В расхристанных обносках дня
бесстыдно студнем расползтись по креслам,
зверёныша больного колыбелить
без суеты тоскливой, тисканья и тусклых словострок...
Такой покой,
какой
покойнику не светит
в чаду из скушных псалмопевиц,
слюнявых слов, и слёз, и сальных свеч...
... так тихо б и утечь
и стать живым нетелом
под утро якобы очередного дня
(- оскалится холодная луна в недавно стиранные окна,
телом белым ввалясь в глазные яблоки и горло,
соскрёбывая морок
и мирок
из звёздной крошки
тупо обращая в табак и пепел, перец и песок.
Опять восток, насилуя дремоту,
покров ленивых век и немоту,
разденет ночь — и выпихнет нагую
под ярый зрак природного софита
и величать велит рождённым днём...).
Но то — потом. Сейчас — раскосы тени,
и пьян и зыбок уличный фонарь,
и веток поиздержанное сито
колеблемо дрожанием ресниц,
и (вяло вякнул за стеною шпиц),
и, сворковавшись, тихнут пульс и монстрик
под запах вскрытой пачки сигарет...
Нет ношеных тревог. И куцых мыслей нет.
Есть горький дым и — спившийся поэт.