Оглянешься – уже травою,
должно быть, сорною – быльем –
жизнь поросла, и волки воют
в моих садах. С одним бельем
линялым после всех нарядов
я остаюсь. С одним смычком
от скрипки. После всех парадов –
уже бочком, уже молчком.
Да что слова – давно травою,
той самой – сорною – быльём
жизнь поросла, и кружит ворон
над тем, что некогда жильем
звалось. Лишь есть на свете город,
где дома тоже не совью,
но каждый силуэт как повод
влюбиться заново в свою
смешную душу, что бездонна
в тоске по людям и теням.
Душа – она всегда бездомна,
лишь тело тянется к стенам.
И этот поединок вечен,
как Пражский Рыцарь на посту.
Мне только бы в последний вечер
стоять на Карловом мосту
и наблюдать, не отрываясь,
как будто эта блажь в крови –
разминовение трамваев
на пражских улочках кривых.
И чувствовать – уже к весне
природы повернулось действо.
И почему-то как во сне
невыразимо близко детство.