ПОВТОРНАЯ ПУБЛИКАЦИЯ к 65 -летию СМЕРТИ СТАЛИНА
АДСКИЕ ИГРИЩА ПОХОРОН. СМЕРТЬ СТАЛИНА. СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА
(Публикация из книги "Записки любознательного человека". Э. Вакк. 2006 г.)
Угроза палачества висела
над страной, как проклятие.
Эту статью, написанную более 20 лет назад я решил опубликовать
в связи с тем, что время поколений, живших в сталинскую эпоху
себя исчерпало, осталось очень немного людей знающих многие
обстоятельства и подробности последних лет жизни и смерти
"Вождя всех народов". Прав был Зигмунд Фрейд, когда утверждал,
чтоколлективное бессознательное через большие промежутки времени
может нас вернуть в те времена, когда не зная всей правды и
убаюканные профессионально поставленными пропагандистскими
компаниями, люди верили, что живут в самой справедливой
стране. Последние опросы показывают, что 60% (Шестьдесят!)
нынешнего поколения российских граждан думают, что так и было
на самом деле, не зная и десятой доли правды. Т. е. коллективное
бессознательное по-прежнему являет себя во всей красе. Среди моих
довольно многочисленных стихов и поэм есть одно, на самом деле
страшное стихотворение – это «Частушки-сталинушки». При столь
легкомысленном названии от него разит таким ужасом насилия и смерти,
что я не решался его публиковать более 30 лет, да и эта публикация
останется единственной.
В своё время весь мир содрогнулся от песни «Бухенвальдский набат». Но кто и когда напишет «Гулаговский набат»? Помню предвоенный Киев. Был уже 1939 год. Ночью пришли в нашу квартиру и взяли нашего соседа Лымаря, одного из секретарей ЛКСМУ (комсомола Украины). Расстреляли его по приговору тройки в течение недели после ареста. Остался сиротой мой дружок, его сын Лёнька шести лет от роду, и вдова, худенькая женщина с бескровным окаменевшим лицом и мёртвыми глазами. Семьдесят семь лет прошло, а я помню эти мёртвые глаза. Одного из друзей отца, молодого философа и историка Владимира Гайдукова, коллеги отца по Отделу науки и пропаганды ЦК ВКПб(У, тихого интеллигентного человека, арестовали и во время допросов валили на пол и избивали сапогами. Его, как ни странно, выпустили через месяц. Впрочем, ничего странного – началось горловое кровотечение. Через шесть месяцев он умер от скоротечной чахотки. А был очень красивым человеком. Удивительно похожим на молодого Юрия Соломина. И даже с родинкой на щеке. Но мраморно бледный и бесконечно грустный человек. Взяли и друга моего отца, Илью Бедренко, с которым они по комсомольскому набору (25 тысяч комсомольцев-добровольцев Красному флоту) в 20-е годы проходили службу на Балтике и на Чёрном море. Это был борец и штангист, чудовищной силы атлет. Его тоже попытались бить, но после того, как он запустил в следователя табуретку, от которой остались одни щепки, от него отстали. Отца же от лап НКВД спасла война. Он с Бедренко за три месяца до начала войны был направлен на Пинскую флотилию в бассейн рек Пины и Припяти в Белоруссии "на переподготовку" . Флотилию, по причине отсутствия снарядов, открыв кингстоны кораблей, пришлось затопить в первые дни войны. Экипаж флотилии превратился "поневоле" в полк морской пехоты в тылу врага и почти
без оружия, добывали в боях. При выходе из окружения погиб Бедренко. Раненый отец вышел из окружения уже под Борисполем в 40 км от Киева где-то в средине августа. Из 1600 человек экипажа живыми и ранеными, пройдя по тылам около 800 километров вышло не более 600 моряков. Насколько я знаю, этот героический рейд не был отражён в мемуарах о Великой отечественной войне. Но это уже другая история.
