ГЭРИ ЭБЕРЛИ
Глава 5
ТРИУМФ ЧАСОВ
Введенные поначалу лишь для монашеского обихода, часы быстро вышли за пределы монастыря. Уже в 1309 году гордилась своими часами церковь Св. Эусторджио в Милане. Вскоре новшество пришло и в другие города: 1324 год – Беве, 1325 – церковь Св. Готарда в Милане, 1340 – монастырь в Клюни. У Шартрского собора в 1359 году было двое часов. К 1365 году часы как достояние общественности появились в Падуе, Генуе, Болонье и Ферраре. (1)
В раннюю пору часы были в основном в церквях, но вскоре они стали появляться и в местах, особо посещаемых народом, начинало зарождаться общинное время. Гражданская жизнь Европы подстраивалась под ритм часов. В 1370 году французский король Карл V установил часы в нескольких своих дворцах и приказал, чтобы все часы в Париже звонили одновременно с королевскими. (2)
У первых часов не было стрелок, только система колоколов, но вскоре появился циферблат с одной стрелкой. Стрелка двигалась по циферблату в направлении, которое потом стали обозначать как направление часовой стрелки. Так как работа часов напоминала движение планет (Солнце тогда тоже считалось планетой), средневековые ученые и философы уделяли им больше внимания, чем другим машинам, и декларировали их преимущество. Часовые шестерни могли использоваться при создании машин, имитирующих движение Солнца, Луны и планет. В 1271 году писатель, творивший под псевдонимом Роберт Англичанин, написал книгу, озаглавленную «Сфера Сакробозо», герои которой, часовых дел мастера, пытаются создать астрономические часы, имитирующие движение небесных сфер и использующие висячие гири для приведения в работу часового механизма. Усовершенствованные астрономические часы стали появляться в городах Европы почти сразу после изобретения обычных часов. Знаменитые астрономические часы в Страсбурге, созданные около 1350 года, сразу были провозглашены чудом. Они представляли движение планет и знаков Зодиака, а также показывали приход трех волхвов к Деве Марии и поющего петуха. Подобные же часы появились в Орвието, Реджио, Уэлсе, Лунде (Швеция), Любеке и Берне. Большинство таких часов демонстрировали докоперникову модель мира, однако уникальные астрономические часы в Болонье являли пифагорейский порядок, при котором солнце и другие планеты вращаются вокруг огромного огненного шара. (В Страсбурге позднее представлено было пост-коперниково движение). Знаменитые часы Джованни де Донди, созданные около 1350 г. и уцелевшие лишь в чертежах и моделях, показывали движение Солнца, Луны и пяти видимых планет. Они были снабжены еще и эллиптическими шестернями, предназначенными для изображения эллиптических орбит Луны и Меркурия. Говорят, что де Донди строил свои часы шестнадцать лет.
Города спорили друг с другом о том, чьи часы сложнее и совершеннее. В большинстве крупных городов, таких, как Венеция, часы на башнях центральных площадей с движущимися фигурами и трубящими ангелами, казалось, заявляли о том, что этот город и является центром мироздания.
Неудивительно, что в то время родилась метафора Вселенной, подчиненной часовому механизму. Средневековый ученый Никола Орем (ок. 1323 — 1382), первый высказал мнение, что мир — это часы, созданные Господом Богом, и вслед за ним многие европейцы рассматривали Небеса как великую машину, а Создателя — как величайшего из мастеров. (3) Часы, работающие как Вселенная, преобразились во Вселенную, действующую как часы.
Этот период со всей неизбежностью порождает всевозрастающее число проповедей, трактатов и разного рода высказываний о быстротечности времени. У Чосера в «Кентерберийских рассказах» Гарри Бейли, хозяин постоялого двора, где ночуют паломники, определив по солнцу, что уже десять часов, произносит краткую проповедь о том, как не следует зря тратить времени.
Средневековое безразличие ко времени сменяется, напротив, беспокойством о времени, и чувство это еще усугубляется в эпоху Возрождения и последующие периоды, когда точность измерения времени возросла. Около 1410 года были изобретены первые пружинные часы. Идея минутной стрелки возникла в XVI веке. Однако часы с двумя стрелками вошли в обиход лишь век спустя, одновременно с появлением маятника. А к 1670 году уже не были в диковинку и часы с секундными стрелками. (4)
Введение часов в повседневную жизнь каждого человека в XVI веке привело — в последующие несколько столетий — к потрясающим изменениям в отношении жителей Европы ко Времени. Ощущение Времени кардинально преобразилось. Если прежде производительность труда у текстильщиков вычислялась из расчета дневной выделки, то с 1335 года стала учитываться выработка за час. Перемена может показаться на первый взгляд не столь уж существенной, но она выражает новое, прагматическое отношение к времени. Время — товар, который можно делить на все более дробные доли. «Как только в эпоху Возрождения возвысился средний класс, – замечает Льюис Мамфорд, – обычный счет времени уступает место скрупулезной его экономии и нормированию. И с тех самых пор Вечность перестает быть критерием и целью человеческой деятельности». (5)
В то же самое время дает о себе знать и новое историческое чувство, связанное с эпохой Возрождения (само это название подсказывает, что новая эпоха воскрешала и возрождала дух прежних времен). Прежде, в средневековой концепции времени, акцент ставился на поучительно-биографическом аспекте истории. Люди извлекали из истории уроки, как подобает жить в настоящем. Хронологии уделяли не слишком много внимания. По нашим меркам, средневековые историки были весьма неточны в расположении событий и к тому же смешивали факты с вымыслом. Но эпоху Возрождения, как отметил Рикардо Кинонес в своей работе «Разгадка тайны времени в Эпоху Ренессанса», наступила переоценка часового и исторического времени. Коммерческие предприятия нарождающегося капитализма, включавшие перемещение товаров, взлеты и падения рыночных цен, текучесть денежных единиц и почасовую оплату труда, ставившую выручку в зависимость от того, как работающий использовал время, — придавали важное значение времени и его содержанию.
