Искрилось утро, каплями росы,
Зевая, два счастливых сорванца,
Жиринки, из варённой колбасы,
Под самовар припрятав от отца,
Подумывали: «Ловко провели,
Он, даже, не заметил: ну и ну»,
Ведь о войне и думать не могли,
Хотя, играли, каждый день, в войну.
Про голод ничего не знали мы,
Был, просто, не по вкусу белый жир,
Но сорок первый год ворвался в быт,
И окружили, город, блиндажи,
Могильные окопы,
… злая смерть,
Расправив крылья, мечется вокруг
Людей, домов,
…попробуй-ка: ответь,
А твой ли – этот: н-о-в-ы-й Петербург?
Твоим ли остаётся Ленинград?
Твои ли щёки впали на лице,
В страшнейшей из известнейших блокад:
Где были все, в трагическом кольце?
А в нём своей, дрожащею рукой,
Под самовар, без всяческой надежды,
Я… за-би-рал-ся,
...мир – теперь, другой,
И всё – ДРУГОЕ,
…Бог-то, с ней: с одеждой,
Другие – Д-У-Ш-И,
...Та же, всё – Нева,
Адмиралтейство, крепость, Эрмитаж,
Но приговором, кажутся слова:
«Санкт-Петербург, блокадники – не ваш»!
У города-героя, где – лицо,
В высотках, заслонивших прелесть неба,
Иль в старцах, что в ушедших девятьсот
Дней и ночей, опилочного хлеба,
Сосали корки?
Где – ты, Ленинград?
Про героизм и веру: ни гу-гу,
А справился бы с тысячью блокад,
Когда б дельцам не сдался, как врагу.
…Морщинами изъедена рука,
Под самовар, которую пихал,
…Сегодня, отпихнули, старика,
От жизни,
а возможно: от греха.