Я позвонил.
Она открыла дверь –
Красивая, весёлая, шальная,
С еврейскими глазами.
Будто сливы
Намокли под дождём
И влажно
Блестят.
Блестят и сладко счастье обещают.
- Вы кто? – она спросила.
Я замялся.
Потом сказал решительно:
- Еврей!
- Еврей? – она споткнулась в разговоре,
Беспомощно взглянула и зарделась.
Как маков цвет:
- Я...Я не понимаю.
- Скажите, вы детдомовка?
- Ну да!
- Снежкова Лена?
- Бывшая Снежкова.
Теперь – Васильева.
По мужу.
Что вам нужно?
- Я в Барнауле был, у Соколовой.
- Ах, это наша директриса!
Как же!
Мы в переписке.
- Анна Николавна
Сказала, чтобы я к вам обратился,
Я девочку еврейскую ищу,
Исчезнувшую в дни войны в Сибири.
- А я при чём?
- Все факты говорят, что это вы.
- Не может быть!
Какой-то бред, простите.
Я русская!
Снежкова я, Снежкова!
- Вы помните родителей?
Она
Опять споткнулась,
Будто бы с разбега,
Потом пошла и села на диван.
- Я закурю?
- Курите! – я ответил
Пришёл с работы Павел, муж,
Партиец,
Горкомовский инструктор.
Мы пожали
Друг другу руки.
Павел добродушен,
Приятен в обращении,
Надёжен,
Как бабушкин комод.
Серьёзный дядя.
- Вы говорите, что моя жена –
Еврейка?
Может быть.
Ведь там, в детдоме, меняли имена,
Фамилии давали произвольно.
Как вы её назвали?
- Лея Гольдберг,
Хотя, быть может, Лея Ротенберг.
- Какой кошмар! – хозяйка прошептала. –
Я Ротенберг?
Пожалуйста, уйдите!
- Останьтесь! –
Павел явно забавлялся.
- Давайте выпьем!
Лена, принеси!
А, впрочем,
Ты, наверное, не Лена,
А Сара или Броха.
Я не знаю
Имён еврейских.
Главное – вино.
И рюмки.
- Не смей смеяться! –
Лена закричала.
И всхлипнула,
И вышла,
Хлопнув дверью.
Хозяин был по-прежнему спокоен.
- Вы журналист? – он мне кивнул небрежно, –
Газета то партийная?
- Районка.
- Понятно, - Павел глянул с любопытством.-
Скажите, для чего вам это нужно?
- Что это?
- Ну, еврейское безумство.
Ведь мы давно живём в двадцатом веке,
И нации сливаются,
И люди хотят срастить корнями.
Мы едины
Мы все - народ советский.
Через годы
Забудутся все ваши имена,
Ненужные среди любви и дружбы.
Я промолчал, но с ним не согласился.
Вино горело пламенем на солнце.
Пожар пылал отдельно в каждой рюмке,
Пылал он и у Павла в голове...
- За коммунизм! – Сказал с нажимом Павел, -
За общество достойное,
В котором
Не будет ограниченности предков,
Желавших кровь советского народа
Сливать в национальные пробирки!
Не выйдет!
Ничего у вас не выйдет!
У вас, у вас,
Что ночью ловят тайно
Чужие голоса из-за кордона!
Он выпил,
Захмелел и стал пунцовым.
- Послушай, журналист! – он мне сказал.
Подумал и добавил:
- Журналюга!
Я не позволю, чтобы ты травил
Мою жену,
Пусть сотню раз – еврейку.
Мне лично наплевать,
Но есть приличья.
И я, инструктор общего отдела
Горкома партии, смириться не могу
С тем, чтобы ты кружил
Моей жене
Невинную головку.
Она Снежкова Лена!
Это ясно?
Её страна, как дочку, воспитала,
Дала диплом,
Квартиру,
Радость жизни.
А ты куда зовёшь её?
В подполье?
Возможно, в диссидентские квартиры,
Где ваши Леи, Сары, Енты, Брохи
Бездумно занимаются ивритом?
Ну нет!
Такого, милый мой, не будет!
Засим,
Моё почтенье!
Вот Бог,
А вот – порог.
И зайгезунд!
На лестница ждала Снежкова Лена:
- Я вас найду,
Я позвоню вам, можно?
- Да, Лея!
Позвоните.
Мы расстались
На тридцать лет,
А, может быть, навечно?
Рафаэль-Мендель
январь 2013г.