Неудивительно, что в ту эпоху так много говорилось и писалось о том, как сберечь, сохранить, как не упустить время. В проповедях священники особое внимание стали уделять таким фрагментам Евангелия, как притча о десяти разумных девах, которым воздается за надлежащую бдительность (Мф. 24) ; как слова о том, что мы не можем знать дня и часа и, конечно, как притча о талантах, толкуемая в капиталистическом духе, как призыв вкладывать деньги своевременно, чтобы получить в будущем прибыль. Иначе время уйдет, и можно упустить свою выгоду. Повсюду, в течение последующих нескольких столетий, после изобретения усовершенствованных часовых механизмов, все появилось повышенная торопливость во всем. Люди почувствовали, что их земная жизнь конечна. Проявилась настойчивая необходимость успеть; сейчас, немедленно сделать что-то. Внимание стало акцентироваться на том, что все мы уйдем в небытие, что надо оставить после себя какой-то след. Надо доказать и себе, и окружающим, и потомкам, что мы не напрасно пришли в этот мир и не зря прожили свою земную жизнь. В классическом и средневековом наследии акценты не столь жестки, тогда говорили больше о том, что времена приходят и уходят в естественном чередовании. (6) Между тем в поэзии и философии эпохи Возрождения основными лейтмотивами становятся tempus fugit , memento mori и carpe diem .
Гуманисты раннего Возрождения, такие, как Петрарка (1304 — 1374) и Леон Баттиста Альберти (1404 — 1472) возвестили это новое чувство Времени и Истории своими исследованиями в области античной классики. Еще один писатель Возрождения, Флавио Бьондо (1392 — 1463), был первым историком, предложившим разделение времени на древние, средние и новые века, принятое и в наши дни. (7) Такое разделение подразумевает, что мы должны возвращаться мыслями сквозь века назад к великому прошлому, к тому, что некогда было создано человечеством, но что мы уже потеряли. Он, как и другие гуманисты, замечал при этом, что и текущая эра канет в прошлое и станет для потомков историей, и этот круговорот Времени будет продолжаться до скончания веков.
Читая письма Цицерона, обнаруженные в веронском манускрипте 1345 года, и другие работы выдающихся древних философов, Франческо Петрарка пришел к убеждению, что история может создаваться личностями во взаимодействии с текущими событиями того времени, в котором эта личность живёт. Согласно Петрарке и другим, история предлагает нам состязаться с прошлым. Литературные турниры были весьма популярны в эпоху Ренессанса. И было совсем не легко не то что подражать, но и просто создать нечто похожее на произведения древних мастеров литературы и искусства. Трудно было достичь художественного уровня оригиналов. Не только писатели, но и художники эпохи Ренессанса пытались достичь уровня древних мастеров и даже превзойти их.
Талантливые люди должны восстать и, призвав на свою сторону время, создать великие и долговечные памятники. И тогда явится великое искусство, будут построены города, изменится облик мира. Изучение прошлого даст средства к построению будущего. Вот какие идеи выразили в своих трудах историки Никколо Макиавелли (1469 — 1527) и Франческо Гвиччардини (1483 — 1540). В «Государе» Макиавелли иллюстрирует примерами выводы Петрарки о времени и истории. Сильные личности, наделенные хитростью и умом, должны воспользоваться возможностями, которые дает время, и захватить власть, по крайней мере на какой-то срок.
Но вот где камень преткновения. Ничто не продолжается вечно. Постоянства не существует. Изучение древних империй не только открывают возможности для сотворения новых миров, оно еще дает понимание того, что все вещи проходят, ни одна из великих империй не устояла под натиском времени, и как бы ни были могущественны тот или иной правитель или правительница, им не удержать власти навечно. И, поскольку средневековое чувство стояния одной ногой в вечности ушло из сознания людей, пришло беспокойство. Если кто-то не достиг величия в земной жизни, он навеки упустил свои возможности. Вот что писал в своей «Социологии Возрождения» Альфред фон Мартен: «Начиная с XVI века в больших итальянских городах часы тикали все двадцать четыре часа в сутки. Этим удостоверялось, что время быстротечно и потому необычайно ценно, что надо обручиться со временем и держаться за него, если хочешь быть хозяином всех вещей. Такое положение не было известно Средним векам; у них времени было в достатке и вовсе не требовалось смотреть на него как на некую ценность. Оно, это положение, возникло как точка зрения человека, время которого уходит». (8)
Последствия таких взглядов были необычны. Фон Мартен пишет, что строители старались изыскать более быстрые методы сооружения зданий, чтобы окончить строительство как можно скорее. Соборы уже не строили в течение жизней нескольких поколений, – ведь время быстротечно. Уитроу отмечает, что экономия времени стала настолько актуальной, что старый способ живописи по сырой штукатурке al fresko был заменен методом масляной живописи al secco. Петрарка, хотя он жил на заре эпохи, расписывал свою жизнь исходя из идеи о драгоценном времени: шесть часов он уделял сну, два – необходимым нуждам, а все остальное время дня – писательской работе и научным занятиям. (9) Леон Баттиста Альберти также следовал правилу, согласно которому он, встав утром, записывал, какие дела ему надо сделать в течение дня, чтобы жизнь шла con ordine, (в соответствии с порядком). (10) Хотя распорядок дня человека эпохи Возрождения восходит к монашеским часам, акценты смещаются со священного времени к повседневному, бытовому.
