Киев никогда не был угрюмым городом, вопреки тому, что о нем говорят приезжие из-за границы, имея в виду его малую освещенность в сравнении с западными мегаполисами. Даже разбомбленный и весь в руинах, как теперь уже документально доказано, от рук собственных же граждан, он был жутким, с саркастической усмешкой среди зияющих развалин, говорящей: «Ужо я вам!». Но угрюмым он никогда не был.
Киев всегда спасали три фактора – купола величественных храмов, теперь уже сплошь позолоченные, зелень на улицах – каштаны, липы, клены, ясени, дубы, калины в старом городе и на Подоле, на Владимирской горке, в Липках, в Мариинском, в ботанических садах и парках, в урочищах и ярах.
И третий, немаловажный фактор – потрясающе красивые девушки и женщины. Доказательства тому – портреты моей бабушки, маминой родной сестры и самой мамы. Мама рассказывала, что когда бабушка, тогда еще молодая дама «бальзаковского возраста», то есть за тридцать, шла по Крещатику под кружевным, «шантилевым» зонтом – будучи шатенкой, тем не менее, она была очень светлокожей и быстро сгорала на солнце – так вот, не было ни единого мужчины, молодого и не очень, который не посмотрел бы ей вслед с восторгом.
Вообще, факт красоты киевской лучшей половины даже не приходится доказывать. Это аксиома! Я ни один раз видела, как у только что приехавших иностранцев уже при выходе из автобуса или машины «отвинчивалась голова». Как начинали сиять и разбегаться в стороны их глаза, пытающиеся уловить мимолетный взгляд пронесшейся мимо них Афродиты, вышагивающей на высоченных «шпильках», или щебечущих Персефоны с Прозерпиной, у которых и без «шпилек», в балетках ноги были божественной красоты, как и положено греческим богиням, непонятно каким ветром занесенным в украинскую землю.
Да что говорить, вы сами просто выйдите на улицу и пройдитесь по городу. И если вы все еще «живой» мужчина в возрасте, студент, или «мужчина в расцвете сил», у вас просто отвинтиться голова. И беда, если вы за рулем машины: сердце, которое утром дома билось в размеренном темпе, вдруг словно сорвется с цепи и поскачет, как спелый киевский каштан вниз по брусчатке мостовой (там, где она еще сохранилась, эта знаменитая киевская брусчатка).
Даже девушки и женщины смотрят прекрасным киевлянкам вслед, кто с завистью, а кто с нескрываемым восторгом в глазах « Как вас много!». Откуда вы такие взялись? – задаются вопросом старожилы и приезжие.
Однажды по работе я должна была встретиться с одним канадцем. У него была назначена деловая встреча, а я как переводчик должна была его сопровождать. В начале 90-х гг. в городе еще не было пробок, измеряемых по десятибалльной шкале. Просто у людей в массовом порядке еще не было такого количества дорогих машин, как сейчас, когда в одной семье может быть сразу две-три машины. Например, семья из четырех взрослых человек – отец, мать, сын студент и дочь «на выданьи» – может все еще ютиться в двухкомнатной квартире, правда, в центре города – не уезжать же из кирпичных «сталинок» в железобетонные коробки – и у этой семьи может быть три-четыре машины. Представляете, как выглядит двор, где живет эта семья!
Был довольно солнечный, сухой, но прохладный ноябрь. Довольно долго я ожидала свой троллейбус на конечной остановке и жутко нервничала, так как они приходили, но становились «на отстой», то есть, у водителей по графику был перерыв. В советское время им на конечной остановке сделали что-то вроде маленькой столовой, куда подвозили горячее: первое, второе, или они могли выпить там чай со своими бутербродами. А мы, пассажиры, спешащие по своим делам, покорно наблюдали за их трапезой – окна этих импровизированных столовых не завешивались. Но в годы, о которых идет речь, о такой роскоши и речи не могло быть.
Транспорт был в жутком состоянии. Часто вместо привычных стекол зияющие дыры от разбитых окон забивались фанерой или листами железа, пока прокат не стал дефицитом и «умельцы» не сдали в металлолом все, что можно было снять, отвинтить, украсть, часто создавая угрозу для жизни людей.
Я чувствовала, что просто замерзаю, а еще предстоял довольно долгий путь в ледяном, дребезжащем троллейбусе, и не было никакой гарантии, что он будет ехать с нормальной скоростью, даже если вот прямо сейчас подойдет и водитель сразу откроет двери.
И троллейбус подъезжал, а водитель не выходил, и двери не открывались. Людей все прибавлялось, а он садистически улыбался, глядя в зеркало заднего вида, как мы топчемся, чтобы не замерзнуть. Потом двери открывались с грохотом и железным скрипом – и люди бросались внутрь машины, отталкивая и сминая друг друга, чтобы занять место у окна – так надежней, что тебя не попросят уступить место старику, ребенку, инвалиду или беременной женщине.