А вот Уход Вождя, похороны в 1953 году, превратившиеся в настоящую народную тра гедию, я тоже буду помнить до последних дней жизни.
Проснулись мы 5 марта 1953 г. в комнате общежития МХТИ им. Менделеева от траур ной музыки. Она начала звучать с пяти утра по нашему небольшому приёмнику, кото рый мы забыли выключить на ночь. Мы долго лежали, не в силах адекватно сопоста вить то невероятное и страшное, что обрушилось на всю страну. Самый Великий из Великих и самый Бессмертный из Бессмертных умер. Но преимущество юности в том и состоит, что адаптация к новым обстоятельствам, релаксация психики и поведенче
ских реакций происходит если не за минуты, то уж за часы – совершенно определён но. Поэтому, когда в девять утра у БАЗа (большого актового зала) нашего менделе евского института обсуждался вопрос: идти на семинар по процессам и аппаратам или попытаться занять очередь в Колонный зал Дома Союзов, – для меня и двух ребят из нашей группы сомнений быть не могло – конечно, к Колонному залу. От Миусс мы добрались туда не позже десяти часов утра, но уже оказались в хвосте очереди на углу Пушкинской и Театрального проезда (теперь соответственно Большой Дмитровки и Камергерского). Был небольшой мороз, и народ периодически отогревался в угловом мясном магазинчике. А уже в одиннадцать ровно все боковые проезды стали занимать крытые автомобили внутренних войск НКВД, набитые солдатами.
Оставшись в оцеплении и продолжая дрогнуть на лёгком морозце, мы где-то в пятом часу после нескольких высоких делегаций всё же в числе первых ста человек прошли мимо гроба Великого Полководца и Инквизитора. Впрочем, второе звание к нему приросло позднее. В.П.И., а можно В.И.П. Вот он, VIP-1 эпохи сталинского феодального абсолютизма. А буква П тянет и на Полководца, и на Палача. Кому что больше нравится.
Две вещи меня поразили в зале, в котором я часто бывал на концертах, сидел даже (сам себе не верю!) во втором ряду партера на концерте самого Вилли Фереро, приезжавшего в Москву в зимний сезон 1951 или 1952 года. Впрочем, заслуга была не моя, а одной студентки, папа которой... ну, и так далее...
Так вот, две вещи поразили меня – это гигантское тёмно-красного бархата знамя, закрывавшее одну из стен зала, у которой стоял на постаменте такой небольшой гроб, чуть приподнятый в головах, и в нём лежал в своём парадном мундире Генералиссимус. Такой же небольшой, красивый и узнаваемый Иосиф Виссарионович. Голосили какие-то бабы, ("Отец родной, на кого ты нас...") на всех углах и на поворотах стояли удивительно вежливые, гладко выбритые и в меру строгие офицеры НКВД. Было так интересно разглядывать людей у гроба, до боли знакомых, неожиданно, по-простецки, спустившихся с неба на землю постоять, погрустить, поблестеть очками (как же, Лаврентий Палыч, дорогой), бессмысленно потаращить глаза, выставив мощное, обтянутой цековским кителем пузо (Маленков, конечно), посверкать погонами и орденами. Никак сами Клементий Ефремыч пожаловали со своей седой щёточкой усов под носом, до слёз знакомой с детского сада, как и усищи маршала Буденного, куда же без них в почётном карауле у гроба самого Кобы. Какие люди! Не люди – античные герои! Разве можно забыть:
"Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин,
И Первый маршал (К.Е.Ворошилов) в бой нас поведёт..."
А теперь?!. Да спроси сейчас любого молодого парня на улице – кто такие? Пожмёт плечами, или пошлёт тебя подальше. Всё же скоротечна мирская слава, ох, скороте чна. Но более всего не удивило – потрясло до основания моё воображение то, что я увидел на сцене. Дело в том, что в моём просвещённом сознании музыканты появляют ся на свет в чёрном фраке с бабочкой и в белоснежной сорочке, а иначе какие они музыканты, шутка сказать, Большого симфонического оркестра СССР? А тут они игра ли любимую симфонию товарища Сталина (№5 Чайковского, вторую часть), сидя кто в чём: кто в сером пиджаке, кто в коричневом, кто просто в ковбойке. И ничего. Никто их не арестовал, не обвинил в саботаже, в неуважении к Отцу народов. А играли замечательно. Я сам эту симфонию обожаю.