Людьми эпохи Возрождения овладевает чувство все ускоряющегося времени; убыстряется самый ритм жизни. И появление усовершенствованных часов еще больше ускоряет личное время человека. Когда же часы из общественной сферы проникли в домашний обиход, люди и домашнюю жизнь стали расписывать столь же скрупулезно, как общественную. К XVI веку осознание времени так углубилось, а часы настолько усовершенствовались, что дела намечались уже с точностью до минут. Прежде встречи назначались на утро, на вечер, приблизительно на такой-то час, но в XVI веке, как замечал доктор Джонсон в одном из своих эссе, вождь Реформации Филип Меланхтон (1497 — 1560) просил назначать ему встречи на заранее определенные часы с точностью до минут, чтобы ему не приходилось проводить время в праздности.
Писатели позднего Возрождения, такие как Шекспир, Эдмунд Спенсер, Бен Джонсон и другие, кажутся одержимыми мыслью об уходящем времени, скоротечности жизни и неизбежной смерти. В ранней пьесе Шекспира «Комедия ошибок» часы выведены как атрибут сюжетной интриги: если до заката солнца среди жителей города Эфес не найдется человек, который внес бы выкуп за приехавшего из враждующих с Эфесом Сиракуз купца Эгеона, то бедный старик Эгеон лишится головы. В поздних пьесах, сонетах и поэмах нередко выражено уныние в связи с угрозой, исходящей от всепожирающего времени. В заключительном акте «Ричарда II» главный герой произносит монолог, в котором подчеркиваются все парадоксальные аспекты времени, с которыми сталкивалось сознание людей эпохи Ренессанса. Ричард чувствует, что человек и часы начинают составлять одно целое, что Время и его жизнь вместе приближаются к концу.
Я долго время проводил без пользы,
Зато и время провело меня.
Часы растратив, стал я сам часами:
Минуты – мысли; ход их мерят вздохи;
Счет времени – на циферблате глаз,
Где указующая стрелка – палец,
Который наземь смахивает слезы;
Бой, говорящий об истекшем часе, –
Стенанья, ударяющие в сердце,
Как в колокол. Так вздохи и стенанья
Ведут мой счет минутам и часам. (11)
Чувство времени, характерное для людей эпохи Возрождения, его согласованность с Историей пронизывают хроники Шекспира, написанные в конце XVI века. Ход истории неотвратим, и одни люди, как Болингброк, его сын Хэл, герцог Ричмондский, наделенные обостренным чувством времени, одерживают победы, а другие, как Ричард II и Ричард III, терпят поражение и гибнут. Историей движет превратность, и завоевания одного поколения часто ничего не значат для последующих. Такова трагическая судьба Генриха V, так потрясшая публику шекспировского театра.
Это чувство неудержимого напора времени еще ярче выражено в шекспировских трагедиях, написанных уже в XVII веке. Зритель «Макбета» переживает ужасающее нагнетание времени по мере приближения действия к финальной развязке. В размышления, монологи и диалоги Макбета все чаще вторгается поток событий, которым он уже не в силах управлять к финалу. Разговор Макбета с Банко, отложенный во втором акте, так и не происходит, и в финале, когда Макбет терпит крушение, он адресует мрачный монолог процессии множества «завтра», неизбежно приближающейся к «последним мигам памятной поры».
В поэме «Похищение Лукреции» Шекспир дает выход своим чувствам относительно времени. Он адресует Времени резкие, оскорбительные слова, называя его «наперсником (товарищем) отталкивающей, до отвращения и таящей в себе угрозу ночной тьмы» и «пожирателем юности». Как обычно, трагическое осознание разрушительной силы времени преобладает у Шекспира над признанием его созидательной силы.
Едва ли Шекспир был единственным, кто размышлял о законах времени. Теме времени много места уделил Спенсер, а Бен Джонсон завершает свою маску (драматический жанр XVI–XVII вв.) «Любовь спасает от глупости и невежества» (1611) обращением ко времени, представленному в маске Хроноса:
Ты в каждую частицу часа
Бесценный пожираешь дар.
Средневековое ощущение близости человечества к Вечности постепенно затухало, и к XVII веку оно окончательно уступает место мотиву безотлагательности жизни. Время ускорилось, и стало зарождаться новое, современное чувство времени.
В XVI–XVII вв. большие центры часового производства возникли в Аугсбурге, Нюрнберге, Блуа, Париже и Лионе. В XVI–XVII вв. цеха часовщиков появляются в ставших мировыми столицами Женеве и Лондоне. Со временем также в Гааге, Стокгольме и Копенгагене учреждаются подобные цеха. Когда на заре католицизма в Италии было изобретено и стало завоевывать жизненное пространство часовое производство, ремёсла там были не столь развиты, как в более северных европейских странах, где люди исповедовали протестантизм. Именно в эпоху Возрождения наука в Италии стала делать большие успехи и Италия смогла догнать исповедующую протестантизм северную Европу, где развитие науки также вошло в фазу расцвета.
Вполне осознанное восприятие «мира часового механизма» и всех его составляющих окончательно утвердилось, как новое чувство, ощущение новой реальности, только в эпоху Реформации. На юге Европы, где преобладающей религией был католицизм, люди продолжали придерживаться размеренного распорядка жизни и относились ко Времени также, как их предки в эпоху позднего Средневековья и Возрождения. Их чувство времени продолжало оставаться медленнотекущим, даже статичным. Бог пребывал на небесах превыше девяти ангельских чинов, внизу в четком и непреложном порядке выстраивался мир, а времени надлежало предварить трубный глас и окончание земной жизни. Нравственность в Средние века представлялась более важной, нежели хронология. Правда, ученые Возрождения уже выдвинули идею прогресса, но в поисках совершенной модели мира они слишком часто оглядывались назад, на Золотой Век.
