Начало в Части первой:
http://www.stihi.ru/2013/11/06/11135
http://www.stihi.ru/2013/11/07/2850 -(часть вторая).
. . .
…У герцога на дам большой лимит
и крепкий от природы… сталагмит.
Познал он и богиню, и засранку.
Вся эта бабья рать не наплодит
наследников ему, но он блудит.
…У герцога кипел пыл спозаранку,
и знал он, чьей любви желал в кредит.
Решивши, что он спутницу пленит,
поклонник вновь завёл свою шарманку:
– Дыхание любви… не повремянка,
а вечное… не вызовет плеврит,
или ещё какую лихоманку.
«Не выставит свой блеск он, как приманку.
Душою он в любви не покривит», –
так скажут и припишут мне в заслугу.
Пусть слух о вас не раз уж вас клеймит,
я б никогда не принял вас за суку,
единственная вы моя Лилит!
– Нет, герцог де Шеврез, вы – индивид,
который мне совсем… не по досугу.
– Притом, что я нестар и родовит,
богат, допущен к избранному кругу,
осталось мне теперь, коль я не люб…
Мне вашему завидовать супругу
осталось лишь, хотя Люинь и труп!
Я вас люблю! – Как лес свой, лесоруб?
– Страсть беззаветна и необратима!
– Вы горячитесь без огня и дыма?
Вам в страсти позавидует инкуб!
– Ужель вы – неприступная твердыня?!
Поверьте, – заверял вдову Люиня
вслух герцог, – что я с дамами не скуп.
Так дайте же отведать мне, во имя
моей любви к вам, сладость ваших губ!
Для встреч у вас я выстрою вам клуб,
и в обществе поднимется ваш статус.
Единорога рог, дракона зуб –
всё, что хотите, в дом вам привезут.
Для ваших шляп ощипан будет страус
и лучший жемчуг выберут со дна…
– На что мне ваша щедрость! Я сама –
не бедная вдова, не побираюсь.
Люиня оскорблять, как пацана,
не смейте! Вашей страсти грош цена!
– Не лаялся с Люинем и не лаюсь…
– …чья личность будет пусть ограждена
от зависти в свой адрес и от кляуз!
– Вопрос с Люинем, думаю, без каверз,
как учит Божья этика, решён:
супругу на том свете хорошо.
И лучшая, возможно, в мире крыша.
А вас сюда за козни из Парижа
доставил под конвоем граф Рошфор,
а выслал – сам король. И как вам в ссылке?
Тоска в глазах и внутренний раздор?
Два месяца в изгнании не вздор!
Вернуть в Париж вас – будут предпосылки,
лишь только предоставьте мне права
на вас, Мария. – Песня не нова.
– Но вами до конца неоценима.
Жизнь ваших восхитительных телес
вновь будет угнетать доколе имя
покойника?! Он – ваша половина?
Дань памяти платить есть интерес?
Я знаю, как забыть вам про Люиня!
Откажитесь от дани наотрез,
как только стану звать вас герцогиня…
да-да, вы не ошиблись… де Шеврез!
Теперь-то отдадитесь мне? – Шельмец!
Я в суд подам! Меня не раскудрявишь!
Сначала дайте титул, а тогда уж…
Повёл влюблённый даму под венец,
за герцога Мария вышла замуж.
В провинции жилось ей, как в клети.
Поскольку муж всё мог устроить с блеском,
три месяца опалы королевской
в четвёртый не успели перейти.
Вчерашнюю бесправную вдовицу
судьба вернула заново в столицу,
и четырёхсоттысячный Париж
открылся ей – мути, не замутишь…
* * *
Красавчик не из самых толерантных
легко всем фору дал в кругу нарядных.
– …Пусть я предпочитаю гаму тишь,
но гам кабацкий – из числа приятных.
При всех моих деньгах, пусть не громадных,
сегодня, укрепляя свой престиж,
за всё плачу лишь я, – в тонах бравадных
на входе прозвучало. – Луидор!
– В моём же кошельке – сплошной простор…
Вне службы в отношениях приватных,
два друга, мушкетёр и мушкетёр,
зашли в харчевню, ради дел отрадных.
Один из них (на тот день кредитор)
весьма красноречив был, как актёр:
– …В движениях, то новых, то обратных,
моральных мук достиг невероятных –
в таких бы стал несносен мне повтор.
Но, сам с собой правдив, а не хитёр,
в сомнениях я жил, лишь мне понятных, –
изящный королевский мушкетёр
подать себя в манерах импозантных
умел легко, но с некоторых пор
в нервозности его был перебор. –
Сомнений больше нет! Точнее, в зад их!
– Оратор, безусловно ты из знатных, –
попутчик усмехнулся. – Речь – отпад!
Надеюсь, что мой друг не психопат.
