Битлов.
Писал стишки с завидным постоянством,
Пытался петь их, мучая баррэ,
Про паренька, что сгинул на Даманском,
И про девчонку с крашеным каре.
Я был как все: не ангелом, не карой,
Немного урка, гопник и поэт.
И старый тренер, Гарри Суслопаров,
Рыдал на мой фли-фляк и пируэт.
А я суровый, раскровивший локоть,
Лежал на матах думал и сопел,
Что Монтигомо - Ястребиный коготь,
Ну, ни за что бы тут не заревел!
Мы все росли в надежде и без злости
Под красным стягом, вытертым до дыр,
И на колхозном стареньком погосте,
Кололи тушью СЛОН и Миру Мир.
Гуляли девок после танцплощадки,
Обняв рукой волнующийся стан,
И не ходили ночью без свинчатки,
Поскольку жизнь в предместье - не фонтан.
А суть текла, неся на мокром гребне
Дерьмо и пафос, полумрак и свет.
Но хватит бучи. Слово о Деревне.
Глава-5 (Страна Абу)
Привет, колхоз. Старик, видавший виды, я помню всё, я память не заспал. Вот здесь пьянчужка Микрюков Никита учил нас ладить первый самопал.
Бабуля, склянки, варится варенье из васильков, настоянных во ржи. А мы, босота, в зарослях сирени из «Комсомолки» делаем пыжи.
Потом в тайге, вдали людского сглаза, пуляли в небо каждый, кто хотел. Соседский Мишка, он теперь без глаза, стрелял последним, он и залетел.
Прости, село, я уезжаю, время! Я городской, мне тяжко без оков. А палисадник, что кипел сиренью, давно упал, как пьяный Микрюков.
Село притихло, стёкла мелкой дрожью
Звенят в преддверьи Страшного суда.
С цепи сорвался сельский бык Алёша,
А это, братцы, ссущая беда.
Уже готов к закланью главный дояр,
Понуро бродит в поисках скота.
Пройдя Вьетнам, он выстоял, не помер,
Но наш Алёша духам не чета.
И потому, забив на все запреты,
Суров и собран, в сполохах рябин
Идёт наш скотник, как предвестник Леты,
Зажав в руках отцовский карабин.
Осенний дождь с размаху бьётся оземь, не спит сосед гитарою бренча. По пьяни в речке утопил бульдозер и вот горюет с литрой первача.
Плывёт «Нёль вон» рекой Коми-Пермяцкой, первач скончался, на подходе брют. Сосед, не ной! И Барыню забацай, ведь дальше Коми, ёра, не сошлют.
Вернулся в город из родимой Пожвы,
Бреду и вижу чудо из чудес:
Осенний день, румяный и пригожий,
Седая тётка, сослепу, быть может,
Кладёт поклон Мечети. Не на крест!
- Старуха! Ты откуда, чьей деревни?
Что потеряла в этом граде, мать?
Тебя собор пленил своим форштевнем,
Уже скрипи своим опилом древним,
Ведь то ж мечеть, не нашинская стать.
Глядит, сурово, злобно хмурит веко,
Ну, дура дурой, лет под двести дашь.
- Да уж как раз, сынок, не дискотека
И не кабак, бездушный ты калека,
А храм Господень, хоть бы и не наш…
Пылю по Коми, понимая - плохо, опять народ в канаву завели. Позаросли поля чертополохом, борщевиком покосы заросли.
Не гомонит с утра огромный птичник, не слышно звонких криков пастуха. Колхозный строй, его уклад привычный ушёл в былое, канул с молотка.
Народец жив кредитами из банков, заводы в дупе, запустенье, тлен. И главный донор русича – нефтянка, а символ жизни - чёрный Нефтечлен.
Закрыв глаза, сквозь солнечные спицы
Я вижу бесконечные поля.
Россия с мегатоннами пшеницы
В заглавье планетарного руля.
Был стар генсек, но между клизм и стопок
Он успевал стучать буржуям в жбан.
Картоха, лён, подсолнечник и хлопок
Вагонами текли за океан.
Ушли те, в красном. Выцвели, скончались.
