Крошечная деревушка, промерзшая ночь тихонько похрустывает в воздухе, и вот вот совсем угаснет, уступив свое место тусклому и тягучему зимнему рассвету. Изрисованное морозами окно в приземистом доме на самом краю деревушки, освещает узкую , занесенную пышными сугробами дорогу, на ветке рябины у самого окна садится снегирь, и глядя на окно поклевывает мерзлую ягоду. За столом в доме сидят двое взрослых, серьезных мужчин в телогрейках, пьют обжигающий чай из алюминиевых кружек, на скамейке рядом с печкой , мерно потрескивающей сосновыми дровами, дремлет серый кот. Мужчина с седой головой - Тихон, спокойным глубоким низким голосом спрашивает Федора, худого жилистого крепкого мужика с пронзительно голубыми глазами и добрым взглядом:
- Так с тех пор как Варвара меня покинула, все сильно изменилось, как что-то надломилось внутри, развернулось и врезалось в сердце, и все кровоточит и болит, сердце как печка жжет все, Федор, и некуда себя деть, как будто и не чему не рад, все через силу, жить себя заставляю каждый день, и каждый день у меня как последний. Устал я Федор, тащить все это, себя тащить тяжко, на кой ляд живу не вижу смысла, зачем Господь меня одного оставил, дети выросли, внуки редко бываю, не так им интересно в деревне летом наверное, в городе у вас жизнь, а тут у нас время стоит будто вода в колодце. Что я должен понять, и как жить, не знаю, и эти вопросы мучают меня, а я ж не академик, в деревне вырос в деревни и умру, вот все хожу по лесу все думаю думаю, и ни как не найду ответ на что столько боли в мире, столько тоски в сердце и зачем, я есть у себя, если ничего не могу понять глупой своей башкой. Бывает езжу к отцу Николаю, ну ты помнишь его, из Северауральска, старый такой мужичок, Варвару приезжал отпевать, не часто езжу, далеко и горючки не напасешься на буран, но как выдается погода приезжаю к нему погостить, про душу говорить. У него тоже вопросы, но другие, тоже мучится, мужик хоть и рядом с Богом, как никак работает на него. Иной раз приедешь и спокойно так становится, ничего не понимаю что он говорит, да и он меня не чует, но поговорить хорошо с ним, тепло как-то что ли с ним, редко правда выбираюсь.
- А с работой то как у тебя, все в клубе так и робишь, все книжки собираешь?
- Ну а как, нет, Федор, кто же если не я следить буд, то кому они нужны будут, все ведь уезжают отсюда все хотят к деньгам в город, а детишкам хоть отрда, по субботам читаем, вопросы там, обсуждения, рассказываю что сам знаю, с ними тоже хорошо, куда я без работы своей, такой труд мне по сердцу.
- Редкий ты мужик, брат.
- Да что мелешь то, старый лось я, а не мужик, все не как не умру, а так хочу Федор, уйти уже хочу, не могу устал я.
- А как же дети, куда они все без тебя, отец Николай друг твой, как без тебя.
- О них Господь позаботится знаешь, а мне тяжело, не куда себя деть, как будто убегаю в лес от себя самого, как будто по кругу бегаю, но то не дело. Ведь понимаешь не от себя убегаю, а от того что душе моей противно во мне. Все от гордости сам то понимаю, да что делать, заставляю себя жить, через силу понимаешь Федор.
Тихон смотрит на него улыбаясь глазами полными какой то юной удали, тяжелой тоски и младенческой ясности.
- Я тебя не пойму ни как, - После долгой паузы проговорил Федор, осекся и продолжил, - Ты страдаешь и жить не хочешь, но заставляешь себя делать столько дел, не пьешь еще и что ты там, баня эта огромная, литературный клуб этот, обливаешься ледяной водой по утрам, я все хочу спросить а что заставляет тебя все это делать? Зачем ты так , усердствуешь, сляжешь ведь не ровен час.
- Он так хочет.
- Кто?
- Господь.
- Ох Брат, люблю я тебя, но все для меня это не понятно, откуда знать есть там кто-то али нет, да и важно ли это вообще, иной раз думаю - нет там никого, я вот в городе живу, это такое место, там деньги, а Бога там нет у людей, не нужен он там. Вот деньги помогают выжить, а как Бог то помогает?
- Так люди и построили эти города , чтобы подальше от Господа сбежать, что тут не понятного. Тут то у нас он всюду, ты в окно то посмотри, что видишь?
- Ну лес, - пожимает плечами Федор.