Нет! В Колонном зале всё было мило и пристойно, торжественно и немного грустно, но замечательно красиво. Ну, очень! Страшно было не в родном зале, а там, на улицах Москвы, где уже собиралось и копилось предвестие беды и ужаса. Выход из зала был на Моховую, против гостиницы Москва. Мёртвый, холодный, каменный, безлюдный город. Центр оцеплен и пуст. Вот, что я увидел. И тут же заговорила совесть. А как же... Было почти шесть часов вечера, от института, наверное, уже готова двинуться колонна, а член курсового бюро ВЛКСМ, забыв свой долг перед коллективом (не безобразие ли?) сам по себе прохлаждается в Колонном зале в столь изысканном обществе. И нырнув в метро "Охотный ряд"я рванул на Миуссы в свою «менделавочку».
Всё же успел. Действительно, колонна была готова к выходу. Раздавали портреты Сталина в траурных рамах. Плакаты, где мы клялись в любви, преданности родной партии, собирались сплотиться, удесятериться и ваще...
Вот и пошли. И пошли, и пошли... Поначалу шли, потом перебежками, потом бегом. Кому пришло в голову хотя бы прикинуть, что на улицы вышли миллионы людей? А сотни тысяч к этому времени уже забили все улицы, площади, переулки, бульвары, проходные дворы: через заборы, подвалы, чердаки, по крышам, пробираясь ползком под машинами оцепления, кое-где по подземным теплотрассам, по канализационным стокам.
Роль милиции и войск НКВД, с огромным, правда, опозданием, сводилась к тому, чтобы организованные колонны тысяч предприятий, учреждений, институтов закрутить по Москве, увести от центра, не дать этой толпе, терявшей своих руководителей, а вместе с ними траурные регалии и плакаты с замечательными призывами, ринуться туда – на Трубную площадь, на Петровку и Неглинку, на Лубянскую (Дзержинского) площадь.
Самой страшной западнёй оказался Сретенский бульвар. Спуск к Трубной площади был перекрыт двумя рядами грузовиков войск НКВД. В эту гигантскую ловушку попали сотни тысяч людей, а выхода не было ни вправо, ни влево, а сзади напирали всё новые и новые тысячи таких же «умных и хитрых», как мы. Что-то уже начало проис ходить с людьми. Нездоровый азарт, желание пробиться по головам, по трупам, толь ко бы туда, к Колонному залу. Наверное, это было первое, извращённое предчувст
вие свободы-беспредела на фоне любви-страха к Сталину. Утомлённые «солнцем» , они ещё не понимали степени своей «утомлённости». Иные и до сих пор, спустя более 60-ти лет, не понимают. Но это уже клинический случай, устойчивость мутаций.
Тем временем всё уже смешалось. Никаких колонн, никаких организаторов. Толпа весело зверела... Какое там похоронное настроение, какая такая великая скорбь? Пройти, пробиться, даже не к нему. Но вырваться, и только вперёд. В каком-то фильме я видел, как высоко в горах во время грозы табун лошадей, потеряв вожака, в панике, вслед за случайно сорвавшейся лошадью, бросился в пропасть.
Слава богу, хоть пропасти по случаю не оказалось. Но тут и без пропасти хватало. Передних придавливали к машинам чудовищным прессом, в который превратилась толпа. Общее самоубийство. Люди в толпе погибали стоя, затем сползали на землю, их месили ногами. С трудом, с противоположной стороны, погибших вытаскивали солдаты, сами находившиеся в шоке из-за собственного бессилия.