Понимая, что никто из водителей не собирается в ближайшие пять-десять минут двинуться в путь, я пересчитываю деньги в кошельке. Понимаю, что их мне должно хватить на такси, если ехать «по счетчику», останавливаю такси, состояние которого было не на много лучше троллейбуса, говорю водителю адрес и мы летим через полгорода со скоростью на грани дозволенной. Подъезжаем к гостинице ровно в три минуты десятого, встреча была назначена на девять. Я влетаю в вестибюль: клиента нет. Я решаю подождать минут пять. Не выходит. Иду к лифту и еду на его, последний этаж. Стучу в номер. Тишина. Горничная выходит из соседнего номера и говорит мне, что «они уже ушли». «Давно?» - спрашиваю я. Оказывается перед самым моим приходом. Я бросаюсь в кафе на этаже. Нет. Спускаюсь в бар. Нет. Иду в ресторан. Нет. Выхожу в вестибюль и решаю, что надо проверить близлежащие кафе, бары. В то время их в округе было не так уж много. Оббегаю все – нигде никого. Даже спрашиваю барменов и официанток, описывая внешность пропавшего. Нет, никто такого не видел.
Выхожу из последнего у Ломбарда и решаю ехать в офис. Мобильной связи тогда еще не было, звонить некому и некуда. Приезжаю в офис. Не могу сказать, что боюсь шефа, но сам факт, - потерять иностранного клиента в первый же день, - волнует меня не меньше, чем шефа. Время лихое, кабы чего в голову чью-то дурную не пришло.
Сидим в кабинете и пытаемся представить, куда его могла занести нечистая сила. Человек не знает языка. В Киев прилетел вчера во второй половине дня. В городе никого не знает. Решили немного подождать. И вдруг раздается телефонный звонок. Шеф хватает трубку и слышит английскую скороговорку.
- На, это он. Узнай, где?
Шеф языка не знает, по-русски тоже немногословен. Беру трубку и слышу по-английски:
- Help, Ira, help me!
- Where are you? – спрашиваю я.
- I don’t know where I’m now. A big church is close to me.
Я же говорю, купола спасают.
- What church? What else?
- A big garden. Please, come and take me to the office.
Трубку берет какая-то женщина и говорит:
- У Владимирского он, тут стоит. Я поняла, что заблудился человек.
- Спасибо. Передайте, пожалуйста, ему трубку.
Клиент берет трубку и чуть ли ни плачет, умоляет скорей приехать за ним. Я командую ему стоять и ни с места. Шеф вызывает водителя и говорит отвезти меня к Владимирскому собору. Мы выходим во двор, садимся и мчимся к Владимирскому. Подъезжаем. Бедняга стоит весь бледный. Видно, что перепугался не на шутку. Сажаю его в машину, и мчим в офис. Бизнес-встреча сорвана. Придется передоговариваться.
По дороге в машине он мне рассказывает, как его занесло к Владимирскому собору.
Вышел, говорит, в вестибюль, тебя нет. Решил пройтись до троллейбусной остановки. Думаю, подожду тебя там. Ты ведь все равно поедешь троллейбусом со мной. Стою, смотрю по сторонам и вдруг вижу, идет ОНА, богиня! Я такой красавицы давно не видел. Голливуду нечего делать! Ноги – ух, от ушей! Глаза сейчас спалят мое сердце. Волосы черные как смоль, длинные и на ветру разлетаются как у хорошей кобылы хвост. Она подходит к остановке, где я стою, смотрит так на меня, что я проглатываю свой язык, а из глаз у меня слезы, - и садится в троллейбус. Я глаз не отрываю от ее ног – сейчас вот уйдет! И сам не знаю, почему, сажусь за ней следом. Чувствую запах ее духов, голова кругом. Стою с закрытыми глазами и чувствую, сейчас взлечу, пробью крышу троллейбуса. Открываю глаза – моей богини нет, нет нигде! Смотрю вперед, назад – нет. Запах ее духов еще есть, а ее нет. Вспоминаю, что троллейбус останавливался. И понимаю, что она вышла, пока я стоял с закрытыми глазами. И тут я вижу, троллейбус заворачивает с главной улицы и начинает подниматься вверх, вдоль высоких деревьев. Я кричу водителю, прошу выпустить. Но он не понимает, и никто не понимает меня. Я в ужасе. Троллейбус останавливается возле церкви, я выскакиваю и начинаю умолять всех помочь мне. Но никто меня не понимает. И тут подходит пожилая женщина в платке, берет меня за руку и ведет к телефону, и что-то говорит. Я нахожу телефон офиса и звоню вам. Дальше ты знаешь….