Взошла державка рушащихся «пиз».
Буренки наши, братцы, отмычались,
Отшелестел колосьями маис.
А дальше край, по настроенью – стенка,
Я каркаю? Заткнуться сам бы рад.
Ну, разве что поможет Прокопенко
С пришельцами продвинутых Плеяд.
Но хватит ныть, давайте о хорошем.
Гуляй, босота, близятся ноли.
Хорошее, увы, не завезли …
Глава-6 (Светлое послезавтра)
Лихорадит старенькую школу.
Бог с ней СОИ, происками ТАССа.
Аттестат свежайшего помола
Ожидают аж четыре класса!
Педагоги, бум, факультативы,
Бешенство, возможно, даже матки.
Все в плену Симбирской директивы,
Учимся! А дух свободы сладкий!
Мы ж с друзьями на речном пороге,
Матеря фашистов и Пол Пота,
Бреем … в общем, бреем даже ноги,
Чтоб скорее выросло хоть что-то.
Кровь струится, как в застенках секты,
«Балтику» придумывал Иуда.
Под кустом измятые конспекты,
Ждут от нас тактического чуда.
Я же сплю в хмельном пчелином гуде,
Вижу сон: плыву в молочной сини,
Там у Мордюковой супер-груди,
А когда нагнётся - вовсе вымя!
Глава-6 (Стенка)
Удар кастетом, аут, звуки молкнут,
Я где? Я кто? Сквозь звёзды вспомнить силюсь.
Уроды с сопредельного посёлка
Просили и внатуре допросились.
За кладбищем, у речки-недотроги,
Забили стрелку, чтоб закончить пьесу,
По правилам неписаным, но строгим,
Кулак в кулак, без подлого железа!
По сотне рыл от каждого посёлка,
С дрекольем, это можно, это кстати.
В китайских кедах, трениках, футболках,
Мальки и перестарки на подхвате.
Вперёд выходят секачи, их двое,
Вскипает юшка, красная водица.
Им начинать с обычного двубоя,
А после, как Господь распорядится.
Одни, спустив кипящую кровянку,
Залижут раны по щелям и дырам.
Другие наскребут на «Хулиганку»
И загремят в прекрасный город Ныроб.
Не смейтесь, братья, прочь улыбок тени.
Дорога жизни, драма на крови.
Ведь это были вехи становленья.
Глава-7 (Макулатура)
Опять аврал такой, что, на смех курам,
В краю лесов закончилось сырьё,
И пионер несёт макулатуру,
Чтоб поддержать столичное ворьё.
Как муравьи, несметны и суровы,
Мы прём, засыпав хламом города,
Газеты, многотомники Хрущёва,
Такая вот бумажная байда.
Заместо тачки катит старый велик,
Шныряем по помойкам и углам.
И тётки из обшарпанных «панелек»
Нам рады сбагрить свой столетний хлам.
Долой девчонок, нафиг шуры-муры.
Мы кузнецы! И молот наш не трожь.
Даёшь, братва, стране макулатуру!
Тайгу безлесорубную даёшь!
Вот так мы здесь росли под красным знаменем,
Ни разу не несчастные, ей-ей,
В стране Макулатурии моей.
Глава-8 (Бокс)
Ушедших лет, брат, не подчистить ластиком.
Тех пируэтов не переписать.
Тринадцать лет и восемь лет гимнастики
Достали так, что в сказке не сказать.
Да, акробат, каркас прокачан суплесом.
Могём и сальто, и рондат, и фляг.
Но не для гетто это, не для улицы.
А в подворотне надобен кулак!
Там от ножа «шпагатом» не укроешься,
Там всех финтов - свинчаткою под дых.
И вот мы едем всей дворовой троицей
В тот самый зал, резервов трудовых.
А тренер монстр: «Повадки хулиганские
Оставьте дома, бейтесь, но за спорт».
И получали, честное пацанское!
По всем деталям конопатых морд.
Эх, старый тренер, ты всё верно вычислил:
Я рос гимнастом, возмужал в бойца.
Вот только нынче дядю Юру вынесли,
И город плакал, словно за отца!