Вытащенные таким образом тела солдаты складывали на снег. Больше всего погибло женщин. Стиснутые толпой, они теряли сознание, и спасения уже не было. Так и качалась эта толпа, подчиняясь закону флуктуации. Каждый человек – молекула, всё непроизвольно колеблется. Как в живой модели броуновского движения. Пар поднимал ся над сотнями тысяч голов. Гул и ночные фонари над нами в мутном мареве гигант ского дыхания толпы.
Непонятно, каким образом меня занесло влево, вплотную к угловому магазину, витри на которого по всему фасаду была защищена толстой металлической трубой. Вот об эту трубу толпа начала медленно меня перетирать. Парень в молодости я был здоро вый. Много занимался спортом.Но тут, стиснутый так, что руки как бы вросли в туловище по всей длине, я чувствовал, как мои рёбра слева всё больше давят на сердце. Дышать уже становилось невозможно. Малейшая попытка вдоха вызывала нестерпимую боль. В какой-то миг, уловив секундное разрежение этих чудовищных флуктуаций, я согнул левую руку в локте и втиснул локоть между своими рёбрами и трубой. Теперь вся сумасшедшая нагрузка перешла на предплечье, которое готово было хрустнуть в любой момент, но теперь я смог хотя бы дышать! Я поджал ноги и повис между трубой и толпой. И вот по мере этих небольших колебаний и разрежений я стал постепенно оседать вниз и, наконец, свалился под эту проклятую трубу. Но теперь из орудия пытки она превратилась в средство защиты, так как ограждала пространство между стеной дома и толпой. Я прополз под ней на четвереньках в сторону, обратную заграждению из машин и, о радость!, попал во двор, где люди поумней, вырвавшись из тисков толпы, перелезали через частично разрушенный кирпичный забор, отделявший этот двор от соседнего. Помните в «Месте встречи» финальную драматическую развязку, когда Жиглов стреляет в убегающего члена банды? Ей богу, когда я первый раз посмотрел этот фильм, мне показалось, что Говорухин снимал тот самый двор 1953 года, через который мы покидали сретенскую западню. Говорили, что солдаты всё же раздвинули машины, спасая людей, но обезумевшая толпа ринулась на Трубную, и там началась настоящая мясорубка. Да ещё оказались открытыми кем-то люки канализации. Думаю не по злому умыслу. Просто кто-то сокращал себе путь по подземным галереям Москвы, а крышки остались сдвинутыми, и туда в давке рухнуло много народа.
С меня было довольно, и я отправился на Сокол. А утром, как донесли уцелевшие наши ребята из общежития, на Трубной стояли в беспорядке разбитые вдрызг трол
лейбусы, которые тоже выполняли роль заграждения, и на крышах которых находили спасение многие люди. А ещё на площади лежали горы галош. Весьма популярной в те годы обуви. О последней паре новых галош, которую мне пришлось увидеть на одном из столпов сталинизма, несколько ниже.
Последний же эпизод этих зловещих игрищ у Сретенских ворот я хочу рассказать со слов подруги и однокласницы моей первой жены. Подругу звали Галя, она всерьёз увлекалась лёгкой атлетикой, бегала на средние дистанции, сердце было тренированным, поэтому и выжила. Оказывается, она в одно время со мной очутилась там, но её вынесло прямо на машины. Прижатая к борту грузовика, она потеряла сознание, её вытащили солдаты с противоположной стороны. Очнулась от тряски. Когда немного отошла, поняла, что сидит в большой, крытой брезентом машине на холодном деревянном сидении, т.е. просто на доске, сжатая слева и справа человеческими телами. Вся машина полна до предела. И всё это были уже мёртвые люди. Когда на какой-то из окраин (место она вспомнить не могла), её вместе с трупами сняли на землю, она нашла в себе силы застонать, и солдаты помогли ей прийти в себя и привезли в город. Ну, надо же, родиться на белый свет второй раз и в какой день!