Реформация же окончательно сместила акценты в направлении будущего, призывая людей не тратить понапрасну время в настоящем, поскольку количество времени, отпущенного каждому, заранее определено и постоянно убывает. Вместо призыва в связи с быстротечностью времени брать от жизни все возможные удовольствия, реформаторы, особенно пуритане, призывали серьезно и много трудиться.
Не позднее, чем в 1552 году, английский Парламент предпринял попытку ограничить количество праздников, чтобы оно не превышало двадцати семи дней. Это предписание означало, что работающие люди имели теперь семьдесят девять свободных и праздничных дней в году, включая воскресные, – гораздо меньше, чем в средневековом календаре. Пуритане ополчились против праздников ещё потому, что в английской этимологии праздник, holy day, означает день святого, то есть посвящен кому-то из святых, почитаемых католической церковью. Пуритане полагали, что в Библии этих дней не было, что это папизм насадил почитание святых и что с этим надо покончить. И они хотели возвратиться к библейской модели: шесть дней работай, день отдыхай.
Это был отход от средневековой традиции, выставлявшей череду праздничных и торжественных дней. Многие из этих торжеств восходили к работам земледельческого цикла, предполагавшего неравномерную загруженность разных времен года. Беглый взгляд на церковный литургический календарь показывает, что множество важных праздников от Рождества до Пасхи вмещается в период между осенним сбором урожая и новым весенним севом. Были, разумеется, и большие летние праздники, как канун дня Св. Иоанна, известный также как Ночь на Ивана Купалу. Предусматривались и ярмарочные дни, и храмовые недели, и приходские праздники.
Собственно говоря, до того, как стало заявлять о себе пуританство, люди рассматривали работу как вынужденную повинность, отплату за празднество жизни, ее надо было делать, чтобы жить в приличных условиях. Исторические документы свидетельствуют, что люди охотно бросали работу, едва только представлялась другая возможность просуществовать безбедно. В своей замечательной книге, посвященной этому вопросу Общественная история досуга начиная с XVII века, Гари Гросс отмечает, что в до-индустриальную эпоху рабочие чаще промышляли игрой, нежели зарабатывали деньги постоянным трудом. Как только цены падали или повышалась плата за труд, рабочие в ответ на это не увеличивали производительность, чтобы возрос и достаток, а предпочитали брать дополнительные выходные дни. Они часто пользовались правом не работать в понедельник. Этот день получил прозвание святого понедельника, и являлся своеобразным продолжением Субботы. Столь длинный выходной становился возможным, потому что торговые предприятия начинали работать лишь утром или днем в понедельник и субботняя выручка оставалась до той поры нерастраченной.
Понятно, что среднее сословие и пуритане из горожан находили такое положение угрожающим. Для торговцев и лавочников время и в самом деле было равнозначно деньгам. С пуританской точки зрения труд, в особенности тяжелый, был средством исправить человечество, спасти его от развращения. Пуритане верили, что в награду за труд они получают здоровье и благосостояние на земле и награды в вечной жизни. Забавы и услады – дело второстепенное. «Мы посланы в этот мир не как в дом забавы, а как в дом труда, – как сказал кто-то из поколения новых англичан. — Мир времени дан людям для самосовершенствования. Как вы распорядились временем жизни, такая у вас будет и вечность». (12) Досуг, каким он был в средние века и продолжал оставаться в католических странах – Франции, Испании и Италии – рассматривался пуританами как верный путь к греху и угроза добродетели.
Составленные Джоном Кальвином «Законы христианской религии» призывали к очищению и освящению всего мира и как одну из способствующих этому мер предписывали оставить один выходной в неделю. Но и этот день не надлежало проводить, как бывало, в пивной, игорном доме или возле арены для петушиных боев. Нет, время Субботы более священно, чем время других дней. Дела, которые делаются в выходной день, – это дела для души. Если что-то читать в эти дни, то только Библию, и если петь, то только псалмы. В пуританской Новой Англии Суббота была днем, когда запрещалось работать. Транспорт, игры, удовольствия – все приостанавливалось. В некоторые места допускались бродячие музыканты, их позволялось слушать до тех пор, пока их музыка не начнет доставлять удовольствия слушателям. Получать удовольствие (в том числе от музыки) считалось у пуритан грехом. Все также помнят проповедь в Массачусетской колонии о мальчиках, которые утонули в Субботу потому, что, потакая своей языческой похоти пошли плавать, вместо того, чтобы стоять в церкви и молиться. Ричард Бакстер в «Наставлении христианам» (1673) писал: «Помните же, что время этой краткой, несовершенной жизни – это всё, чем вы располагаете для приготовления к жизни бесконечной. Когда она пройдет, хорошо или дурно, у вас больше ничего не будет». (13)
В конце концов люди, организовавшие свою жизнь по новым законам, стали процветать в сравнении с другими, и этим не преминули воспользоваться торговцы и фабриканты. Постепенно земледельческая ориентация уступала место торговой и мануфактурной, а затем и промышленной. Лозунг «Время – деньги» стал девизом эпохи. Люди меняли личное время и праздники на экономические выгоды, и в конце концов время и даже вся жизнь стала измеряться деньгами, приравниваться к деньгам. Даже такой, отнюдь не пуританин, как Бен Франклин мог написать в своем «Альманахе бедного Ричарда»: «Ты любишь жизнь? Тогда не расточай время, ибо оно материал, из которого эта жизнь сотворена».