- Верно, лес. Вот там он живет, и здесь на огороде, и в доме моем тоже, и в сердце моем, я не вижу его, но знаю что Он здесь дышит. И он помогает, все дает нам, и пищу и кров и дрова и те же деньги дает он, уж ты не думай, что ты сам их зарабатываешь, это Господь их дает за честный труд. Но не в том суть, чтобы он помогал нам, на побегушках, младенцы мы не разумные конечно, и он заботится о нас, но корень в том , что бы мы помогали ему. Так себя взять крепко за шкварник и так строго к себе отнестись, чтобы ему в помощники сгодится.
- Это еще как?
- Ну вот я например топлю баню, и приглашаю тех, у кого с дровами туго или у кого нет никого, так завелось у меня, после того времени, как Варвару Господь забрал к себе. Ну и в два приема значит я провожу банный день, по воскресеньям, благо баня меня что надо, ну ты сам видел вчера. Сначала у меня бабы идут, в семь вечера, в девять мужики подтягиваются, мы самовар вот тот, что за тобой на печке, ставим трехведерный, пироги приносят, там, кто что и после просто сидим и говорим. И все счастливы собираться вместе, не почему, просто так, и что-то делать друг для друга, кто-то готовит, кто дрова колет во дворе, кто за водой, кто что, и такая теплая беседа идет, ладная, о мире, о природе, о любви и страхе, о Боге, сама собой возникает, и так дружно все, что многие мужики у нас пить побросали. да да, я серьезно.
- Так Тихон, это конечно все здорово ты придумал, но причем тут , Богу помощь то, в чем она?
- Так вот в единстве, брат Федор, знаешь слово счастье, оно происходит от слова причастно, то есть частью целого, причастность к чему то. а что есть не Бог как единства наших сердец в едином деле, в благодатной беседе в дружбе и любви, Его присутствие, Спаситель сказал где двое или трое во имя мое там и я средь них. Это ему, большая помощь.
- Чудной ты Тихон, ей Богу чудной. Не понимают ведь многие тебя, много чего говорят такого, что я не буду даже тебе пересказывать.
- Ну что, это их дело, просто им тоже хочется Богу помогать, но не могут.
- Отчего же Тихон.
- Да ляд его знает, время придет и они придут ко мне в баню. Я просто топлю ее для всех кто придет и все, у меня ограничений нет, -улыбнулся той самой искренней улыбкой Тихон, которой улыбаются дети когда забыв про все на свете, увлеченные жизнью, невыразимо радуются первому снегу или птице, солнцу или внезапному дождю.
- Вот слушай, - продолжил Тихон,- как то встретил я Машку, бедная девка, с ума сошла еще когда было ей годков шесть, родителей нет, уехала мамка ее однажды и не вернулась, а отца не стало, когда ей еще годик был, я помню его, дельный мужик был, работящий, в столярке работал зав производством у нас на лесопилке, там ниже Сохи. Короче только бабка у нее, девяносто вот в декабре стукнуло, иной раз захожу по хозяйству им, чем могу в общем. Так вот, встретил я как-то Машку, и говорю ей, - А ты что не заглянешь в гости Мария, приходи вечером с Анной Петровной ко мне в баню, чаю с брусничным тяпнешь, пирогов отведаешь, посидишь с нами. А она мне говорит, - Не отмывает твоя баня, - не помывка то бишь это все у меня. Я спрашиваю как так , отчего же баня моя тебе не угодила и как же мыться по твоему? А она на то, - Я только летом в реке, а баня твоя только грязней делает, что придумал старый черт. Я конечно хмыкнул тут, но продолжил нашу странную беседу, в чем же дело, говорю, почему баня тебе не мила? А она, - Прекратил бы ты, деда Тихон мыться в бане, да еще и других водить. Страшно от вас, - говорит, а саму трясет прямо, - Не то это, не верно вы живете, и моетесь не правильно, не мытье, говорит у вас, а чертовщина какая то.
Я спрашиваю, а от чего в реке то моешься только, да лета то у нас в тайге всего ничего, с гулькин нос? А Машка с пылом отвечает , - Так мамка мне велела. Остальное говорит, бесовщина. На том мы и расстались, грустно мне стало Федор, ой как грустно, пошел корову кормить, стою в хлеву, сено кидаю и думаю, как нас сковывает страх, как меня он сковывает, я вот смерти не боюсь, все жду ее, а жить боюсь, старый черт, ведь правду она сказала, посмотри как мыслит девка, она боится другого, оттого, что не знает другого, и прийти то ей боязно, и как тут помочь, что сделать. С этими мыслями я лег спать, а утром проснувшись, понял, что от Бога нас отделает страх и конкретное нежелание этот страх преодолеть, от счастья и жизни нас отгоняет тот же страх, да лень менять что-то, и боязно и одиноко до жути, но однажды, когда тебе уже нечего терять, ты пробуешь пожить по человечески, помочь , кому-то в этом мире, тому кому помощь всегда нужна, и сердце танцует радостью в груди, когда эта помощь ко времени и к месту пришлась. Пошел я значит к ним с бабкой в то же утро, захожу в избу и как могу прошу у Машки прощения, за то что не в силах я ее понять, за то что пугаю ее своей жизнью, не ясной для нее, но всегда рад ее принять в гости, как родную. Пирогов да молока оставил, на том и ушел с камнем на сердце.
