Дом Фёдора стоял рядом с сосновым бором. Вторым с краю. Достался он ему нелегко. И Фёдор знал цену каждой копейке, вложенной в хозяйство.
Снегу в конце ноября 41 года навалило много, а сегодня, 2 декабря, особенно. Взял лопату, пошёл чистить дорожку от своего двора до соседнего, да вдоль забора.
Снег лёгкий, пушистый, работалось споро. Фёдор не любил и не умел делать всё вполсилы, не до конца.
На дороге из бора показались люди. Видно, шли с железнодорожной станции Ясаково, что в десяти километрах от Спасска. Поди, беженцы. Увидев Фёдора, остановились, попросили попить. Пошёл в сени, зачерпнул солдатской алюминиевой кружкой воды, напоил всех желающих и стал расспрашивать, откуда бегут? Как только услышал, что из Ленинграда, насторожился, угостил мужиков табаком-самосадом, пытался расспросить подробнее.
Свой интерес был: недавно пришло письмо от сына Василия с Ленинградского фронта. Пишет, что голодновато приходится, но воюют. Бои идут жаркие за Невский Пятачок – землю на другой стороне Невы. Каждый день перебрасывают туда бойцов, но пока не закрепились. В открытую – то не писал, но по намёкам было понятно. А теперь и беженцы подтвердили: «Не жди, отец, сына, там такая «мясорубка», на Пятачке даже снега нет, всё перемешано с песком и кровью. А по Неве идёт шуга – мелкие льдины со снегом. Но всё равно солдатики переправляются на ту сторону, пытаются закрепиться. И на лодках плывут, и на плотах, и на понтонах. А немец бьёт по ним прямой наводкой. Молись, отец, только на Бога надежда».
Затрепетало сердце: единственный сын, единственный любимый человек, на которого вся надежда в жизни. Стал думать, как же быть.
Тропинку прочистил, пошёл в дом. И в сенках и в передней чисто, домотканые половики постелены, пахнет постными блинами. Жена, Алёна, мастерица: и ткать, и прясть, и вязать умеет. Блины-тонцы печёт, ТОНЬШЕ бумажного листочка, – вся улица завидует. А вот душа к ней не лежит, не люба.
Перед первой войной на гулянку ходил, приглянулась красавица Матрёна. По обычаю бросил ей в передник золотой, да она вернула, отказала, значит. Замуж пошла за Ускова, тихоню. То ли не понравился горячий нрав Фёдора, то ли рыжина в его волосах да в бороде. Молва приписывает их его предку, что в 1812 году от Наполеона отбился, осел в Спасске и основал династию Судницыных, отсюда и все эти свойства. Да и семейное прозвище на улице – французЫ – это подтверждает.
В четырнадцатом году в армию призвали. Служил в полку исправно, кассу полковую сберегал. На вечеринках у офицеров развлекал их игрой на тальянке. Играл с переливами, новый мотив на лету схватывал. В благодарность дарили по «золотому». Собрал за службу приличную сумму, 70 золотых. Надеялся, что мать-купчиха и старший брат в долю возьмут.
Когда пришёл с войны, мать уговорила вложить все деньги в общее дело. Брат поехал в Москву за товаром и не вернулся. Было подозрение, что открыл в Москве своё дело. Мать продолжала торговать французскими дорогими тканями, видимо, связана была со старшим сыном. А Фёдора срочно женила на девушке из семейства Королёвых, не красавице, да и не очень зажиточной, Елене Александровне. И остался Фёдор гол как сокол: и без средств и обременён семьёю. Но перед жизнью пасовать не хотел.
После рождения сына пристроил жену в прислуги в богатую семью, а сам подался на заработки в Питер. Работал извозчиком, благо лошади свои были. Берёг каждую денежку. Накопил, вернулся и узнал о беде: Алёна «заспала» ребёнка. Работала день и ночь у хозяев, уставала да недосыпала. Прилегла дитя покормить, уснула, и не заметила, как грудью придушила. Фёдор бил жену арапником. Выместил гнев и за сына, и за обман матери, и за тяжёлый труд ямщика в Питере.
С упорством одержимого стал строить дом, обзаводиться хозяйством. Получил надел земли. Посеяли просо, овёс, посадили картошку (на песчанике она хорошо росла). Взяли в лугах покос, развели скотину. Каждые два года Алёна рожала. Да всё девок. На них ни земли, ни покоса не давали, а приданое – готовь. Не мог жене этого простить, иногда бил. Выжили четыре дочери. Наконец, Бог послал долгожданного наследника – сына Василия. И после него – поскрёбышем - ещё дочь. Отца боялись все, кроме Васи. Хозяйство стало большим, справным. Девочки и по дому помогали матери управляться, и за скотиной ходили, и в поле работали, и на покосе.
А в любимце-сыне Фёдор души не чаял, но не баловал зря. Учил всему, что знал сам: косить, с конём обращаться, окот у овцы принимать, рыбачить, стрелять из «мелкашки», косу точить, шорничать (сбрую, седло чинить). Больше всего любил ходить с Васей в Собор на праздники. Собор поражал своей величавостью, своей неземной красотой и удивительным звуком: в любом его конце все проповеди были так явственно слышны, будто рядом со священником стоишь. На Пасху разрешалось любому позвонить на колокольне. Поднимались с сыном и звонили. Вид открывался как с птичьего полёта, дух перехватывало. С детства Василий красоту в себя впитывал. Рисовать научился. После окончания семилетки ездил в Рязань поступать в художественное училище, поступил. Велели снять квартиру. На квартиру мальчишку, естественно, никто не пустил, и никто не подсказал, что надо снимать койку. Вернуться в Спасск не захотел. Друг позвал учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище) в Электросталь. Окончил училище и работал на пневматическом молоте, делал детали к самолётам. Мог бы всю войну в безопасности жить, была бронь от армии.