Как она потом оказалась дома, она тоже не помнила. Нашлась, видно, добрая душа. Окончательно она оклемалась дня через три. Вот такая история.
Нет! Не могут тираны уйти из жизни, не прихватив с собой напоследок несколько тысяч человеческих жизней.
Так что, ну их, Генералиссимусов этих. Лучше заниматься спортом и красивых женщин любить. Да здоровых детишек рожать почаще.
Запомните! В прямом и переносном смысле руки в толпе нужно держать прижатыми к груди, сжав кулаки и выставив локти. Так больше шансов остаться в живых (из рекомендаций МЧС России).
P.S. В году эдак 1961-1962-м, ранней весной, люди по Москве ещё в пальто и плащах ходили, ехал я от Института органической химии им. Н.Д. Зелинского, моего в аспирантского альмаматр, в сторону центра на автобусе. На Калужской заставе, теперь площадь Гагарина, а может, на остановку раньше, сели в автобус двое – он и она. Она – сухонькая старушка интеллигентного вида, хорошо сохранившаяся, несмотря на преклонный возраст. В светло-коричневой свободного покроя дорогой шубе. Он – высокий, как мне показалось, грузный, в тёмно-синем дорогого драпа пальто с чёрным каракулевым воротником и такой же шапке.
Вот шапка и воротник, лица я ещё не разглядел, напомнили мне что-то бесконечно родное и знакомое – то, что я много раз видел на портретах и в кадрах кинохроники. Ну да! Вот и очки! И усы – а ля Евгений Киселёв с НТВ. Но челюсть! Нижняя челюсть бульдога, массивная, тяжёлая, окаменевшая челюсть динозавра, унёсшая в небытие выражение властности и несокрушимой воли. Действительно, что-то невероятное свершилось в мире, если в обычном московском автобусе ехал, стоя у задней двери, один из ископаемых вождей сталинизма Вячеслав Михайлович Молотов. Старушку усадили, а ему место никто не предложил, да он, наверное, и не отреагировал бы.
Стоя в автобусе, зажатый толпой пассажиров, он как бы демонстрировал всем нам такое удаление от толпы, будто в автобусе кроме него самого никого не было. Я так и не понял, было ли это просто окаменелым, раз и навсегда заученным выражением лица, или своего рода самозащитой на самом деле весьма неловко чувствующего себя человека в непривычной для него ситуации. Его спутница изредка, как мне показалось, с сочувствием и вопросительно на него поглядывала.
И тишина в автобусе какая-то странная возникла. Напряжённость и неловкость явно охватила пассажиров, узнававших его. Так мы доехали до Манежной площади. Я выходил, так как у меня была встреча с другом в кафе «Националь» – популярном в те годы месте встреч молодого вольношатающегося братства аспирантов, журналис тов, модных литераторов и просто богемы московских улиц, не имеющей денег на дорогие кабаки. Одновременно со мной вышла и эта странная пара. Было сухо и
солнечно, может быть, поэтому я обратил внимание на то, что поверх коричневых туфель Молотова были надеты новенькие блестящие галоши. А в 1961 году в Москве о них уже напрочь забыли. Ох, уж, эти ископаемые Монстры.
В своё время язвительный и фатально самоуверенный Троцкий называл Сталина блестя щей посредственностью партии, а Молотова – её каменной (или чугунной?) задницей А вот каким местом думают наши нынешние управители? Одно утешает: таких похорон, как в 1953 году, уже никогда не будет. Уж лучше управители с задницей на плечах, чем молодчики из НКВД у дверей вашей квартиры. Иного пока не имеем.
