В шестнадцать лет подкован жизнью был я
На сто процентов, может быть, на двести,
Поскольку рос на стройке коммунизма,
А таковой, конечно же являлся
Наш комбинат союзного значенья,
Дававший шёлк стране и загранице.
Ещё совсем мальцом, в окошко глядя,
Я видел, как водили тихих зеков
По улице туда, где котлованы
Их ждали.
Мне казались зеки
Безмолвными седыми муравьями,
Дрожащими от конвоирских криков.
Потом уже, учась в начальной школе,
Я увидал за партами не только
Ребят, надолго изгнанных войною
Из городов, что в пламени сгорели,
Но и других, сидевших слишком робко
И опускавших головы при встрече
С любым начальством,
Даже комсомольским.
Я знал уже, что это дети ссыльных,
Прибившихся по чьей-то злобной воле
К парящей в небе стройке коммунизма.
В шестнадцать лет я многое увидел.
Воспоминанья жгут, как будто искры,
Летящие в туман от головешки
Далёкого и горького костра.
Но почему-то средь теней былого
Меня томит всё время Саша Гринберг,
Еврей, что вместе с многими другими
Искал спасенья от фашистских полчищ
В единственной тогда стране Советов.
Он шёл из Польши, плакал на границе
И радовался чудному спасенью.
И сам ещё не знал, что было чудом
То странное стеченье обстоятельств,
Загнавшее его не в боль ГУЛАГа,
А в южную республику,
Где был он
Почти свободным
И почти достойным
Считаться полноправным гражданином.
Он получил квартиру и работу,
Поскольку был механиком от Бога.
В его руках машины оживали,
Мудрёные станки, смеясь, крутились,
Разматывая коконы,
Иль пряжу.
Мы жили в доме для интеллигентов,
Не там, где в многочисленных бараках
Гудела, оглушённая от пьянки,
Толпа приблудших , временных рабочих.
Я выходил на улицу, а сверху -
Не с неба – со второго этажа.
Меня обычно окликала Нина,
Улыбчивая Сашина подруга,
Из русских – деревенских и простых.
Им было хорошо, наверно, вместе –
Двум голубкам средь ястребиной стаи.
-Ах, Рафаил! – мне говорила Нина, -
Ты симпатичен мне вдвойне, поскольку,
Как и мой Саша,
Ты кровей еврейских
И тоже-золотая голова.
Она любила трепетной любовью,
Эпитетов цветистых не жалея.
И повторяла:
- Саша, Саша Гринберг,
Прекрасней нет на свете человека
И имени прекрасней тоже нет.
Ах, время, что ломало горько судьбы!
Протопали однажды двое в синем
По лестнице.
И Сашу увели.
С тех пор я никогда его не видел.
А Нина почернела.
Жизнь и сказка
Сошли, как шелуха, с дрожащих губ.
Она гляделась горестной вдовою,
Вкусившей, словно милость, каплю счастья,
Которой не хватило на мгновенье,
На жалкое мгновенье звёздных радуг,
Взлетевших и погасших навсегда.
Про Сашину судьбу я мало знаю.
Лишь как-то ночью уловил я шёпот -
Родители тихонько обсуждали
Случайно просочившуюся новость
О том, что беглый Сашин одноклассник,
Скитавшийся совсем без документов
По Средней Азии и тайно ночевавший
То у знакомых, то у незнакомых
Евреев, горьких выходцев из Польши,
К нему однажды тихо постучался,
Моля о хлебе и приюте на ночь.
- Входи, конечно, - отозвался Саша.
И этими печальными словами
Себе бесцельный вынес приговор.
Ах, Саша Гринберг!
До сих пор я помню
Копну волос, курчавых, непокорных,
И огоньки живых, весёлых глаз.
Ах, Саша Гринберг!
Я живу за многих,
Безвременно и горестно пропавших.
И, в том числе, живу я за тебя.
Рафаэль-Мендель
2005г.