Чёрный ноябрь. Я шёл по асфальту улиц с тусклыми фонарями. На нём были трещины, как линии
на ладони. Можно ли было подумать, что это ладонь города, я не знал. Эта девушка, она была
дьявольски простодушна хитра. Какие силы, тёмные или светлые, послали её в город? Как-будто
нет множества других сил, гораздо более могущественных! Я должен был следить за ней.
Если бы я шёл следом, она бы непременно это почуяла. Крылья её носа трепетали, как
крылья ночной бабочки Zygaena carniolica. Наверное. Я их не видел, крылья её носа. А этих
бабочек видел, много раз. И ловил их сачком, десятки за ночь, и засовывал в трёхлитровую банку.
Но никогда, никогда не усыплял их эфиром. Я пел им древние колыбельные песни.
Просто ради шутки. И кто-то действительно тихо смеялся, какие-то почти невидимые
жуткие твари, беззлобные и почти неслышно скользящие за спиной.
Я решил не идти следом, а идти впереди. Я слышал звук её шагов. Угадывал,
куда она повернёт. И поворачивал туда, заранее. Это было очень трудно, угадывать.
Нашим миром управляют законы чудовищной красоты. Например, в русском языке есть только
одно прилагательное из одного слога. В древнеуральском языке их семь.
Но русские заимствовали только одно. Ещё: посреди сухого чёрного ноября
вдруг начинает падать белый мокрый снег. Хлопья летят в свете фонаря, и на
душе становится хорошо и сказочно. Если умеешь смотреть. Вот ещё закон: под
страхом ссылки в Хщую Сибирь нельзя называть снег белоснежным. Но я иногда
делаю это, чтобы посмеяться над Законом.
Я иду впереди этого существа. Сжимаю рукоятку тончайшего шила.
Рукоятка из лимонного дерева. Чтобы было больнее.