Но, конечно, на наше восприятие времени повлияли не одни пуритане. Наше чувство времени коренным образом менялось с развитием науки, потому что часы – это в известном смысле сердце науки. Опыты и точное наблюдение зависят от возможности предвидения, регулярности, систематических измерений, и чем точнее вы измеряете время, тем вернее и ваши расчеты, и ваше восприятие действительности.
В течение XVII века идея вселенной-часов одержала победу над всеми прежними моделями мира. Кажется, что эта концепция принята была сознательно и обдуманно. Иоганн Кеплер (1571-1630) писал: «Цель моя – доказать, что небесная машина больше похожа на механизм часов, нежели на божественный организм». (14) Роберт Бойль (1627-1691) писал о вселенной, что она сродни «очень точным часам, может быть, таким, как в Страсбурге, где все вещи задуманы столь искусно, что когда запускают машину, всё происходит согласно изначальному замыслу изобретателя, или некоего умного помощника, нанятого им, но функции их осуществляются специфическим образом, благодаря энергии цельного и простого устройства машины». (15)
К концу XVII века часы стали точнее и совершеннее. Голландец Христиан Гюйгенс (1629-1695) изобрел маятниковый регулятор, увеличивший точность часов в сто раз, довел суточную погрешность до десяти секунд вместо прежних тысячи. Целый век понадобился для достижения такой точности. Гюйгенс также написал философский трактат, названный Trait; de la lumi;re , в котором он провозгласил, что мир действует по принципу механизма, как большие часы.
В свете грандиозных технических достижений в производстве часов и изменений в обществе, связанных со стандартизацией времени, весь период с начала XVII до конца XIX века связывается с революцией в понимании концепции времени. Время стало рассматриваться как процесс, как мир часового механизма, который тикает безотносительно к нашему, субъективному чувству времени. Возникло представление об абсолютном времени, как о вселенной-часах, и оно коренным образом изменило взгляд на историю и на место человечества в потоке времени.
Абсолютное время, как и морские часы, как и представление о вселенной-часах, было открытием века Рационализма. В процессе разработки своей небесной механики Исаак Ньютон неизбежно должен был думать о времени как регулярном и измеримом процессе, как о чем-то однонаправленном и равномерном. Постепенно чувство абсолютного времени, хорошо работавшее в физических исследованиях, утвердилось в обыденном сознании европейца. Время стало рассматриваться как нечто абсолютное и постоянное. Оно вскоре лишилось своей текучей, изменчивой и качественной природы и стало регулярным, линейным и необратимым процессом, действующим с постоянной скоростью, измеримой благодаря чудесным часам XVIII века. С каждым годом мир все более становился зависим от часового механизма. В последующие два столетия вопрос «который час?» стал еще актуальнее, потому что без этого знания не состыковывались не только ритмы жизни двух людей, но также ритмы человека и вселенной.
Часы постепенно входили в повседневную жизнь человека. Возникала потребность постоянно смотреть на них. Большие башенные часы не удовлетворяли этого желания. Спрос рождает предложение. И появились часы для дома. Особой популярностью пользовались небольшие, компактные модели. В дома буржуазии и в покои знати они вошли позолоченными и украшенными в стиле барокко. Но соседство часов не всегда и не всем доставляло удовольствие. Как и владение одновременно множеством часов. Часы были с музыкой и боем, они производили столько шума, что мешали жить не только самим хозяевам богатых особняков, но и их не менее вельможным соседям. Какофония из музыки и боя множества разнообразных часов «накрывала» целые кварталы. Жители вынуждены были спасаться бегством. Известная в то время куртизанка Мадам Ловиньи вынуждена была покинуть Париж, так как музыка многочисленных часов в соседнем особняке д’Эпернон раскалывала ее жизнь на мелкие кусочки. (16) Жан-Жак Руссо (1712-1778) говорил, что выбросить вон свои часы – это жест в духе эпохи Романтизма и шаг к обретению вечности. И однако в течение всех этих лет часовая механика красной нитью вплеталась в ткань европейской жизни, и точка зрения, что мир устроен по принципу часового механизма, постепенно стала преобладающей. Концепция эта воплотилась в планетарии – изобретении Чарльза Бойля, четвертого графа Оррери. В этом работающем по модели часов механизме шары разных размеров представляли планеты и другие тела солнечной системы в их взаимоположении и движении. Они также вращались вокруг Солнца. Поворачиваешь в рукоятку – и вселенная приходит в движение. Те же часы!