Желаю вам сомнений безвозвратных,
хотя, увы, их враз не растоптать.
Но вы – боец из твёрдых и азартных.
– Четыре дня, как я неистов! Пять!
Друзья себя не числили средь знатных
влиятельных особ, но исчерпать
свои потенциалы в многократных
метаморфозах – это как сказать!
Для этого входить не нужно в знать.
Попутчика лицо, всё в красных пятнах,
в гримасе изумленья не узнать.
– Вы, Арамис, опрятней всех опрятных,
но нынче превзошли себя опять.
Меня вы удивляли так раз пять.
Я рад, что вы надёжный мой соратник!
Для кошек-дам нет лучше нас котов!
– …Портос, я далеко не козолов,
но дам зову я козочками. Тайно.
Притом, что их шифрую, будь здоров,
я редко говорю о них брутально.
– А то случится сердца останов!
– Лишь в строчке дневника исповедальной
отмечу тех, с кем спал я без штанов.
Статистикою ваших же свиданий
гордится клуб парижских хвастунов.
– Наверно ваших женщин даже меньше,
чем вы упомянули их в строке.
– При скромности врождённой не замешан
я в отношеньях с ними налегке.
Не бегаю за дамами, как страус.
На каждый день нужна мне лишь одна.
Но новых отношений не чураюсь.
И к прежним возвращаюсь… иногда.
– Мой смех, я каюсь, не из деликатных.
Дерзали вы в попытках многократных
вновь к Прошлому попасть в застенок, да?
Иль может, вы жалели стельных дам?
Поступки из числа невероятных!
Поди, забыть не можете развратных?..
– Страдаю ностальгией, темнота!
– Вас, значит, не смущает полнота.
– Пока ещё я – ваш, Портос, соратник,
но это ненадолго. Я… дозрел.
– Не понял. Это что-то в смысле тел?
Так вы и так уж зрелы. Шито-крыто,
но вы давно ведь – мэтр интимных дел.
Вскружить вам даму – дело двух недель.
– Друг, за меня порадуйтесь открыто,
мой выбор не считая косяком.
Никто мне не навязывал силком –
хочу принять я сан. – Для эрудита,
владеющего острым языком,
впрямь лучший выбор – Божий чтить закон?!
И это всё, что нужно вам от жизни?!
Нет, я с причудой вашей незнаком.
Посмели в извращённом эгоизме
вы счесть плащ мушкетёра пустяком?!
– Ещё б из-за него бы подрались мы!
– Не верю сам себе: вы Арамис ли! –
солидный мушкетёр прищурил глаз.
Гигантом плоти, если уж не мысли,
предстал он пред товарищем, сердясь:
– Я не святоша, чтоб прийти в экстаз!
Торопитесь священником стать? С болью
порыв воспринял ваш, само собою.
Не думаю, что это шаг вперёд.
На мэтров красноречья недород.
Мой друг, у вас от женщин нет отбою!
А вот сутана ваша подождёт.
Быть ей как бы соломенной вдовою.
Иль паства вам нужна?! Приход! Доход!
Важней вам не амурный ли исход?
Да вас с Амуром не разлить водою!
Зачем же вашей жизнью молодою
не в масть распоряжаться?! Вы же – кот!
Без женщин окочуритесь за год!
Не дай Бог обрести в себе тирана –
душителя своих мужских начал!
Чтоб после не страдать вам по ночам,
прислушайтесь к совету ветерана
амурных войн. Вам быть святошей рано!
В душе любвеобильной вашей, право,
начнётся разрушительный хаос,
в сравнении с которым боль – забава.
– Считайте, я прислушался, Портос…
Посмотрим на красавца Арамиса.
Не лучший пропуск в кущи парадиза –
плащ новый цвета медный купорос.
Но обладатель, если б в рай стремился,
заведомо бы там не осрамился.
«Спасеньем» став для друга Арамиса,
морально в этом подвиге подрос
французский воин господин Портос.
Но подвиг сей в Истории размылся…
– Давно моя утроба неполна, –
Портос признался. – Зрением – в орла,
прожорливостью я, как брюхо роты.
Так голоден, что съел бы и вола!
Вот-вот готов в досаде бить я морды
ублюдкам господина Кавуа.
Жаль, я не каннибал, чтоб бить рекорды
по съеденным гвардейцам на ура.
Вот, кстати, кое-кто тут из их кодлы…
Париж с моралью не был заодно.
Жизнь дам была в нём очень многогранна.
Повсюду, а не только лишь где дно,
в столице было б видеть очень странно
трактирных недотрог. Всем в дар – тепло!
Тут вылеплены девки не кустарно!
…Служанка-парижанка беспрестанно
крутила задом. Это не сельпо!
