Душа остаётся к искусству почти черства,
покуда она не почувствует в нём родства,
но есть высочайшие степени мастерства -
когда на творение будто снисходит Бог.
Она замерла неподвижно как истукан,
и мудрость стекает в неё как вода в стакан,
а разум её как из чистого звука ткан -
он в звук погрузился, что густ почти и глубок,
и в звуке он стал растворим, будто соль в воде,
и, тускло мерцая, как свет в отдалённой звезде,
терял в нём себя, чтоб потом находить везде.
В толпе с нею рядом почти позабытый друг.
Обнимет её, но одёрнет она: смотри.
Звук бьётся в ней как океан, что заперт внутри.
Он космос простёр в ней, проспекты и пустыри -
её сахасрара как люк распахнулась вдруг.
Пронзая собою Вселенную как лучом,
застыла она, не думая ни о чём -
Бог отворил в ней сердце своим ключом...
Но друг тут тронул бережно за плечо:
закончилось, выходи.
Со сцены в тот миг полетели черновики:
поэт всё отдАл, до самой последней строки -
те белые листья коснулись её руки,
она разрыдалась, их крепко прижав к груди.