Так все мы пешки у судьбины-дуры,
Но можем превратиться и в ферзя.
И лишь бы не кончались дяди Юры.
Глава-9 (Комсомол)
Сейчас фашист наморщит скорбный лик,
И дерьмократ мордашкой почернеет.
Да полно вам, всего-то мышки клик,
И вы уже совсем в другой аллее.
Где всё как надо вам и вашей тле,
Всё ровно и пристойно в Ойкумене.
И нет огня в груди, в кромешной мгле,
Не надо рвать, метаться на измене.
А комсомол, он был, ребята, был.
Пахал как негр, как узник на галерах.
И если кто-то обеспечил тыл,
То это он и в будущее вера.
Да, Вера! В Бога, в Совесть, в смысл труда,
В сияющую будущность для чада.
Без веры, дорогие, никуда,
Мы без неё отхаренное стадо.
И если б мне вернуться в те года,
Где партбилеты прятали, как мыши,
Не скис бы ни сегодня, ни тогда,
На «Будь готов», ответил снова «Да!»
И снова, как и прошлый раз, не вышел!
Глава-10 (ПТУ)
Мы потомки безумного милитаризма, наши стимулы реют в дыму пятилеток.
Коммунизм, как большая задорная клизма, в грозном гуле заводов, плотин, вагонеток.
ПТУ, это то, что досталось для голи, универы немногим, не детям предместий.
И ползём мы, задорные серые моли, постигать глубину пролетарских профессий.
Миллионы откормленных бульбой и просом, батальоны строителей светлой надежды. Угловаты, вихрасты, тактически босы, в зябких «польтах» от брата и той Хренодежды.
Слесаря, металлурги, медсёстры и швеи. Грозный пламень в глазах покрасневших от стягов. Худосочные задницы, тощие шеи, и свирепость, как символ советских Гулагов.
Глава-11 (Заводы, вставайте)
Был я молод, подъедался в стаде,
Строил к звёздам солнечную гать.
Мой завод, мой старт и alma mater,
Что по сути, кормящая мать,
Был мне домом, кровом, сердцем Пармы,
Другом, братом, девкой под венец.
С наших «Градов» плавились плацдармы,
Приближая чей-то там конец.
С Марсельезой, под раскаты туша,
В звонких ливнях пролетарских гроз
Шла фронтами грозная «Катюша»,
Выжигая слякоть и понос.
Турбобуры нашинского гетто,
Что уходят с рынка на ура,
Затопили нефтью полпланеты,
Засверлившись чуть не до ядра.
Да, Завод – великое начало,
Школа жизни, кузница идей.
Пусть бы там свистело и бренчало,
Главное, чтоб с пользой для людей.
И когда настанет мой черёд,
Кровь застынет, онемеют губы,
Опущусь я возле тех ворот,
Что оберегают мой Завод,
Поклониться в старенькие трубы.
Глава -12 (Дин Рид)
Он жёг, он был. Кумиром и изгоем,
Как символ мира, мая и весны.
И пусть не соглашаются со мною
Смешные подкроватные жгуны.
Теперь нога, увы, не ступит в стремя,
Наш писю-пис, подменыш – миру мир.
Мы ж созидали, прогибая время,
А пели так, что корчился эфир!
Пишу и стих мой с каждой буквой злее,
Бунтует совесть. Тот последний грамм.
Он спел тогда, что мы преодолеем.
И мы преодолели. Стыд и срам.
Поднять всем миром? Извините. Хрена-съ,
Милей хот-дог и старенький матрац.
И не сплотит нас больше Venceremos,
И Bella ciao не поднимет нас.
Мы все давно пропахли тленом, моргом,
Наш Буревестник спёкся, улетел.
Но были люди: Кастро, Хара, Лорка!
И он их пел. Ах, как же он их пел!
И там за краем, вспомните, потомки,
Плывя волной космической реки,
Он просто был. Назло и вопреки!
We shall overcome?
Глава- 13 (Дворник и чуть-чуть грустно)
Был зимним двор упавшим в сонный хлад,
И старый дворник с непросохшей рожей.
Засаленный совдеповский халат
И валенки на тракторной подошве.