Восполнил Арамис отказ от сана
вином анжуйским и шлепками по
филейной женской мякоти: – Роксана!
Царица искусительниц квартала!
В них тоже что-то есть, да всё не то!
О, как меня пленяет прелесть стана!
Я сделаю из юбки решето,
но коль её ты снимешь, то не стану.
Но я тебя и в юбке умыкну!
Кокетка улыбнулась: – Я в моралях
воспитана. Но чёрт бы все побрал их!
Кому из вас сама я подмигну,
того уж не оставлю среди крайних.
Портоса развезло: – Не премину
сегодня отоспаться я на кралях.
Портос хотел бы видеть их в меню.
Лаская подавальщиц, как родню,
он на ночь зазывал с собою в рай их.
Допив бутылку (кстати, не одну)
и чаще раскрывая свой оральник
на ближних постояльцев: «Всех люблю!
Люблю баб, как святой. Люблю, как враль, их.
Вину пред ними сам же искуплю», –
Портос, бесцельно вглядываясь в дальних,
приметил вскоре в сумрачном углу
знакомый взор, смотрящий спьяну косо.
– Ну как же, Арамис, нам без Атоса!
Вон в одиночку пьёт там, где сидит.
– Людского сторонится он хаоса.
– Но нам не подойти, пусть и без спроса,
и с ним не выпить вместе – это стыд!
Ведя (поняв, где мор, а где отрада)
свой счёт от мер блаженства до мер ада,
нюансы зная каждого звена,
Портос сказал: – Атос, душа не рада,
пусть в выпивку она и влюблена,
так много в одиночку пить вина.
Ведь завтра вас замучает вина!
Скажите, Арамис, ему, как надо.
Ответ свой Арамис донёс без яда,
лишь голосом иронии звеня
и к пьянству относясь чуть-чуть предвзято:
– Портос, сама концепция верна.
Отшельничество – это вон из ряда,
но друг наш может выпить до хрена,
пусть даже и растянет на три дня.
Порою выпивал он и с наскока!
– И в силах свой рекорд побить на сколько б!
– Его способность в том немудрена.
Держался, сколько мог, он день-деньской – хлоп –
и выпил после службы. От вина
тоска его не меньше в нём видна.
Бывает, что себе с такой тоской гроб
накликивать легко. Горел – потух.
Атос, вы с нами грусть похерив, скоро б
воспрянули как наш весёлый друг.
От наших-то, от общих-то потуг
и Смерть под нас прогнётся, сляжет в короб!
А с ней – болезни – круг её подруг, –
так Арамис, воркующий, как голубь,
сам лезет в душу. – А кому легко, брат?!
Жизнь норовит загнать нас под каблук.
Позвольте, друг, ввиду имея голод,
чтоб был триумвират наш не расколот,
мы к вашему добавим пару брюх?
Но хмур Атос: – Париж – огромный город,
а тесно, как в селе! С чего бы вдруг?!
Друзья, привёл сюда вас только голод?
Не смею вам навязываться в круг.
То ваши лишь потребности, досуг.
– Хотите нас послать?! – Жаль, далеко вот.
– Атос, причина грусти ведь не повод,
чтоб с нами не делиться ею вслух.
Друзья не сельди в бочке! – урезонил
отшельника Портос. – Мы – тесный круг
своих иль лишь знакомцы в гарнизоне?!
Коль в тайне всё, так мы не растрезвоним.
К чему трезвон! Поможем мы вдвоём.
На крайний случай, роту созовём.
Ведь так, Атос? Тоска вас удручила?
Вы, с дамой не поладив как мужчина,
об этом факте с нами ни жу-жу?
Играть предпочитаете ханжу?
Тоску развейте с нами для почина.
– Тоска грызёт, и есть на то причина.
О ней я вам во век не расскажу!
Потомков тоже вряд ли награжу:
не склонен, ибо я не дурачина,
готовить мемуары к тиражу.
Они сочтут, что облик мой порочен,
а заново себя я не рожу.
Есть чудо-предложенье. Даже очень.
Зачем противоречить куражу?
Пойдёмте, если ужин ваш проглочен,
гвардейцам кардинала пощекочем
нервишки. Я хандрой их заражу…
* * *
Ночной путь до Немурского предместья
опасен, как любой парижский путь.
Беспечность для прохожих неуместна.
Спецназу короля и то чуть-чуть
присуща осторожность, если честно.
Разбойничий клинок всегда остёр.
Бродить ночами – не игрушки? Вздор!
Без риска ночь в Париже крайне пресна.
Грабители Парижа? Интересно!
Практичен королевский мушкетёр,
однако есть из правил исключенья.
К пивнушке добежать, к кормушке скор,
а в бегстве от убийц – нет приключенья!
Таков, к примеру, некий Арамис,
идущий не на всякий компромисс,
что может завести на путь бесчестья.
