Сижу я в палате, смотрю в потолок.
На окнах решётки, в руках молоток.
Зачем молоток мне и сам не пойму.
Наверно затем, чтоб разрушить тюрьму.
Но тут подошли двое крепких ребят.
Рубашку надели и руки назад.
А я не даюсь и кричу: «Караул!»,
Но вдруг в голове появляется гул.
Меня по башке кто-то палкой огрел,
И разом вокруг белый свет потемнел.
Очнулся на койке, всё тело болит,
Был крепкий мужчиной, а стал инвалид.
Теперь я на женщин смотреть не могу,
Как только приближусь, так сводит ногу,
И щёлкает челюсть, и глаз мой косит,
А всё остальное как тряпка висит.
Так, что же мне делать, скажите друзья,
Ведь катится в пропасть житуха моя!
Мне делают клизьмы, дают витамин,
И два раза в день колят в ж*** хинин.
От этих уколов сидеть не могу,
Такое нельзя пожелать и врагу.
И слёзы текут по щекам у меня.
Эх, если б вскочить на лихого коня,
И всех санитаров мечом порубить,
А нянечку Клаву в кустах полюбить,
А после заехать верхом на базар,
И в лавке купить расписной самовар,
И в «тихой» палате собравшись тайком,
Всю ночь баловаться душистым чайком.
Но нет, это только придумка моя,
И снова к кровати привяжут меня,
И будут колоть и дубинками бить,
А я так хотел всех жалеть и любить.
Ведь я добровольно пришёл в их дурдом,
И думать не думал, о чём-то худом.
Я братьев-поэтов хотел посетить,
Чтоб творчество их от врачей защитить.
Но злые врачи в стихоплётстве виня,
Пожизненным психом признали меня.
Я сними не спорю, ведь жизнь дурака
И даже в дурдоме светла и легка.
Не надо работать, а можно творить,
Стихи сочинять и врачам их дарить.
И лёжа на койке, забыв про цирроз,
Глотая таблетки, обдумать вопрос:
О том, что Вселенная мчится вразнос,
И что её тянет какой-то насос,
У нянечки Клавы случился понос,
И всё, что написано, полный о***с!