Едем какое-то время в тишине. И вдруг он взрывается:
- Это чудовищная, чудовищная страна. Никто не знает ни одного иностранного языка! Я кричал на английском, французском, испанском! А по городу расхаживают богини. Так ведь можно погибнуть здесь, понимаешь, пропасть среди этих женщин, церквей и деревьев….
Он потом долго и эмоционально рассказывал шефу, как все с ним произошло. Через меня, конечно. Шеф кивал головой как лошадь. На его лице нельзя было прочесть его отношение к случившемуся. По-моему он был просто счастлив, что все обошлось, и нашего гостя никто не похитил….
Об этом случае мне напомнил другой.
Дело было в майские сказочные дни, когда еще цветут сирени, тюльпаны и каштаны, но уже в садах и парках зацветают жасмин, пеоны белые, розовые и красные. Когда половина Киева устремляется в Ботанический сад, что на Печерске, где буйство красок будоражит воображение и кровь, где бьют колокола храмов, вьются шмели и дети бегают по траве как угорелые….
В один из таких дней, когда люди старались больше ходить пешком, а не ездить в душном транспорте, я ехала из пышущего жаром центра в наш блаженный, зеленый район, пахнущий зацветающими липами и прелой дубовой листвой. Троллейбус был полупустым. На одной из остановок вошла пожилая интеллигентного вида женщина с мальчуганом, бабушка с внуком лет двух, двух с половиной и устроились на переднем боковом сидении – внук, стоя на коленках, рассматривал и комментировал все, что видел за окном. Бабушке это явно нравилось – развитие речи, как-никак. Она мягко ему улыбалась, отвечая на вопросы, если такие у внука возникали. Я сидела в том же ряду на втором сидении. Передо мной сидел мужчина лет сорока с лишним, с ним мальчик лет восьми – девяти от силы. На одной из остановок троллейбус остановился возле стайки школьниц – девчонок лет шестнадцати. Они, по-видимому, вышли из школы и что-то живо обсуждали, смеясь и давясь от хохота. Девчонки были, как на подбор, тощие, длинноногие, светловолосые в коротюсеньких юбчонках, едва прикрывающих трусики.
- Девиська, - с восторгом в голосе проговорил малыш.
- Да, девочки, - как бы поправляя его, проговорила бабушка.
Все мужское население троллейбуса вперило свои взгляды в этот человеческий цветник под молодым цветущим каштаном. Будьте, уверены, эти девчонки знали себе цену! Своим длинным ногам, маленьким попкам, туго обтянутым юбчонками, своим развивающимся кудрям, своим звонким голосам и заливистому звонкому смеху. Среди них стоял один долговязый мальчишка, лицо которого было густо усыпано пурпурными бугорками. Он что-то им рассказывал, что всех невероятно смешило. А он стоял и от гордости раздувал ноздри.
- Не, бабуля, - проговорил настойчиво малец, - ДЕВИСЬКА! Та!
И он ткнул пальчиком в стекло. Трудно сказать, какая из девочек произвела на него впечатление. Мальчик с папой, что сидели передо мной, проследил за пальчиком малыша, и о чем-то шепотом спросил отца. Отец взглянул на щебетух и вдруг неожиданно дал пацану подзатыльник и прикрикнул:
- Балбес, молчать!
Мальчик вжал голову в плечи, но незаметно повернул ее к окну опять. Троллейбус тронулся с места.
- Хачу девиську! – взвыл малыш. –Девиську хацу!!!
- Перестань, - ласково и успокоительно прошептала бабушка. Но чувствовалось, слова внука ее смутили.
- Не пелестану, - вопил внук. – Девиську хацу! Класивую девиську!
Троллейбус медленно отъезжал от остановки – и абсолютно у всех, сидящих в нем мужчин головы повернулись так, что грозили каждому жуткой травмой – вывихом шейных позвонков. Сердца у них итак уже были обожжены весной и женственностью. Отца с сыном передо мной не минула эта напасть. Опомнившись, отец опять дал сыну подзатыльник…
А малец продолжал уже не на шутку выть навзрыд на весь троллейбус:
- Класивую девиську хачу!
И никакие уговоры, объяснения и даже угрозы, что его высадят из троллейбуса, не помогали. Малец кричал еще громче и даже пригрозил пойти к «девиське» пешком, если его высадят. Все сидящие в троллейбусе начали хохотать хором. Водитель забыл, что надо объявлять остановки, и тоже хохотал.
Бабушка не находила себе места. Вот так, с воплем «Девиську хацу!» мы доехали до предпоследней остановки, где бабушка вышла со все еще вопящим внуком, попросив у всех прощение за неудобство.
Все улыбались и конечно же давным-давно простили и бабушку, и юного влюбленного. Потому что в городе был сумасшедше-прекрасный месяц май….
А теперь пусть кто-то попробует назвать Киев угрюмым городом.