Прошу тебя, не трогай Ипполита – мы выросли с «Иронией Судьбы».
И здесь в изящной рамочке стоит он не для того, чтоб наш разрушить быт.
Стоит он здесь не год, не два, не десять. Не мусорит. Не курит. Не хамит.
Ты мог бы сорок раз его повесить.
Ну, нет, так нет. Хоть пыль с него смахни.
И пусть стоит.
Не зли, мой друг, меня.
И так он слеп и глух, и без движенья
который год.
И ни телосложенья – увы и ах – почти не помню я,
Ни рук, ни ног, ни линии бедра, ни вдоль бедра руки его скольженья,
Ни песен, перепетых много раз в количестве, достойном уваженья.
Но, если мне приспичит пострадать (суровы женской логики причуды),
Не стану я тебе надоедать и бить в остервенении посуду.
Не побегу в неведомую тьму, в порыве страсти рассекая лужи,
Коньяк и скалку в руки не возьму, а, сохранив тебе покой и ужин,
Смахну слезу.
Достану образок.
Взгляну в его лицо светло и ясно
И напишу коротенький стишок,
«О жизни бренной. Бренной и прекрасной».