Часы стали более точными, и уже многие люди строили свою жизнь в согласии с ними. И вот уже стало изменяться представление о самом времени. Новые, усовершенствованные часы XVII столетия «могли однообразно и долго тикать в течение многих лет подряд, что должно было укрепить веру людей в однородность и целостность времени. Поэтому часовой механизм стал не только прототипом для механической концепции вселенной, но и основой для современного понимания времени». (17) Когда люди считали время текучим, как вода в клепсидре или песок в песочных часах, или когда они проживали свою жизнь ориентируясь на солнце над головой, они склонны были думать о времени как о разжиженной, даже тягучей субстанции, переходящей с быстрого и отрывистого, как стаккато ритма к медленному, томному, апатичному течению. Но вряд ли они чувствовали время так, как мадам Ловиньи и ей подобные, те, чьи жизни оно раскалывало на мелкие кусочки. Как только часы утвердились в жизни европейских народов, люди, разумеется, стали строить свою жизнь по ним, отступая от более естественных и органичных ритмов, они стали рассматривать время как постоянно движущийся процесс, не меняющий никогда ни направления, ни качества. В минуте шестьдесят секунд, не больше и не меньше. Часы подтверждают это. Как только ритмы часов стали рассматриваться, как образец устройства вселенной, и люди стали согласовывать свою повседневную жизнь с этим «механическим миром», круг замкнулся. Новая модель мира утвердилась в умах человечества бесповоротно. Люди пытались внести в свою жизнь ту же размеренность и постоянство, которыми были наделены их часы. К началу XVIII века часы, комнатные и карманные, были практически у всех зажиточных людей. В конце XVIII века лондонские мастера производили 80 тысяч часов разных типов для общественных нужд и еще 50 тысяч для домашнего обихода. У мастеров Женевы эти цифры были соответственно 70 и 80 тысяч. Благодаря миссионерам XVII века и торговцам XVIII, европейские часы и европейский взгляд на природу времени стали проникать в такие отдаленные страны, как Турция, Китай, Северная Америка. Часы и часовая модель вселенной постепенно завоевывали мир. (18) В результате, как утверждает Мамфорд, изменилась сама ткань повседневной жизни. Ориентированные по часам средние сословия «сводили жизнь к скрупулезной, непрерывной рутине: столько-то на дела, столько-то на еду, столько-то – на развлечения – всё тщательно подсчитано». (19). Эта мания сверхточности, вплоть до превращения живой жизни в часы, сатирически отображена в романе Лоренса Стерна «Тристрам Шенди». Отец Тристрама буквально помешан на часах. Всем известно, что он спит с женой раз в месяц, в определенную субботу, и благодаря этому герой точно знает время своего зачатия.
Так, жизнь по часам превращала людей в механизмы, почти наподобие музыкальных автоматов – еще одного чуда техники XVIII века. Часы в такой мере стали распоряжаться повседневной жизнью людей, что даже ночью важно было знать, который час. И вот, чтобы не жечь понапрасну свечек, один француз, месье Де Виллайер, изобрел часы с пряностями. В отверстия рядом с цифрами помещались различные специи. Проснувшись среди ночи, изобретатель брал из лунки, ближайшей к часовой стрелке, кусочек специи. Скажем, если корица, значит три часа ночи. (20) Кулинарный метод однако не получил развития. Проблема ночного времени была разрешена благодаря изобретению часов с репетиром, которые просто вызванивали час при нажатии на кнопку.
Важность часов в обиходе привела к тому, что в современном мире присутствует постоянное соперничество – кто придумает и разработает более точный и совершенный часовой механизм. Особенно актуальными для научной, исследовательской и торговой жизни стали корабельные часы, и история возникновения морского хронометра свидетельствует о том, какие невероятные философские и общественные последствия может повлечь за собой обычное изобретение.
Шестнадцатый и семнадцатый века отмечены широкой экспансией европейцев в другие части света. Начиная с открытия португальцами побережья Африки (куда они попали в поисках Индии), правительства разных стран Европы разрабатывали долгосрочные, на несколько сот лет, планы расширения своих торговых путей, а затем и политического влияния, вплоть до проникновения в самые отдаленные уголки земли.
Для определения долготы и точного времени восхода звёзд как навигаторы, так и астрономы нуждались в очень точных часах. Проблема заключалась в том, что моряки не могли узнать точные координаты своего местонахождения если не знали, который час. Они могли определить широту путем измерения угла между горизонтом и солнцем в момент, когда тень от солнечного диска показывает полдень, и таким образом узнавали, где находятся по отношению к экватору. Но чтобы вычислить свою долготу, надо было знать, где в данное конкретное время находятся определенные звёзды. Звёзды, за исключением Полярной, пребывают в постоянном движении, и то место на небе, где они появляются, зависит от того, когда они становятся видимыми с Земли. На суше часы с гирями или маятником могли справиться с этой задачей, но в условиях корабельной качки они не работали столь же точно. Около 1410 года появились пружинные часы, но тут возникала другая проблема: сила сжатой пружины не сохраняется по мере растяжения пружины, а для определения точного времени сила должна быть сохраняема, как в часах с гирями или маятником. Мореходные часы должны быть устойчивы к жаре и холоду, не говоря уже о постоянном контакте с влагой. Деформация и коррозия металлических частей были не столь уж большими трудностями в сравнении с трудностью изобретения механизма, который обеспечил бы надежное и регулярное действие шестеренок, чтобы точно определять время в продолжение нескольких месяцев или лет пути.
Появившиеся на свет торговые империи Европы располагали значительными капиталами, и вот невероятное количество времени и творческой энергии было затрачено на создание практичных и надёжных мореходных часов. Филип II Испанский, Людовик XIV и Генеральные Штаты Нидерландов обещали большие премии тем, кто изобрел бы машину, с помощью которой моряки легко могли определять свою долготу. Английский Парламент при королеве Анне обещал огромную сумму 20,000 фунтов стерлингов (по сегодняшним меркам 1 миллион долларов) за изобретение, которое даст возможность совершить путешествие в Вест-Индию и обратно с погрешностью не более 30 минут долготы или двух минут времени. (21)
Эта сумма, или, во всяком случае, значительная ее часть была пожалована англичанину Джону Харрисону, который вместе со своим братом Джеймсом сумел создать мореходные часы, благодаря которым расстояние в 4500 миль было покрыто точно в предписанный срок. (22) Это изобретение впервые внедрило портативное время, следствием чего стало утверждение стандарта, эталона времени.
