Кто он, щеголь тощий, на ковре отпечатанный смутно?
Как пролез в незначащий вовсе рисунок,
Назидательно палец воздев? Истекают минуты,
Он же спокоен, немало в плюще отсидевши суток.
Бочки ли винной (вот еще нежданный гостинец!)
Сосредоточенный внутренний слушаем танец?
Или там, где иссохший, как саранча, пехотинец
Ворованным набивает спертый от снеди ранец,
И, слова растеряв, разводит руками хозяйка,
А потом расцветает бутонами красными брани.
Негодяев немало, и их подвижная стайка
В кусты превратится для дочки ее сладких мечтаний.
Этот вояка с протянутой ввысь шеей
И выставленной вперед бородою,
Будто уже для петли приготовившись, реет
В звездах, споткнувшись, растянется же со свиньею.
И так они все, и пряди лезут на шляпу
Лозой драгоценной, кудрявой военной завивки.
Пропахшего порохом наглого забияку
Швырнут через забор за ночную побывку.
И он побредет, удлиняясь, сплетаясь с небом,
Его покрывая, как роспись дворцовых прихожих,
И в книжки войдет, равные ценностью с хлебом,
И взгляд привлечет идущих девок пригожих.
Повиснув же, наконец, на кронах зацветшего сада,
Струей изогнувшись к земле длинного дыма,
Изобразит ночных просторов громаду,
Но то уже времена, когда были мы молодыми.