Да и достойны ли мы этого самого лучшего со всей нашей инертностью,
привычкой к иждивенчеству, халявным заработкам, невежеством, шови
нистической самовлюблённостью, величием, которого нет и, по боль
шому счёту, не могло быть в стране тотального тысячелетнего духов
ного рабства. Увы, история последних двадцати пяти лет показала, что
может быть и намного хуже. Всё тот же проклятый вопрос стоит перед
народом, ЧТО ДЕЛАТЬ? Нам уже обещают на официальном уровне, что
ближайшие 10 Россию ждут ещё более тощие, по сравнению с нулевыми,
годы жизни. Не хотелось заканчивать статью на такой невесёлой ноте
Но реальность пока не даёт повода для радости. Опять вспомнились
строки Маяковского, написанные по поводу самоубийства Есенина:
"ДЛЯ ВЕСЕЛИЯ ПЛАНЕТА НАША ПЛОХО ОБОРУДОВАНА
НУЖНО ВЫРВАТЬ РАДОСТЬ У ГРЯДУЩИХ ДНЕЙ,
В ЭТОЙ ЖИЗНИ УМЕРЕТЬ НЕ ТРУДНО,
СДЕЛАТЬ ЖИЗНЬ - ЗНАЧИТЕЛЬНО ТРУДНЕЙ..."
Ниже стихи разных лет
ПОСЛУШАЙ, БРАТ...
Послушай, брат: пророка нет
В больном отечестве моём.
И нас прагматик чёрных лет
В ГУЛАГ отправил под ружьём.
В края могил, края болот,
Распятых душ, охранных рот.
И что же?! Новое вино
Вливаем в старые меха
И нас, уж так заведено,
Слов облепила шелуха.
О, полемический накал! –
Бьют в грудь «прозревшие» мужи,
А некий серый кардинал
Готовит длинные ножи.
ДРАКУЛА
Мыкалась Дракула в роли Оракула:
Шикала, хмыкала, вякала, хрякала.
На площади Старой сидела вальяжно,
Во славу свою голосила протяжно.
А на Лубянке нам тоже убытки:
Наручники, ключники, пули и пытки.
Подальше пошлём эту Дракулу, братья,
Бутырку, Лефортово, всех без изъятья.
Достукалась, сука?!! Всем сукам наука.
ЧАСТУШКИ-СТАЛИНУШКИ
Что ты, Коба, что ты, Коба,*
Что ты пялишься из гроба,
Не погиб социализм,
Процветает организм
Всей чиновной братии,
Совесть – на распятии.
Что ты, Коба, что ты, Коба,
Ты куда полез из гроба.
Бальзамированный труп?
Надорвали девки пуп
На твоём колхозном поле,
Вот уж воля, так уж воля!
Что ты, Коба, что ты, Коба,
Что, покойничек из гроба?
Развалились прохари?
Разбежались упыри?
Кодла твоя чёртова:
Бутырок и Лефортова.
Что ты, Коба, что ты, Коба,
Разве можно так, без гроба,
По Москве похаживать,
БуркАлом замораживать.
Сгинь, кремлёвская редиска,
Под тобой от крови склизко.
Что ты, Коба, что ты, Коба,
Так и будешь ты без гроба
Усами пошевеливать,
Некого расстреливать?!
Вон, орут поганки:
«Фикус из охранки!» **
КОГДА СТРЕЛЯЮТ НА ВОЙНЕ. . .
Когда стреляют на войне
И умирают на рассвете -
Жизнь всё-таки ещё в цене
И снова вырастают дети.
Но громоздился том на том,
Партийцев заносили в списки
И узнавали мы потом:
"На десять лет без переписки".*
И под портретом Ильича
Их избивали в кабинете,
Они кричали сгоряча:
"Неужто правды нет на свете?"
Ни до, ни после, ни во сне
Палач на свете не родился,
Который взял и пол весне
Сам на берёзе удавился.
__________________________
* Приговор "На десять лет без переписки"
означал только одно - расстрел
в течение 3-х суток
______________
* Коба, подпольная кличка Сталина,
так его звали всю жизнь ближайшие
друзья, большинство из которых
были уничтожены по его приказу.
** Фикус - его предполагаемая кличка в царской охранке
(по некоторым воспоминаниям старых большевиков, из
тех, что были уничтожены уже после революции 1917 г.)