6
Ночь – самое тяжелое время суток. Организм, перенесший стресс, никак не может настроиться на волну дооперационного существования. Мое тело, например, привыкло вертеться с боку на бок каждые полчаса. Но боль останавливает тебя в том положении, в котором заснуть просто невозможно. Эта пластиковая штучка под боком грозит сорваться со своей «цепи» от натяжения. Ты пытаешься пристроить контейнер в удобном месте, но где оно – удобное? Перекошенная сетка кровати так и норовит скинуть тебя на пол вместе с матрацем. Только уляжешься, как организм торопит тебя в дорогу – по коридору и направо. Для этого нужно встать, натянуть халат и одолеть стометровку коридора. На обратном пути из туалета ты уже окончательно проснулся.
А храп – эта самая немелодичная музыка, которая может довести до нервного срыва! А ранний подъем – в тот самый момент засыпания, о котором ты мечтал ночью! И до чего противными кажутся бодрые голоса моих подружек по несчастью! Как же они орут, приветствуя друг друга с добрым утром! Выспались мои храпящие жаворонки!
Перед завтраком мы тянемся в ванную комнату на процедуру очистки дренажных контейнеров. Когда ее проводит ночная медсестра, то процесс проходит безболезненно. Испытываешь даже облегчение, освободившись от кровянистой жидкости в количестве двухсот граммов или больше. Но старшая медсестра, Татьяна Васильевна, умудряется даже здесь проявить свой норов. Какие резкие у нее движения, как она дергает тебя за больную руку, когда освобождает от пластыря трубку!
Однажды я все-таки не выдержала, ойкнула:
– Вы можете немного… осторожнее? Больно!
– Всем не больно, а вам больно! Зачем истерить?
– Кто это истерит?
– Спектакль тут устраиваете! Я подозреваю, что вы хорошая… актриса!
Неожиданно для меня слезы так и брызнули из моих глаз. Назвать истерикой мое тихое «ой!» и обвинить в притворстве больного человека, у которого еще свежая рана, да еще такая обширная, захватывающая и лопатку на спине, – это позволить себе может только злобное существо!
Я пока не знала о таком распространенном явлении как послеоперационная депрессия, и сама была неприятно задета собственной слабостью духа.
– Можете не рыдать, я вам не поп, чтобы успокаивать, – прошипела эта работница самой гуманной профессии, добивая мою гордость.
И разозлила:
– Вам бы палачом работать.
Я никогда не оскорбляю людей – даже когда хочется. Но это был не первый случай, убедивший меня в сволочизме этой медсестры.
А было так. За три дня до операции меня отпустили домой на выходные – искупаться. В пятницу Татьяна пришла в семь утра брать кровь из вены на биохимический анализ. И так больно завязала жгут на руке, что я поморщилась.
– Чем вы недовольны, Волкова?
Я промолчала. А дома, к вечеру, почувствовала необычную боль в руке, тогда еще здоровой. Я причесывалась перед зеркалом, когда Витя подошел ко мне:
– А ну, руку покажи! Что это? Кто это тебя так?
На том месте, где мне повязывали жгут, чернела широкая полоса, ниже которой вся рука окрасилась в темно-синий цвет! Это с какой же силой нужно было натянуть жгут, чтобы так нарушить кровообращение! Да еще без надобности – вены у меня хорошие!
Но я не стала жаловаться кому-то или выяснять с нею отношения – смолчала… Я еще надеялась, что все это – случайность, тем более что когда Татьяна Васильевна была в добром расположении духа, она даже улыбалась!
И вот теперь – снова! В общем, я больше не жалела о вырвавшемся слове – «палач». Зато медсестру мои слезы вдруг напугали.
– Идите в палату. Сейчас сделаю вам болеутоляющий укол.
… Нет, не получается у меня отстраненный взгляд на все происходящее вокруг меня. Все мы – заложники обстоятельств, а не вершители собственных судеб. Ты строишь планы, вынашиваешь идеи, пытаешься осуществить свои мечты, но случай рушит все в один миг, выстраивая совсем другую цепочку событий. И я не могу убрать из этой цепочки ни одного звена. Хотела промолчать об одном, но оно (звено) вдруг стало самым весомым в нашей с Ирой судьбе.
Это случилось за четыре дня до моей операции. Вечером Ирочка позвонила мне – пришлось выйти из палаты.
– Мама, Варя только что позвонила мне в панике: у нее, кажется, начались роды. Я ей велела немедленно вызвать скорую помощь.
Моя внучка, Варя, должна была рожать через месяц. Значит, переживания за маму, одиночество ( с отцом ребенка она разошлась еще в начале беременности) привели к преждевременным родам. Варю привезли в роддом на улицу Космическую. Здание роддома недалеко от онкологии, и моя дочь, надев бандаж на оперированный живот, пошла «принимать роды». Она была с Варей до самого рождения сына…
И вот теперь мы лежали на Космической втроем – с младенцем по имени Андрюша. Ирочка проводила большую часть времени в палате у дочки, где было две койки (одна – для мужа роженицы). Сильно уставала от всех нахлынувших свежих проблем, связанных с кормлением ребенка, его самочувствием и так далее.
