В прошлое чёрной дырою затянут,
бога сложив в медальон на груди,
был он немыслимее, чем в Коране,
а там тех немыслимых пруд пруди.
Голым содержанцем у старой жизни -
согбенным иноком и сиротой -
пробовал пальцем ошейничек лисий,
пятясь в Евангелие за крестом.
Как оккупант, василиск Куролесов,
плёнку просвечивал, резал металл,
на Пятикнижье дыханием, жестом,
прозой безденежья он истекал.
Правдой ли, кривдою ли неумелой,
бабочкой иль полоумным котом,
он на полёты расходовал тело,
Буддою звёзды сливал в решето.
Малым и сирым по праву рожденья -
тонкие радости неба в руках
он ощущал, потому что - не гений,
a потому что выдумывал страх.