Итак, маршрут к Немурскому предместью
в предутренней прокладывался тьме…
– Атос, я б мог без женщин жить в тюрьме,
но дамы б наплевали на преграды
и сами прорывались бы ко мне.
– Чем ярче бабы, тем их страсть темней.
Стремитесь, Арамис, к ним, как к награде,
что нужно сразу спрятать в пятерне.
Цените страсть при всякой кутерьме…
А вам дождаться лестно баб в тюрьме?
– От женских экзальтаций не в накладе,
родился я на свет, чтоб женщин ради,
прожить жизнь по-мужски. – В своём уме
прожить нельзя ни при какой чуме!
Да всем им место – в деле уголовном!
– Для них своих сердец, как и голов, нам
не жаль… От герцогини я свихнусь!
Улыбками Мари я очарован.
В её кругу я не аккредитован,
но вскоре о свиданьях заикнусь.
Ах, чудо адюльтера! – Он утробен!
– Пикантно и божественно на вкус!
Пусть даже не для всех я благороден,
в любой борьбе за женщин я не трус!
Борьба лишает сил, что минус, вроде.
Но в ней я преуспел, а это плюс!
– Божественность разврата лженаучна.
– Дежурство в Лувре нынче б было скучно,
когда бы не Мария де Шеврез.
– Отыскивать поклонников поштучно
она выходит солнцем из-за туч, но
с грудями в бой идя наперевес…
Почуяв, что не всё благополучно,
Атос, со шпагой живший неразлучно,
схватился машинально за эфес.
У внутреннего голоса незвучно
есть сила убежденья без словес.
Нося дрова с собой, не суйся в лес.
Остановиться было бы резонно.
Во тьме быть осторожным не позорно.
Помои ли прольются вниз дождём
иль дьявол сам и бесов тьма при нём?
Опасность впрямь была не иллюзорна.
Рванув из ножен шпагу рефлекторно,
искусно мушкетёр взял на приём
напавших, дружно прыгнувших вдвоём.
Пришлось герою вскоре очень туго:
Атос отбил наскок очередной.
«А где же Арамис»? – не видя друга,
угадывал его он за спиной,
но там пока ни возгласа, ни стона.
Сильна ли оборона глубиной
иль друг не поддержал его достойно?
В тылу, увы, уж не было просторно.
Атос припомнил разом всех чертей,
но близость арамисовых локтей
согрела – в паре сгинуть не зазорно.
В аффекте, ибо в бой вступил он сольно,
Атос окликнул: – Топчешься ты где?!
Меня атаковали не бродяги!
Со шпагами – как с иглами портняги!
Немедля адаптируйся в среде!
И дважды заявил друг о себе,
как криком, так и звонкой песней шпаги.
В азарте он свиреп иль по злобе,
причин топтаться тоже было две
(срок жизни истекал при каждом шаге):
любой путь к отступленью был закрыт;
напавшие, по виду не бродяги,
пустили грозно в ход ножи и шпаги –
клинки в руках отнюдь не реквизит.
– Да будет ли конец у этой шняги?! –
враг крикнул мушкетёрам. – Где ваш стыд?
Ваш разум? Надоел ваш акт отваги!
Сдавайтесь, чтоб спасти себя, бедняги!
– Разбойник, ты назойлив, как москит!
Чем нас дразнить зря вздором передряги,
подумай о своём могильном прахе! –
ответил Арамис, не лыком шит,
и гонор был отнюдь не нарочит.
Разбойников, устроивших засаду,
предстало целых пятеро. С фасада
отпор давал легко двоим Атос,
чью спину прикрывать мог до упада
проворный Арамис – с него и спрос,
коль он в тылу уступит лишь трём рылам.
А то, что не закончится бой миром,
понятно стало всем: для двух сторон
развязку максимальный даст урон.
Ну а пока ищи счастливой доли
и крепче лишь держи эфес в ладони
и рогом в супротивника упрись.
– Мы вас лишь грабим! Дело молодое –
накопите – вновь будет нам сюрприз.
Отдайте шпаги, ценности и – брысь!
Вы – храбрые бойцы, но вас лишь двое! –
не в силах фехтовать, как Арамис
с Атосом, но с надеждою на блиц,
попробовал главарь лишить их воли,
жаль, яростных во тьме не видя лиц. –
К чему упрямство ваше роковое?
Сочтём вновь дураков! Вас только двое!
– Для разочарованья без границ
достаточно нам в трусов обратиться!
Не верьте этим крысам, Арамис! –
кричал Атос. – Убийцы есть убийцы!
– Тогда вы в муках сдохните, тупицы! –
главарь пообещал. – Любой каприз
за ваши деньги! К вам не подступиться?
Смерть медленную дарим вам как приз!