Метла шуршала, создавая такт
Всем тем, кто окрылЕн летал над спальней.
Уборки акт и тот любовный акт -
И всё под руководством дяди Вани.
Мы ж, пацаны, в ночи и ясным днём
Плели проказы, молодостью пьяны.
Он нас гонял скакалкой и ремнём
По-вдоль бараков, и бранил: «Угланы!»
Снеговиков для малышни лепил.
Но в день получки, к слову о скотине,
О, деда Ленин! Как же дворник пил!
Бухал, как Осип, в синьку керосинил.
Пел под гармонь, как стадо ишаков,
Что заблудились по дороге в стойло.
А протрезвев, бранил большевиков,
Мол, где они украли это пойло.
И как-то лёг на лавке во дворе
(Ведь словно чуял, в новое обулся)
И задремал, размякнув по жаре,
Заснул, сомлел и вовсе не проснулся.
Сменился век, подёрнулись золой
Большевики, свершенья, коллективы.
Но помнит двор, давненько не жилой,
Как дядя Ваня создавал метлой
Посыл к демографическому взрыву.
Глава-14 (Геополитография)
Погрязший в нефти и руде,
Мой край лежит лохматым волком.
В тайге, где Кама на хребте
Несёт в могучий Каспий Волгу.
Среди болот и звонких рек,
Дыша в небесный свод озоном,
Сквозь хвою лиственничных век,
Где что ни леспромхоз, то зона.
Где триста пошлых вёрст не крюк,
И триста граммов на смех курам.
Завод и зябь, мартен и плуг,
Дороги, пашни, фуры, фуры.
Но нет под солнцем красоты,
Так чтобы общей, без условий,
Едва свои уймутся рты,
Так понаехают с Московий.
И ну щипать, и ну доить,
Оброк, налоги, неустойки.
А что народ? Он хочет жить
И есть, чтоб жить и дёргать дойки.
А нынче вовсе, говорят,
С буржуйской стороны планеты,
Устав с цунами и торнад,
Уралом грезят, как конфетой.
Не! В гости завсегда с добром,
Под рюмку, баньку, девок с сеном.
Но не с ружьём и топором,
Вот тута, извините, хрена.
У нас для всех, кто не стреляет в спину,
Найдётся хлеба кус. Но для иных
И добрый тёс найдём на домовину…
Глава-15 (Участковый)
Шпана предместий, под Битлов причёски, клеша и цепи, молодая злость.
И в голенище, как припас, расчёски, стальные, шилом, острые, как гвоздь.
Есть танцплощадка, сельская массовка, на ней плакат «Отец, не пей вино!»
И что ни вечер, бойня-потасовка с кровавой драмой, жуткой, как в кино.
И сколько ж нас, безбашенных, бедовых, ушло б этапом в крытки-лагеря.
Но, дядя Коля, местный участковый, не зря сносил на службе прохоря.
Иной босяк, пока ещё не гопник, ночной порой затеявший скачок,
От дяди Коли получал поджопник, и на учёт! На мысленный учёт!
Вот мент из града: Решки, срок, подписка, прощай, мамаша, здравствуй, леспромхоз.
Но мент в деревне - это, брат, Аниськин, и всюду сунет свой ментовский нос.
Тюрьма не выход, там своих пребудет. Не дрался в детстве? Значит, и не жил.
А дядя Коля за уши накрутит и даст по шее, коли заслужил.
Под тыщу тел отвязных и вихрастых, прошло сквозь руки этого мента.
Но из моих в тюрьму никто не шастал и не мотал барачные года.
Один - поэт, другой, не зная горя, грызёт плиту под толщей древних вод.
Его платформа в Баренцевом море, даёт бензин стране за годом год.
Есть педагоги, пара сталеваров, свой терапевт, хороший, говорят.
И дяди Колин свет могучей фарой несёт сквозь мир совдеповских орлят.
Вот так живём, иной не ищем доли,
Но поминаем, строго раз в году,
Мента из детства, батю. Дядю Колю!
Глава-16 (Запруда)
Весна, опять в стране весна,
Апрель ручьями ощенился.
Даёшь каникулы, война
тюремно-школьным саласпилсам!