- Эка история ,- проговорил нахмурившись Федор , - Зачем пошел, то во второй раз?
-Да как же Федор не пойти, совестно мне стало, что ни чем не могу ей быть понятным, не могу ей объяснить, что баня тоже хорошо, и то что больно девке сделал своим предложением дерзким, да и река, коль ей по сердцу - хорошо, от того что не понял я ее, просил прощения, и сам постарался принять ее такой какой есть, какой Бог ее задумал, там в сердце у нее сады, там тоже ведь Господь живет, пусть по другому, и как я не понимаю, но с уважением отнестись нужно особоливо к чужому страху, то место тайна, с ней каждый сам один на один всю жизнь, и с ней же в гроб однажды ляжешь.
В густом словно мед воздухе, будто остановилось время, братья глядели друг на друга не отводя взгляда, глаза Тихона слезились и были полны такой любви и тепла, будто солнце светило из самой их глубины, что Федор сам невольно прослезился и глубоко вздохнув тихо проговорил:
- Ты прости меня, Тихон.
- Да за что же.
- Я ведь никогда тебя не понимал, с самого детства, ты старше, всегда что-то выдумывал, бегал взад вперед по деревне, книжки энти все читал, а я из-за того что завидовал тебе, становился все дальше, в ведь так хотелось быть тебе братом, да что там братом, близким другом, и все пакостил тебе, и все ябедничал, мамке с папкой, не за , то что меня не брал, я ведь сам никогда не шел с тобой, хоть и звал ты всегда меня, а за то что ты, не такой как я, за то что ты, просто другой. Я ведь вырос, уехал подальше от тебя, от всех вас от деревни этой проклятой и только совсем недавно осознал , что все вокруг не такие как я, все другие, белые вороны и я другой для них, чужой, у каждого свое внутри что-то важное , другое, и во мне и в тебе, и во всех вообще, так горько мне Тихон, ведь десять лет с тобой не общался, после Варькиной смерти, да и до этого никогда не были мы близки. Ты прости меня Тихон, я не принимаю тебя таким какой ты есть, но так хочу, и очень боюсь не быть твоей частью, от того я такой, какой сижу здесь с тобой, уехавший в город от злости и стыда за то, что не стал кем-то , кем всегда хотел быть, забыв про то, что я всегда хотел быть собой, другим для всех, не на показ, а просто собой.
Тихон слушал и смотрел на Федора очень внимательно и серьезно, как иной раз смотрят отцы на своих уже выросших детей, которые навсегда остаются для них безусловно любимыми детьми, и есть в такой взгляде и тоска и разлука и бездонным океаном любовь.
- Люблю я тебя брат, - Будто одними глазами говорил Тихон, - Господь простит и я прощаю. И прости ты, меня старого, - Тихон тянется через стол и крепко обнимает Федора за плечи.
- Отец Николай как то сказал, для Господа Бога не важно что ты сделал и сколько, но важно, как ты делал и во имя чего.
Думаю он имел в виду что пора нам с тобой баню топить начинать, уже светает гляди.
Тихон встает и выходит в сени, скользит смазанная дверь, звякает засов, слышен хруст шагов, потрескивание догорающих в печи углей и мирное журчание свернувшегося в клубок кота. Федор улыбаясь смотрит сквозь окно на розовеющее небо, допивает чай и выбегает в сени , крича, - Тихон Тихон, погоди, дак как жить то вообще надо?
Да откуда ж я знаю, - посмеиваясь говорит Тихон, - дрова руби давай, так и жив будешь.
Над деревней разгорался рассвет, в дымке казалось все светилось, деревья все стояли покрытые пушистыми хлопьями снега, звенела в морозном воздухе пропахшая дымом сосновых дров и зимы тишина, снегирь сидевший на ветке рябины у приземистого крепкого дома, сорвался с места, и только мелкая снежная пыль еще несколько мгновений плавно рассыпавшись, танцевала в своей невыразимой красоте , недолгого полета.