А я, прабабушка, была «на проводе» – с мобилкой возле уха, слушая дочкин репортаж о поведении Вари (нервничает, грудь болит), Андрюши (плачет или спит)…
Новый член семьи невольно перетянул на себя часть моих переживаний о дочке, внучке и окрасил их в более светлые тона, как это ни странно. Просто я услышала по телефону младенческое «уа, уа», и мое сердце наполнилось нежностью.
Но как же тяжко дались моей Ирине эти прогулки через огромный двор клиники – в соседний. А ей ведь предстоял сеанс химиотерапии, после которого вообще трудно держаться на ногах… Получается, что даже после операции у нее не было возможности полежать, отдохнуть.
Не отдыхали и наши мужья – мой Витя и Ирочкин – Володя. Ездили в эту несусветную даль – привозили лекарства, вещи, еду. Иногда приходилось по два раза в день. Мы страдали физически, они – морально, но ведь и физически тоже! В июне жара была страшная. Ожидание маршрутки однажды закончилось для моего мужа мощным тепловым ударом.
А я все никак не могла решиться «отблагодарить» своего хирурга. Приготовленные две тысячи ждали, когда их отдадут по назначению.
И однажды все-таки случай подвернулся: в совсем пустом коридоре встретилась с нашим завом (конверт был в кармане халата). Догнала его, окликнула, Он, как всегда, в лицо не смотрит, что-то невнятно произнес.
– Игорь Олегович, я хотела вас поблагодарить за все…
Тут я быстро сунула в его карман конверт, а он так же шустро вытащил его наружу и вернул в мой!
– Так это не делается! – четко сказал, но шаг не убавил.
– А как ЭТО делается? Я никогда это не делала, – ответила я.
Думаю, он не ожидал такого нахальства.
– Пусть ко мне придут ваши родственники, тогда и поговорим.
– Ясно.
Да, ясно. Известный прием, о котором я уже наслышалась здесь: надавить на психику родственников, которые не должны жалеть денежек ради спасения мамы, бабушки, тети и так далее. Родне неловко отказать, она начинает обещать, а потом мучительно ищет источник добывания этих тысяч гривень. Кто-то продает квартиру, кто-то влезает в долги.
Если бы я была малолеткой, тогда разговор с родственниками был бы уместен. Но я – пенсионерка преклонного возраста! Зачем же за моею спиной обсуждать мой диагноз и оценивать его в деньгах?! Значит – это психическая атака, а не гуманный прием!
В день, когда выписывали мою дочь, за нею приехал сын, Женя. Они пришли ко мне попрощаться. Мы сидели втроем в коридорчике, который связывает два крыла нашего отделения. Мимо проходили врачи, медсестры, санитарка. И мой Игорь Олегович пробежал. Я поздоровалась, он остановился:
– Это ваши родственники?
– Да, дочь и внук.
Он окинул внимательным взглядом фигуру внука. Оценивал, должно быть, качество одежды на предмет платежеспособности ее хозяина. Летом это трудно сделать, когда все ходят в джинсах и футболках. Зато дочь моя, к тому времени уже принявшая сеанс химии и вмиг облысевшая, выглядела хорошо: красивый парик, модное платье, макияж на лице…
– Пусть ко мне зайдут!
Он скрылся, а Ира скомандовала мне:
– Иди за деньгами!
Я – чуть ли не бегом за конвертиком, уже потертым…Вручила дочке. Та вошла в кабинет, держа этот конверт за спиною в руке. Женька остался со мною. Дочь вышла к нам минут через двадцать.
Сцену описываю со слов дочки.
ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ: Мы сделали вашей маме радикальную операцию по удалению злокачественной опухоли. Пришлось убрать и все лимфоузлы, в которых могли быть метастазы. А теперь…
Пауза.
ИРА. А теперь мы хотим вас поблагодарить.
Протягивает конверт.
ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ (кивает на конверт) Сколько там?
ИРА. Две тысячи.
ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ (изумленно) Ско-олько?
ИРА. А сколько нужно?
ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ. Пять.
ИРА. Сколько?! У мамы нет таких денег. Она пенсионерка. И у меня – тоже. Я только сегодня выписалась из гинекологии. Мы потратили уйму денег на операцию и химию! В одной семье – две раковых больных – это слишком. Войдите в наше положение!
Зав молчит.
ИРА. Сколько нужно добавить, чтобы вы согласились взять? Тысячи хватит?
ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ (вздыхает). Ладно. Учитывая семейные обстоятельства...
У меня тысяча нашлась. Я ее «заныкала» от своего супруга, ненавидящего все эти взятки. Это были деньги, накопленные в течение года на зимнюю обувь. Я прихватила их с собой в больницу, понимая, что при таксе в пять тысяч за грудь, как уже донесла разведка, мне с двумя тысячами может и не повезти.
И снова повторилась ситуация: поймала зава в коридоре, сунула деньги в его карман, он взял с непроницаемой физиономией.
А у меня перед глазами стоит та сцена торга моей дочки с хирургом – вымогателем «благодарности»! Как она похожа на базарную, мама миа!
– Почем огурцы?
– Двадцать гривень кило.
– А за пятнадцать?
– Не пройдет!
– А за восемнадцать?
– Ладно уж, раз вы – пенсионерка…