Шестым факультатив? В бега!
По горло Жолио-Кюрями.
Ведь под горой течёт река,
Смеясь полянам пескарями.
Ещё чуток и зазвенит
Ковёр цветов шмелиным гудом.
Светило вылезет в зенит,
И будет строиться запруда.
Две сопредельных стороны:
Висим и мой родной посёлок,
Никак не могут без войны
За танцплощадку, рынок, тёлок.
Так год как день и миг как час,
Сжигая блажь кровя дурного.
Стучит кастет за разом раз
До перемирия речного.
Но, май, каникулы, ура!
В кладовку книжки и тетрадки.
Пора, товарищи! Пора!
Трубит незримый мудрый Хатхи.
И вот враги, борцы со злом,
Несут из дома, из утиля,
Лопаты, брёвна, прочий лом,
Плечом к плечу. Да и враги ли?
А дальше? Дальше будет Рай,
Купанье с самого рассвета.
Девичий смех, щенячий лай
И нескончаемое лето!
Но отцветут поляны земляникой,
Закроет август двери за собой,
И вновь вражда, раздоры, мордобой.
Глава-17 (Урал М-62)
Субботний день, гараж воняет краской.
Терпи, мой друг, ещё пяток мазков.
Отец и дядька пропили коляску,
И сей гепард, он не для слабаков.
В могучем сердце ржут и сена просят,
Мечтая вскачь по долам и горам.
Табун коней свирепых, двадцать восемь,
И вес мужской, под триста килограмм!
Любая круча, слякоть-непогода,
Мне по плечу, и горе не беда.
Уральский конь Ирбитского завода
Силён как зверь и он со мной всегда,
Мы с ним пинаем старую планету.
Летит «Урал», могучий, как болид.
Но берегись, взбрыкнёт, и ваших нету,
И не поможет добрый Айболит.
Вот так весной я ехал на свиданье,
На переправу к звону Камских струй,
К прекрасной деве, Устинович Тане,
В мечтах сорвать единый поцелуй.
Тугим шпагатом прихватив на спину
Букет «отмытых» у соседки роз.
На переезде очередь, рутина,
И заводской трудяга тепловоз.
Ну, мы ж ковбои, нам закон не писан,
Шлагбаум пыль, вперёд! Вся жизнь игра.
И тут внезапно, с сатанинским визгом,
Из-за платформы вспышкой … детвора!
А я был молод, водкой не контужен,
Войны не ведал, но в неё играл.
Необходимость. Крайняя к тому же,
И вздрогнул мордой старенький «Урал».
Удар был страшен, много хуже свинга,
В мозгах взорвался озорной тротил.
А тепловозу хоть бы что, пылинка,
Ну, прогремел и дальше покатил.
Мерцали звёзды, завиваясь в штопор,
Фантомы, тени. Мозг давил на кость.
Металась жизнь и рядом с нею доктор,
Но без трепанга всё же обошлось.
Всё было, брат. Давно. А нынче осень
Меня зовёт и бродит по дворам.
В ночи башка болит, ругаясь в прозе,
Кляня табун тот старый в двадцать восемь,
И вес мужской, под триста килограмм!
Глава-18 (А друга я простил)
Я ей читал бессмертные стихи:
Асадов и Тушнова шли по кругу.
Но, знать-то перевесили грехи,
Она ушла, поставив точку. К другу.
Я пил вино, кромсал черновики.
Блестел стакан в лучах настольной лампы.
И ночь-полночь, на лавке у реки
Я поминал её фольклорным ямбом.
Мечтал о том, как в поле за гумном,
Я встречу «друга», обхвачу за плечи
И назову его в глаза го…ном,
Достану финку и зарежу в печень.
Я грезил этим, свирепел и мстил,
Рычал на месяц, весь из многоточий.
Но время шло и друга я простил.
Кобель ничто, коль сука не захочет.
Умчались годы, где-то колесят,
Быльём утрат и перхотью фарцуя.
Теперь она старуха в пятьдесят,
А я всё так же по ледям гарцую.