Враги намеривались тихой сапой
совсем стеснить бойцов, что шло с трудом.
Главарь так сжился мысленно с оплатой,
что был не в силах думать о другом.
Зато рискнул воспользоваться шляпой
и свёрнутым плащом, чтоб кинуть ком
в лицо Атосу. Как пружина, сжатый,
Атос, с такой уловкою знаком,
был бдителен. Он ком рукою сцапал,
мгновенно закрутил его в дугу
и бросил в нос ближайшему врагу:
– А вот заполучи-ка, пень-колода! –
из грозного врага творя урода,
он в драму боя внёс весёлый штрих.
Налётчик изумился и притих,
ведь он не ждал беды такого рода.
Мгновенно заработав нервный тик,
он слепо пропустил укол в кадык
и тут же осознал боль перехода
в обидный статус «мёртвая природа».
Его напарник вопль издал: «Уй-йа»!
Атос, носком достав пах главаря,
был мастером затей такого рода.
В тот миг, ух, как удачно Арамис
шёл на прорыв: – А ну, посторонись!
Изящный выверт с полу-разворота,
змеиный выпад и – гуляй, клинок,
по тем местам, что враг прикрыть не мог.
Уж пара тел парижским стала сором.
Главарь счёл эти жертвы перебором,
но даже если вспомнил он про морг,
бандиты, что остались мушкетёрам
на окончанье боя под итог,
глядели на зачинщика с укором.
Им, рыцарям кинжала и плаща,
не смерть он накануне предвещал,
приправленную уличным декором,
а лёгкую добычу обещал.
– Хороший подвернулся нынче повод
избавить мир от вас, от вахлаков.
Вас всех бы в Сену, чтоб очистить город,
но Сена выйдет враз из берегов, –
был грозен Арамис, хотя и молод.
Из двух его оставшихся врагов
один был не смертельно, но исколот.
Другой – стал неоправданно рисков.
На собственных ошибках перманентно
ловить такого – пара пустяков!
Однако Арамис устал заметно
и тут неясно, чья стезя победна.
Атос пустить пытался густо кровь
серьёзному противнику, чья внешность
скрывалась полумаской (есть краса
в плечах – мужская, в пузе – телеса).
Главарь молчал: смущала неизбежность
того, что и его, как порося,
на вертеле узрят. Где ж безмятежность?
В победу вера выдохлась не вся,
но… отвлекала битая промежность.
Есть совесть – на неё надел узду.
Налётчику не свойственна безгрешность.
Со зла не помолился он кресту.
И рад бы предложить он даже мзду
хоть чёрту, чтоб помог без понуканья.
Но чёрт запросит нечто, что за гранью…
Балет бойцов, как бабочек порханье,
но кто ж из них, врагу на поруганье,
кровавую пропашет борозду?
Увидел ли Атос свою звезду,
проснулось ли второе в нём дыханье,
но вскоре завалил он главаря,
как волк матёрый сельского вола.
А как там Арамис – младая поросль?
Отхлынула ль разбойничья волна?
Бандита Арамис заткнул за пояс,
когда Атос пришёл дружку на помощь.
Враг рухнул с ветки жизни, словно овощ.
Последний же из трёх был ранен в грудь.
– Сдавайся, пёс, и дай ответ нам быстро! –
желали мушкетёры вызнать суть,
и жизнь продлили псу лишь на чуть-чуть,
устроив свой допрос из любопытства.
На миг впал Арамис в иезуитство,
украсив сердобольностью свой взор:
– Поведай, кто нам вынес приговор!
Кто нанял вас, убийц, кто был уверен,
что сдохнуть рад затравленным я зверем?!
Не скалься мне улыбкою ханжи!
А ну-ка, исповедуйся, коль жив!
Мне-мне! Я – без пяти минут священник.
– Да сам себе хозяин я. Отшельник.
– Ты ж при смерти! Как можешь быть ты лжив?!
Коль ты нам выдашь истину, мошенник,
смерть станет самой лёгкой из нажив.
– От голода беззуб я и плешив.
Мы все тут – слуги герцога де Гиза.
Нас средств существования лишив,
кормя лишь миражами парадиза,
наш герцог, с нас имея барыши,
за службу платит редко – жаден, крыса!
Он каждого из нас звал спиногрызом
и как-то раз прочёл нам манифест.
У вас, мол, парни, руки-ноги есть –
шуршите по ночам и нож вам в руки!
С тех пор мы – мэтры уличной науки.
Будь проклят Гиз, толкнувший на грабёж!
Да я и сам по-своему хорош.
Теперь вот тут лежу, слабее мухи.
Прошу вас, господа, прервите муки…
– Прощай, бедняга! Ты донёс свой крест, –
Атос был твёрд. – Услуга, а не месть…
…Ну, вот он и сыграл со смертью в жмурки.