Учреждение стандартного времени не явилось проблемой в дни накануне эпохи всемирных открытий. Местное солнечное время было достаточно точным, а суда двигались медленно, так что отклонение в несколько минут не казалось существенным. Но если каждое общество пользовалось своим солнечным временем как местным, то по прохождении двухсот миль набегало уже двадцать минут. К XVIII веку развилось уже и наземное почтово-пассажирское междугородное сообщение, и для составления надежных расписаний необходимо было выработать общее время. Английская королевская обсерватория в Гринвиче стала изыскивать пути к утверждению стандарта.
Обсерватория, основанная в 1675 году сведущим в науках королем Карлом II (он также основал в 1660 году Королевское Научное Общество), установила начальный меридиан, построив там собственное здание, стоящее на нулевой отметке долготы. Эта же обсерватория утвердила декретом эталон времени, по которому сверяли часы все навигаторы расширявшейся морской и торговой державы – Британской империи. Мореходы по полуденному солнцу устанавливали на глаз местное время и сравнивали его с тем, что постепенно вошло в мировую навигаторскую терминологию как гринвичское среднее время. Со временем и в других странах мореплаватели приняли этот стандарт – в основном благодаря «Морскому альманаху», который в 1767 году начала выпускать Гринвичская обсерватория. Этот необычайно точный справочник расположения звёзд и географических координат сделал Гринвич ведущим авторитетом в области исчисления времени.
Сперва договоренность о стандартном времени была только для мореплавателей, так как только им необходима была в этом вопросе предельная точность. Но вскоре стандартное время принимается и другими ветвями общества. Пассажиров гужевого транспорта стала раздражать двадцатиминутная разница между бристольским и лондонским временем и другие подобные несоответствия, прежде никого не заботившие. Появившиеся в начале и середине XIX века железные дороги сделали проблему еще более насущной. Пассажирам поездов приходилось подводить наручные часы на каждом перегоне. Без стандартного времени нельзя было составить точного расписания, и это вызывало замешательство повсеместно, а особенно в Соединенных Штатах Америки и Канаде, где протяженность путей была огромной. Стандартное время на железных дорогах США было утверждено в 1875 году. А в 1884 году во исполнение плана, предложенного несколько ранее канадским экономистом-дорожником сэром Сандфордом Флемингом, в Вашингтоне собралась делегация из представителей двадцати семи стран. Тогда и было принято решении о разделении земного пространства на двадцать четыре временных пояса приблизительно по пятнадцать градусов долготы каждый. Отсчет велся от Гринвича, как нулевого градуса долготы. Показатели часов менялись от пояса к поясу, цифры минут и секунд оставались неизменными. Если в Нью-Йорке было 9:42:35, то в Чикаго 8:42:35, в Денвере 7:42:35, в Сан-Франциско 6:42:35 и т.д. (сегодня существуют единичные исключения из правила: скажем, в Ньюфаундленде, Канада время различается на полчаса со следующим часовым поясом).
Теперь уже всему миру ничего не стоит отойти от солнечного времени и сделаться монохронным. Система исчисления времени, по которой он теперь живет, все более абстрагируется от природных циклов и, как расчёт фабричной выработки, совсем не зависит от того, когда восходит и заходит солнце. Время железнодорожного расписания стало моделью для времени вообще. Чарльз Диккенс в «Домби и сыне», после нескольких сентенций о повсеместности железных дорог в Средней Англии пишет: «Было даже железнодорожное время, соблюдаемое часами, словно само солнце сдалось». (25) А вот отрывок из книги Генри Дэвида Торо «Уолден, или жизнь в лесу»: «Я встречаю утренние поезда с тем же чувством, что и восход солнца, – они появляются почти так же точно... Приход и отправление поездов являются теперь главными событиями сельской жизни. Они уходят и приходят с такой регулярностью и точностью, и свистки их слышны так далеко, что фермеры ставят по ним часы, и жизнь всей округи подчиняется этому четкому ритму. Разве не стали люди пунктуальнее с появлением железных дорог? Разве не научились они и говорить, и думать быстрее на вокзале, чем, бывало, на почтовой станции?» (26)
После Первой мировой войны это вокзальное время стало временем каждого человека, потому что почти у всех теперь были наручные или карманные часы. В обиход их ввели военные: на поле боя надо было точно рассчитывать время маневров и атак. Массовое общество послевоенных лет подхватило многие военно-полевые обычаи, гражданская жизнь разворачивалась в боевом порядке.
В XX веке Индустриальная революция проникла уже во все сферы жизни, – деловой, промышленной и общественной, – и вся эта сложная общественная модель базировалась на часах. Льюис Мамфорд в своей ставшей знаменитой работе 1934 года «Техника и цивилизация» называет часы краеугольным камнем современной культуры. «Главная характеристика современной машинной цивилизации, – пишет Мамфорд, – это временная непрерывность, система, упорядоченность». (27) Мамфорд подчеркивает, что наша эпоха столкнулась с окончательным поглощением личного времени временем общественным. Жизнь в каждом из ее проявлений разворачивается строго по часам. Столько-то времени на еду, столько-то на работу. Многих уже заботит вопрос о том, сколько минут у них уходит на занятия сексом.