Недавно встретил и едва не слёг,
(Жизнь, ты змея. Жестокая чернуха)
И где тот лёгкий вешний мотылёк?
Передо мной бэушная старуха.
Она же вся, зардевшись, как ранет,
Шепнула мне об одинокой койке.
Ответ был скор, мной говорил поэт:
Я чистоплотный и не ем с помойки…
Глава-19 (Советская Армия)
Летели годы, тёмные с изнанки,
Светлы наружно флагом и страной.
Одни бездарны, сущие поганки,
Красны иные солнцем и весной.
Хотелось жить, бороться и смеяться,
Вздымалась грудь с копеешных обнов.
И был асфальт гораздо гуще, братцы,
И выше стены стареньких домов.
Нам восемнадцать, суть твердеет ломом.
Эх, ждите, девки, погуляем всласть!
Но был приказ седого военкома,
И понеслась по кочкам. Понеслась!
Кому стройбат с киркою да лопатой,
Иным Баграм с «Тюльпанами» и злом.
А мой портрет, ушасто-конопатый,
Ушел в спецуру, тоже «повезло».
Остались дома, в стане демократий,
Ковать металл для будущих побед.
Братья и сёстры, мать, суровый батя,
В тайге остался приболевший дед.
Мы в бой рвались, к незанятым рейхстагам,
Неся свободу, равенство, прогресс.
Горды страной, единством и присягой,
Магнитогорском и Днепровской ГРЭС.
В кирзе и юфти вскормлены перловкой,
В ура вплетая непечатный слог.
По Миловицам шаркая подковкой,
Мы шли на запад, чтоб прикрыть восток.
И пусть сегодня захлебнутся рвотой
Те, кто бранил фашизмом наш оплот.
Мы Щит держали, и, за ротой рота,
Стояли так, что мышь не прошмыгнёт.
Увы, не зря же вороны вещали,
Теперь иные пляшут на гробах.
И те, кого мы грудью защищали,
Сменили цвет без скорби и печали,
И дружно носят тапочки в зубах…
Глава-20 (Финал)
Вот так без предисловий, лишних фраз,
Ведь путь к себе, он не мудрён и краток.
Я пробежался Юностью, где нас
Когда-то было больше на порядок.
Они мне снятся, приходя гурьбой,
Зовут в полёт. Бросай свои ухабы.
Из той страны, где плыли голытьбой,
Прилавки, как распущенные бабы.
Сиял простор в очищенных мозгах,
Над Первомаем щебетали птицы.
И солнце хохотало в облаках
Рублёвкой с указующей десницей.
Ещё не мчались сотни тысяч фур
С картохой из Гааги … на Урале.
С экранов пел бессменный Радж Капур,
«Дай Творогу» и мы его давали.
Был школьный зал, где не было невежд,
Азарт свершений в звонких окнах РОСТА.
И те пальто от прошлых «Хренодежд»,
Которые носились до погоста.
Не уживалась с пашней лебеда,
И ГЭС давали свет, гоня отсталость.
А мама с папой были, навсегда!
По крайней мере, это так казалось.
Гагарины пронзали чёрный мрак
С подачей недвусмысленного «Ехать!»
Был хлеба кус, работа и барак.
А также были кариес и перхоть.
Там не встречалось харь на фоне лиц,
Работа? И захочешь, не утонешь.
Там просто было счастье без границ,
И радость.
Эй, старик, ну ты же помнишь?!
Да, там имелся занавес стальной,
И Миру-Мир, и гонки пошлых СОИ.
Но ливер был с копеечной ценой,
Из конских членов, не из пошлой сои.
Под рюмку водки жизнь перетереть
На кухне, о зарплате и генсеках.
Там было всё, чтоб жить и умереть
Не быдлом, но нормальным человеком!
Ушли адепты той свирепой касты,
Что знали счастье, бучу, сабель звон.
На смену к ним явились гламурасты,
Что отличат планшетник и айфон.
Автосалоны, шмотки, ипотеки,
Триумф прилавков, ассигнаций стаи.
Ушли в иное люди. Человеки!
Несут икру беременные реки,
Но, как всегда. Чего-то не хватает…
13.10.13. Урал. Хмели.