Все сдохли, не попортив нам и шкурки.
Ночной Париж банален, Арамис,
как тактика грабителей: роись
всей шайкою вокруг ночных прохожих,
чтоб тех, кто грубой силе поддались,
вытряхивать из собственной их кожи.
Не все же ведь, как мы – два удальца!
– И этому, похоже, нет конца!
Ночной Париж – чума, клоака, бездна!
– Патруль! Уходим быстро! – Значит, бегство?!
Не уронить бы нашего лица…
– Вы что – принципиальная овца?!
Наивная, что вовсе неуместно!
Там оставаться разве ж мы б могли?!
Клинки у нас двоих не из фольги,
а значит, мы и сделали пять трупов.
Патрульные нам, кстати, не враги,
а стало быть, заслышав их шаги,
бежать нам не бесчестно и не глупо,
бросая, коль мешают, сапоги!
– Атос, вы прежде были членом клуба
молчальников, а нынче вы – зануда!
– Себя не узнаю сам! За долги
меня Смерть может сделать шизанутым.
С безумств ночного боя тяжко утром.
– Я сделался бестактным, вас журя, –
признался Арамис. – Я груб по будням.
– Мы живы, остальное – мишура…
– Не падайте, Атос! – Чёрт, кожура!
В крови не поскользнёшься, как в объедках!
Не бойтесь, друг мой, падаю я редко.
Притом, что схватка вышла недурна,
смыть кровь с плащей нам нужно поскорей бы.
Не лень, поди, до самого утра
патрульным совершать ночные рейды.
У нас на подкуп денег нет. Пора
нам алиби себе продумать впрок бы.
– Как минимум, набьём себе утробы
мы шумно и прилюдно в кабаке.
– У самой Сены в «Пьяном рыбаке».
– Там девки и вино не худшей пробы, –
пропел речитативом девкам гимн
игриво Арамис – певец до гроба.
А где-то с рвеньем, но едва ль благим,
тащили скороспешно паланкин
парижские моральные уроды…
* * *
– …Да ниспошли на нас свои щедроты!
На нас, Господь, все блага опрокинь,
что частью снизошли, как проба дара.
А то, куда ни кинь, нам всюду клин.
Расхохотавшись, словно Арлекин,
Атос ввернул: – Нас Смерть не раз бодала.
На вечный бой нас что ли обрекли?
– Опасность в нас самих – острей иглы.
– Где наша, чёрт возьми, не пропадала!
– Тем паче, если есть кого спасти.
А если мы приходим запоздало,
Господь, за невмешательство прости!
– Нам сетовать на жизненном пути
на силу обстоятельств не пристало.
Но наша жизнь – опасная подстава.
Боишься ли ты смерти, Арамис?
– Жизнь, Смерть и я – найдём мы компромисс:
в могилу лечь – уж там не быть горбатым.
Ох, чую, мне не стать уже аббатом, –
печально поделился Арамис. –
Вы видите вот тех двуногих крыс?
Атос кивнул: – Да, неспроста мы рядом.
Героям, в пику нервным их затратам,
когда и сил, казалось бы, в обрез,
у набережной в месте глуховатом
как будто предлагал дразнящий Фатум
вновь повод поспешить наперерез
опасностям, как это ни чревато.
Стремглав квартет амбалов нёс портшез,
чтоб странно завершить в воде свой рейс,
где было далеко не мелковато.
– У них какой-то тёмный интерес.
Я б на их месте в реку не полез.
Ну разве что в порыве экстремальном, –
всё загодя представил криминальным
Атос как циник это неспроста.
Накал тревоги в душах нарастал.
Сердечный пульс достигнет скоро ста.
Реакция героев тривиальна.
Спасать ли не пора кого реально?
Дуэт наш, говоря не фигурально,
геройствовать отнюдь не перестал.
У доблестных мужчин – как у Христа
за пазухой для тех, кто ждёт фатально
спасения от бедствий и невзгод.
При виде двух решительных господ,
с оружьем представляющих угрозу,
амбалы, ношу бросив в бездну вод,
обмолвились при бегстве: «Баба с возу»…
(Портшез не бабьей плотью ли набит?)
Герои, несмотря на грозный вид,
не бросились в погоню. В пику бою,
ждало их испытание водою.
Дворцовых мушкетёров жизнь и быт
не сводятся лишь к праздному раздолью,
а также к половому в нём разбою.
Стрелять и фехтовать, скакать – любое
из воинских искусств (всего их пять)
давало повод неучей не брать
ни в коем разе в братство голубое
(цвет форменных плащей, святая рать).
В отточенное службой пятиборье
вошло искусство плавать и нырять.
Ныряя, время с пользою потрать.