Сегодня атомные цезиевые часы, мировой стандарт точности, имеют точность 0,0000001 секунды в сутки. Какое преимущество перед средневековыми часами, которые за сутки спешили или отставали на целую секунду и порой даже отдавали преимущество солнечным часам. Атомные часы используют излучение атомов цезия в вакуумной среде. В ходе этого процесса атомы испускают фотоны с частотностью, которая устанавливает точный ход времени. (28) Секунда, измеренная таким путем, составляет 1/31,556,925,9747 от солнечного года. Если в водяных часах слышно журчание воды, механические часы тикают и даже кварцевые издают пьезоэлектрический шум, – то атомные часы совершенно беззвучны. Ни журчания, ни тиканья, ни потрескивания – только мигание. И, конечно, сверхъестественная точность. Измерение времени с такой точностью – занятие, требующее высокой квалификации. Во всем мире лишь несколько сот человек знают, как это делать. Мы то и дело звоним по телефону, справляясь о показаниях атомных часов. Мы переносим эти точные показания к себе на запястье и в течении дня стараемся координировать наше личное время с этим абсолютом. Который кажется отделённым от нас, дарованным нам самой природой. Табло мигает в заданном ритме, безучастное ко всему.
К середине двадцатого века процесс потери духовного времени был практически завершен. Абсолютное время, предельно точные часы и всемирная стандартизация времени успешно расторгли связь официального времени с нашей субъективной временной ориентацией. Время шагало вместе с нами или без нас из неопределенного прошлого в неопределенное будущее. Из Ниоткуда в Никуда. И наши жалкие, ничтожно малые жизни терялись в его потоке. Как гигантская машина, время бездумно и бесцельно пролетало, убыстряясь по мере убывания века. Мы знаем, который час, знаем с точностью, какая и не снилась прошедшим векам, но эта точность ослабила нашу связь с вечностью. Вечно движущееся время стало для нас чем-то очень и очень важным, что в большей степени необходимо экономить, беречь, чем попытаться почувствовать вкус и аромат времени, просмаковать его. Мы отдаем времени все лучшее, что есть в нас, и ничего не получаем взамен. Педантичные хронометры являются мерилом отпущенного нам земного времени, они со всей определенностью показывают, что наша жизнь – конечна, что все мы смертны. Единственное, чего они не дают, – это ключа к пониманию смысла жизни.
Как мы видим, западное чувство времени постепенно претерпевало изменения на протяжении нескольких столетий. В результате, наше поколение, впитавшее с рождения современное чувство времени, уже не заметило никаких перемен во временном мире. Исторические перемены похожи на японский высокоскоростной поезд, который скользит в пространстве так, что вы не замечаете бешеной скорости, равной 200 милям в час. Все быстрее проносится по путям состав и мы не можем, при всем желании, уменьшить его скорость. Мы уже настолько усвоили себе этот ритм, что когда останавливаемся, то ощущаем наш досуг (время, свободное от обязанностей) как чудовищную пустоту. Вместо радостной полноты жизни – устрашающий вакуум.
Может быть, метафора жадности ко времени не совсем верна. Возможно, мы даже перенасыщены временем, но каким? Как тот, кто питается отбросами, мы потребляем недоброкачественное время. Слишком редко нам достается, если достается вообще, время, пригодное для души.
С чего начинается поиск священного времени? Может быть с того, чтобы отдохнуть, освободиться от гнета. Мы можем начать с того, что встряхнёмся и бросим все дела, а закончить мистическим союзом с божественным. В мире, где главенствует часовой механизм, мы каждую минуту, каждый час нашей сознательной жизни проводим с чувством, что время наступает на нас. Оно не знает и не хочет знать того, что мы уже «наелись» им. Что нам пора остановиться. Впрочем, мы и сами этого не чувствуем, как не знаем меры в приобретении материальных ценностей. Но природа наша томится по такому состоянию, когда мы можем сказать себе: все, достаточно – и пребывать блаженно в последующей полноте времени. Но древнее ощущение полноты времени нарушено, оно заместилось постоянным желанием и требованием, жадностью ко всему, что можно взять от жизни. Здесь и сейчас.
Прекрасный библейский оборот – в полноте времени. Им обозначается чудесный момент, когда временнОе встречается с вечным. Но этого мало. Больше того, эта полнота времени советует, чтобы познания времени, пришедшие из далёкого прошлого, мы воспринимали не как пустой звук, а почувствовали всё богатство жизненного опыта наших предков. Время уже не поставляет нам порожнюю тару для заполнения хоть чем-то, а в изобилии преподносит нам новую жизнь и новый мир. Источник жизни, который создает и поддерживает вселенную, питает рост и жизнь всего живого, протекает и через нас. Если мы сумеем почерпнуть из этого источника, дадим его влаге пройти по нашим венам, мы познаем и то состояние, когда сможем сказать: всё, достаточно. Пора остановиться.
Но лишь вертикаль нашего бытия открывает доступ к этой полноте времени. Вертикаль, причастная вечному и божественному. Триумф часов, чье шествие к победе мы проследили вкратце, сделал нас неспособными постигать изобилие времени. В условиях этого триумфа осуждается всякая попытка задержать так называемый прогресс или притормозить безумный ритм жизни – какая ужасная, безрассудная трата времени!
Однако ещё не все потеряно. Как у зерна, брошенного в благодатную почву, у способности человека познавать полноту времени есть потенциал, дар к возрождению. Но, подобно саженцу, этот дар нуждается в заботе и уходе – без этого деревце не расцветет, не принесет плодов.
К счастью, мировые традиции духовной жизни открывают нам великое множество путей к обретению священного времени. Возвращаясь к полузабытой практике празднования, к примеру, священного дня Субботы, мы сможем открыть путь к пониманию священного времени, подступы к новому мировосприятию. Познание полноты времени, как мы видим, вполне возможно в нашем быстротекущем, страдающем от временного голода мире. Это не так уж трудно, но вначале нам надо всесторонне изучить этот новый образ жизни.