Вечер, зябкий снаружи, спокоен внутри.
Краска беглого взгляда сливает шатры
Бурых сосен, чей контур домыслить при этом
Нет нужды, потому как знакомый предмет
Тем и дорог, что будучи прежним иль нет,
Остаётся предметом.
Встречный шум исчезает, газуя бегом,
И автобус на трассе, маяча бельмом,
Освещает снежок – дармовой, да несладкий,
И, спасаясь, снег ищет какой-нибудь кров,
Буерак, сухостой, что отличен от дров
Вертикальной посадкой.
Свет уходит в пространство, не чуя пути,
Как полы из-под ног или вздох из груди,
И вплотную потёмки глядят из скворешен,
Мрак подтянут, как вновь испечённый чекист,
И, рассыпанный походя, ведомо – чист
И как будто безгрешен.
Только чёрными, новых фигур не ища,
И без форы – играют на слух небеса,
Ни бельмеса не видя подчас в рокировке,
И луна, неотступно следящая за
Каждой клеткой, болтается рядом, скользя
Точно шар на верёвке.
И – что стоит её отпустить, но земля
И во сне, надо думать, не «куча мала», –
Как-никак у неё есть и пуп и основа. –
Кто-то должен быть спутником, чтоб и в уме
Колыбелью качаться, и, зная о тьме,
Быть светлей остального.
Обнажаясь песком за ушедшей водой,
Прах, как зёрна, вот-вот – и проклюнется в той
Диспропорции, где каждой твари по паре;
Немотою созвездья всплывают со дна,
И – последние ноты оглохшего дня
Замирают в футляре.
Хочешь – жизнь догоняй, хочешь – ночь коротай,
Расползаясь кофейною гущей: гадай –
Не гадай, неизбежно обманешься где-то.
Утро тем и берёт, что ещё про запас
Остаётся, тем самым решая за нас
Половину ответа.
И всё та же луна – за душой без гроша,
Точно ложка к обеду – и тут хороша,
Обратясь центром тяжести сморщенных суток,
И невольно вникаешь в расхристанный пляс
Расстояний, что, может, и радуют глаз,
Да терзают рассудок...