«Портшезу пташка, видимо, под стать.
Трусливо не помог бы крохобор ей,
а мы спасать не можем перестать», –
героям свежий разум их – подспорье,
ведь некогда держать сейчас совет:
грозить ли тёмным личностям вослед
жестокими словами и железом
иль в Сену лезть немедля за портшезом.
У берега, нырнув на дно реки
в минуту для кого-то роковую,
друзья благополучно извлекли
утопленную, но ещё живую,
красавицу, причём не из простых.
Мужские чувства просятся на стих.
Сердца у мушкетёров нараспашку:
как не спасти столь знатную милашку!
Не стали звать патруль и понятых,
а сделали самим себе поблажку:
ручным массажем чисто по-мужски
в сознанье привели легко бедняжку,
оставить обещая без башки
любого, кто рискнёт обидеть пташку…
. . .
– …Портшез на дно, а мы – нырком за ним.
А вы – недолго с рыбой визави –
отделались, мадам, водою в лёгких.
Вот если бы с раненьем ножевым…
Нет, речь сейчас идёт не об упрёках.
Такая красота нужней живым,
чем мёртвым. Не нужны вы мёртвым даром.
Сударыня, очнулись? Как же вы
попали ночью в лапы негодяям?!
Со смертью лапы их сопряжены.
Вы заново, считайте, рождены!
А мы пока в загадках лишь витаем.
Вы часом не испанцам ли… должны?
– Нет, никого из них не звали доном.
– Мстит не Мадрид? А может, Вена? Рим?
Убийцам по ночам совсем раздольно.
Они имели маски или грим?
– Их внешность мне была неподконтрольна.
Сочли: их лицезреть я недостойна.
– Таким, что госпожа, что пилигрим –
прикончат враз, потом убьют повторно,
и всякий раз с издёвкой и задорно.
И с вами поступили беспардонно:
совсем ни как с предметом дорогим.
– Надеюсь, что хоть вы-то не враги?
Я не о тех врагах из-за кордона.
О, что я испытала! О, Мадонна!
Последнее, что помню – сапоги
валявшегося поодаль слуги.
Была к чертогу смерти я ведома!
Похищена у собственного дома!
Не шляться по ночам даю зарок.
Слуга пытался жизнь отдать в залог
того, что шансом инициативы
воспользуюсь я. Паж был одинок…
– Теперь, поди, покойник босоног.
Убийцы ваши мелочны. Трусливы.
Но кто ж вас заказать убийцам мог?
– Злопамятных нимало. Особливо
одна моя знакомая. Она,
проведав, кем могу я быть любима,
теперь в борьбе со мной неукротима –
в того же человека влюблена.
Могла нанять убийц. Повадки гадки.
Атос съязвил: – О, нравы! О, порядки!
Наш мир вас обрекает на убой!
Париж, на милосердие скупой,
бежать вас принуждает без оглядки!
В толк не возьму, хотя и не тупой:
дворянки по какой же разнарядке
готовы омужичиться гурьбой?!
Я слышал, будто б две аристократки
не в шутку на дуэли меж собой
дрались недавно из-за кардинала…
– С соперницей моей был вправду бой.
Смертельно ревность нас разъединяла, –
красотка и Атос наперебой
делились информацией скупой,
которой Арамис был сыт нимало,
однако рассыпался он крупой
пред дамской красотой, само собой.
Протест душа в Атосе поднимала,
и в мокром сапоге он бил стопой:
– И что же как поклонниц вас толпой
влекло влюбиться разом в кардинала?
Мозг женщины давал порою сбой,
что паузы в речах чуть удлиняло.
Свои отжать пытаясь волоса,
вопросом на вопрос взвилась краса:
– Вам что де Ришелье не симпатичен?!
Заглядывали вы в его глаза?!
Глядеть и не любить его нельзя!
– Прелат, на женский взгляд, столь эротичен,
что вы, теряя сон и аппетит,
дождётесь лишь, когда вас вместо дичи
соперница завалит иль бандит?
При всех затратах силы вашей птичьей
прелат не станет вашею добычей.
Страданьями ваш пыл в вас забродит.
– Да, вероятно. Что-то в этом роде.
Но, главное, пусть всё же обратит
свой взор он на меня: жалеть не против
во мне одну из пылких афродит.
Харизматичен по своей природе,
де Ришелье едва ль освободит
меня от мук любви к нему иначе,
чем сам ответной страстью замаячит.
Плевать мне на убийц и жуть маньячью!
Пока люблю, бессильны и бандит,
и подлая соперница в придачу!
От глаз кумира я себя не спрячу.
– Чем обещать взаимность вам в кредит,
на мой взгляд, пусть он впрок вас пристыдит.
А если не по вкусу вам совет мой,
в костре своих страстей сгорите ведьмой!
