При пересчёте байтов смысла эти мысли
уходят в минус с денотатными вещами;
там, ниже уровня ноля, резвятся гризли
в Березине бок о бок с вещими лещами.
…такой картофельный хребет кардиограммы
подозревается пока в случайной связи
с хребтом дракона, а где лямы, там и ламы.
(Не я, а Фрейд рифмует – квази… мрази… штази…)
Вот буква И – частица контура забора,
насупит бреве и – каденция союза,
венец ар-ти-ку-ля-ци-он-но-го затора,
гипотетическая кочка для Карузо;
словно атлант, язык поддерживает нёбо
одно мгновение, а по-простому, липнет,
от косновения выигрывают оба,
в разлуке сохнут, если их хозяин крикнет
иль отчебучит вокализ, иль стон постельный,
едва зависящий от лани или длани;
если хозяин по натуре – бард бордельный –
фальсифицирует себя на тленной стлани.
Бард глохнет в Барт, распад от Карла до Ролана,
где Деррида есть Дарида, потом – Далида,
а та цирюльницей дошла и до Роланда,
по ходу сделав из причёски – инвалида
подстать тому, который рифму подбирает
к строке грядущей, завершающейся здеся,
ваш непокорный рифмоплёт уже рожает,
кричит глаголом повелительным «засмейся!»
и сам смеётся – ха-ха-ха! – но нет причины,
опричь отъявленного барда из хибары,
из хи-хи-бара, мусульманского мужчины,
бо «бара» задом наперёд имеет чары
с райками слившихся зрачков, теперь наощупь,
по-белорусскому – навобмацак, прочтений
ограничитель сделал путь предельно тощим,
каб не поплыть в многообразии значений,
что вынуждают сделать круг к «централу» Круга,
шансон, шанс он даёт нам выдвинуться к барду
навстречу или же на встречу его друга,
які для пущей глубины отрезал гарду,
когда заочные уколы в кулуарах
нанёс под видом звуковой акупунктуры,
и дружба дружб, дрожа в гетерах и гитарах,
ущемлена была до аббревиатуры
иль сокращения – др., а то и кратче,
финал аффинити тэтанов, в морфах Хаббарда
музЫка жмётся, как бауловое в клатче,
и больше некому подать ни рук, ни рапорта
об увольнении в запас иль в преисподнюю…
Мы пустим Сож как лингвистическую реку
в страницу-скатерть, словно пену новогоднюю,
чтоб из структуры вымыть нотного калеку.
Потекла вода!
Грымяць грамы кожнай грамы, чутна пачварная мова разбуральнага станаўлення, быццам бы навушнікі стадыённых чаш справакавалі клаустрафоБію ў гарачых, кармінавых і эластычных беларускіх ракавін, але мы замарожваем дынАміку перспектыўным перцэпцыйным фатаграфаваннем, загрувашчваючы памяць непаваРотлівым крыгаходам кадоў, дзе на аДной з чорна-белых пліт папанінцамі туляцца літары: бард – брад – брат – рат – рад – дар.
(Гремят граммы каждой граммы, слышна чудовищная речь разрушительного становления, словно бы наушники стадионных чаш спровоцировали клаустрофоБию у горячих, карминных и эластичных белорусских раковин, но мы замораживаем динАмику перспективным перцептивным фотографированием, загромождая память неповоРотливым ледоходом кодов, где на оДной из чёрно-белых плит папанинцами жмутся друг к другу литеры: бард – брад – брат – рат – рад – дар).