Но Василий бронь спрятал и пошёл добровольцем. Воевать попал под Ленинград, снайпером. Фашистских стрелков выслеживал и «снимал». А потом и в общих боях стал участвовать, когда начались сражения за Невскую Дубровку. В последнем письме писал, что командир перед строем заставляет всех бойцов пить отвар веток сосны, чтобы цинги и авитаминоза не было. При голоде это было спасение, хоть и горечь ужасная.
Фёдор представил Невскую «мясорубку» - заныло сердце. Стал молиться за спасение сына Василия. Молился горячо, долго, но чувствовал, что требуется от него что-то большее. Завечерело…. Жена убежала к соседкам вязать да чаёвничать. А Фёдор, обиходив коней, напоив и задав им овса, пошёл в дом, попил чаю с тонцами, и полез на печку. Тепло разморило, но мысли о сыне не давали покоя. Для него же из сил выбивается, хозяйство собирает. Трёх дочерей перед войной пристроил, замуж выдал, живут теперь своей жизнью. Четвёртая в армии поваром работает, а младшая ещё учится. Поэтому у него одна надежда – Василий. И отец никак не мог представить, что у него этой надежды не будет. Молиться надо. И чем-то жертвовать.
Фёдор верил искренне. Икону из красного угла не убирал, лампадка всегда светилась. Местная власть пока его не трогала, считался середняком, батраков никогда не держал. А когда в тридцатые годы собор разрушили, стал молиться дома, да в соседние деревни ездил, где церкви ещё не прикрыли.
Опять заныло сердце. «Господи, возьми мою жизнь. Я уже пожил, а сына единственного – спаси и сохрани. Завтра все распоряжения сделаю и забирай. Я готов. А Васе позволь с войны вернуться невредимым. И род наш продлит, и мать на старости лет обогреет, и хозяйство обиходит. А я, Господи, готов. Прибери меня к себе, а сына спаси».
Забылся Фёдор тревожным сном с видениями реки, плывущей по ней шуги, песка, красного от крови, и грохотом орудий.
Утром, как только скудный рассвет разогнал густую тьму, встал, полный решимости и веры, всё продумал, собрал нужные документы, положил под божничку. Есть не стал. Попоил и покормил лошадей, выгулял их. Достал с сушила два мешка самосадной порезанной махорки (по тем временам - целое состояние), вынес их на улицу. Сел на лавочку перед домом и стал ждать. Опять на дороге показались беженцы, шли с Ясаково хмурые, уставшие. Останавливал каждого и всем насыпал в карманы махорку. Некоторые не курили – всё равно давал – обменяют на еду. Всё роздал, даже пустые мешки. Во дворе долго молился, глядя на просветлевшее небо. А оно голубело, манило чистотой. Деревья красовались в инее. Приедет Вася – нарисует эту благодать. Пошёл в дом. Пусто и тихо. Алёна с дочерью на базаре, придут нескоро. Надел чистое исподнее, вместо портянок - носки, связанные из белой шерсти. Лёг на лавку и опять стал молиться. И такой сердечной силы была его молитва, и такое было желание заменить сына в уходе к Богу, что Господь услышал его и принял его душу.
Пришли с базара Алёна и Шура. Сначала не поняли, подумали, что отец спит, хотя никогда днём не имел такой привычки. А потом не могли поверить, что его, такого сильного, не стало. Проститься с отцом не приехал только Василий.
Он лежал в госпитале после очередного штурма Невского пятачка с контузией, наполовину оторванным пальцем левой руки и обморожением обеих стоп. Хирург приказал готовить его к ампутации обеих ног, но Василий отказался резко и чётко: без ног жить не буду, умру, так умру. Хирург больше к нему ни разу не подошёл. А Василий, вопреки всем предсказаниям медицины, стал поправляться: палец прирос сам собой, в голове перестало звенеть, а на ступнях появилась тонкая, чистая, новая кожа.
Выжил, пошёл. Опять встал в строй. За всю войну был ещё ранен и в руку, и в ногу, но домой в 46-м году вернулся молодым, красивым, на своих ногах. Погоревал над потерей отца. Но началась гражданская мирная жизнь, надо было в ней находить своё место. Женился. Родил дочь и сына. Увлекался охотой, рыбалкой, в свободное время рисовал, писал маслом. Нарисовал портрет отца, а выйдя на пенсию, стал писать и выжигать по дереву иконы. Он видел в каждом корешке, в каждом кусочке дерева скрытый в нём образ, и показывал его всем, немного подработав инструментом. В доме Василия поселилась красота. И в ней выросли его дети и внуки.
Когда приезжал к дочери в далёкий уральский город Челябинск, много говорил с ней о семье, о детстве, о войне, о странном «уходе» отца. И они вместе пришли к выводу, что отец вымолил сына у Бога ценою своей жизни, так сильно желал спасти его. Ушёл к Господу за сына. ОТЕЦ ЗА СЫНА.
15.08.2013год.
Изменения 21.10.2013г.