Молю, чтоб мой совет бы вас сберёг.
– Мерси, но ваш совет, скорее, вредный.
– Сказать ничто нельзя вам поперёк.
А я – мужчина желчный и конкретный.
Я вновь даю молчания зарок.
Молчанье, друг мой знает, не порок.
– Галантности друг чужд непостижимо!
Мадам, я грусть развею вашу живо, –
заверил Арамис. – Сейчас и впрок…
Атос съязвил: – Вперёд! Без подоплёк!
– …Знакомству с вами рад нерасторжимо…
– Имея дело с дамой одержимой,
найти б ну хоть какой-то в этом прок, –
хохмил Атос, – за столь короткий срок!
– Уж коль себя считаю я мужчиной, –
продолжил Арамис, – то кроме склок
вновь видя, что парижский мир жесток,
я рад его вам скрасить для почина.
– Какая же на то у вас причина?
– Я влюбчив. У меня опять заскок.
Но я – эпистолярщик. Не волчина.
И, зная, что миг счастья не истёк,
открою вам в письме небеспричинно,
что болен вами я неизлечимо.
Но больше вы поймёте между строк.
Друг друга мы и так не огорчим, но…
сном сладким станет мир, что был жесток.
Туда вы попадёте, дайте срок!
Поверьте, крошка, парню холостому!
До рая добираться по-простому
со мной легко в двух случаях из трёх.
К румянцу приведённая густому,
красавица сказала сквозь истому:
– Вы страстны, а ваш друг, напротив, строг,
и ваш не разделяет он восторг.
Атос съязвил: – Я, в пику сну пустому,
добраться помогу вам лишь до дому,
но… на руках внесу вас на порог.
Поторопитесь! Что-то я продрог.
– Друг может вас разжалобить до слёз, но…
искусного создателя реприз
не слушайте! Он шутит так серьёзно,
что примем мы за истину каприз
насмешника, когда уж будет поздно
вернуться на попятную, – безбожно
Атоса очерняя, Арамис
сам между тем над крошкою навис. –
Хочу, не вызывая в вас протеста,
вас взять,.. чтобы до дома донести,
на руки сам, с вот этого вот места.
Приличный способ, что у дам в чести,
в такую ночь мне влом изобрести.
Ручная же доставка мне известна.
– При храбрых кавалерах быть мне лестно.
А что это в крови у вас кресты?!
Да, собственно, плащи все под завязку! –
кокетливо мадам вела игру. –
Имею я немалую опаску,
что с вами я себя не сберегу.
Дадите фору вы головорезам.
– Плащи? Да за каким они вам бесом?!
Да мы, их побросав на берегу,
без них ныряли в воду за портшезом.
А кровью замарались, набегу
кое-кого чуть ранее порезав.
Мадам, я отнесу вас к очагу
и вместе мы согреемся. Угу?
* * *
В руке дрожала лампа дрожью нерва.
Губу отвесив, ибо был губаст,
начальник патруля остолбенело
застыл, чтоб ненароком не упасть,
но долго не любя торчать без дела,
раскрыл в негодовании всю пасть:
– Побоищам парижским нет предела!
На бойню парижане шасть да шасть,
как будто стало негде больше денно
и нощно свои жизни дурням класть!
… Ещё один, кого ты тут не щупал.
Поди взгляни!
Сев под фонарный купол,
как если бы призвал шеф на пикник,
дозорный не спеша орешек схрупал
и взором цепко к мёртвому приник:
– Пять трупов, господин сержант. Все трупы
с оружием. И вещи все при них.
Отличные, скажу вам напрямик!
– Сам вижу всё и без твоей подсказки!
Смотри, почти у всех на мордах маски.
Их облик кое-что нам объяснит.
– Винца б сейчас, хотя бы по рюмашке!
Тут столько крови, что меня тошнит!
– Картина маслом! Как понять идею?
Большое поражение сил зла?
Кровавому чьему-то рукоделью
отдам я сходу должное не зря.
Отнюдь не дилетантская резня!
И ясно, что не пахнет тут дуэлью.
Да это сброд де Гиза, мать честна!
Теперь картина в целом мне ясна.
За кем-то из прохожих по безделью
такие по ночам крадутся тенью…
– Ночь полнолунья? Действует весна?
– Полна стань за их счёт у нас мошна!
А прочее привычной дребеденью
забудется. Какого же рожна
стоишь?! Нам их наличка не нужна?!
* * *
За год до этой бойни или драмы
издержками душевной чьей-то раны
в реальность воплощён был инцидент –
седеют от деталей ветераны…
Откроет ли суть тайны тот фрагмент,
что стал гвоздём мистической программы?
Об этом мы не сразу что поймём.
Возможно, речь о дьявольском? О нём.
* * *