Сидя на нагретом гранитном полу
возле стекляного лифта
в ожидании эрзац-поезда,
который обещали подать в полвторого
вместо моего экспресса,
сожженного на глухом баварском перегоне
неизвестными террористами,
коими руководила злоба и длань Провидения,
я встречаю свою Бог знает какую
годовщину со дня рождения
не с детьми и внуками,
не с родными и близкими,
а с братьями-сёстрами по теракту –
бесприютной девицей в драных джинсах,
бродягой в засаленном клифте,
товарищами по вагону второго класса,
приплетенными ни к городу, ни к селу.
Это горестное событие
происходит в городе Нюрнберге,
где сапожник командовал музами,
а художник с равным тщанием
вырисовывал локоны Девы Марии
и зелёные лезвия травки
на заднем дворе
островерхого родительского дома.
Дом художника, сад сапожника
пожгли лихие эскадрильи
разозлившихся союзников.
В ходе войны, и за дело вроде
они загубили готический Нюрнберг,
я конечно, знаю, что каждому по делам его,
но на все доводы и резоны
отвечает угрюмым ворчанием
мой несогласный еврейский ум,
упрятавшийся в мягкой коре
под твердым черепом.