«Дорогая моя девочка! Ходил за дровами сейчас, а в сарае птичка! Как туда попала? Я дверь открыл, и вылетела, села на рябину. Вроде как дрозд? Или не может быть дрозда зимой? У нас сырость и холодно. Ветер всё время…» - Альфа скомкал листок, бросил к печке. К чему писать об этом? Дочка уехала в далёкие края и ей там хорошо. Не к чему ей душу бередить.
«Уехала в да-алё-окие края» - тихо запел Альфа, и далёкие края явились его внутреннему взору. Лазоревые прозрачные воды у розоватых холмов, в уютной ложбине лежит городок – крыши лиловой черепицы, ленточками вьются флаги на башнях, звонит далёкий колокол и бегают собачки. Окружённые кустами роз уличные кафе надёжны и уютны. Аромат шоколада и кофе плывёт к водам, догоняя запах роз. И дочка Света сидит за столиком, на коленях сумочка, а в сумочке есть всё, что делает Свету счастливой в далёкой стране: кошелёк с деньгами, кредитные карты, водительское удостоверение, флакончик дорогих духов и ключи от машины. Света улыбается папе, губы ярко накрашены. Слишком ярко. Слишком… И тени. Под глазами. Под левым особенно.
Но тут Альфа останавливает внутреннее кино. Взгляд его, старательно избегая встреч с фотографиями на стене, устремляется в окно. В окне свинцовое небо ноября. Тяжёлая чайка, зависнув в серой мути, что-то кричит-кричит и исчезает. Проводив чайку взглядом, Альфа направляется к письменному столу, нет, лучше он пойдёт к мольберту! Нет…
Он всегда не может выбрать с чего начать. Эх, уметь бы играть на скрипке! Тогда бы так не мучился. Не можешь понять, что тебя больше манит: незаконченная, сияющая ещё нераскрытыми глубинами картина или поющие слова на обрывке бумаги – бери скрипку и отдайся ей. А музыка – ах, музыка! Всегда всё ставит на свои места.
Альфу вообще-то звали Альфредом. Дядей Альфой его называл трёхлетний Виталик, соседский мальчик. «Напузыри щёки» - просил Виталик и смеялся, хлопал по послушно надутым Альфредовым щекам – « Ты мой смешной медведь, самый мой» - говорил он. Они уехали, соседи, и увезли Виталика в далёкие края.
«Да-алё-окие края» - запелось само собой.
Альфин дом был небольшой, на четыре квартиры – домик-башенка, увитый плющом. Теперь три квартиры стояли пустые. Уехали люди. А Альфа остался.
Долгими вечерами он, затопив печку, ложился на кровать и наблюдал, как танцуют отсветы огня на стенах, слушал ветер и редкие потрескивания в стенах дома.
Он был совсем один. Электричество отключили за неуплату, но Альфа не горевал по этому поводу. Он научился плести корзины и делал это наощупь. От ивовых прутьев исходил тёплый и свежий горьковатый запах, радующий душу, и корзины получались хорошие. На сердце снова начали петь птицы, но в январе Альфа захворал.
Это был грипп. Какой-то затяжной, многоволновый, он не давал придти в себя, снова и снова придушивая, отравляя кровь. Может потому, что Альфа выходил на улицу, не вылёживался, может потому, что привычно экономил на еде, но грипп осложнился воспалением лёгких, стало ему совсем худо, и забрали Альфу в больницу. Там он хотел умереть и жалел только, что больше не увидит моря. Только бы день жизни у моря! Лечь в раскалённый песок, стать как горячий камень и засохнет болезнь, а потом спокойно входить в обжигающе-ледяную морскую воду, сулящую жизнь. Нет, не в воду – в море. Входить в море. В огромное море поместить себя. И оно примет и даст то, что тебе необходимо. Всей кожей брать эту воду, пить её, жить в ней, душу в ней купать.
Альфа выжил. Кашлял, но не умирал. В больнице он пролежал почти полгода, не поправляясь, но и не умирая, и врачи уже начали косо поглядывать на него. Наконец, провожаемый неодобрительными взглядами, дядя Альфа вышел из больницы. Прямо в роскошный август. И да, конечно, он двинул к морю! И купал своё бледное тело в живительных потоках, и улыбка не сходила с его лица. Тугие волны, ласкающие струи - море. Накупавшись, Альфа, как мальчишка, бросался на горячий песок, весь обваливался в нём, загорал. Он мог себе это позволить. Кто ему запретит?
Дома Альфа развешивал на потолочных балках выполосканную в море одежду и сухоцветы, собранные им в дюнах. Зимой их облачка будут качаться в струях тёплого печного воздуха, и сладкий аромат свяжет времена года. На зиму он запас в подвале картошку и потихоньку запасал и дрова. Пенсии на всё не хватало, но много ли надо человеку? Так рассуждал Альфа, собирая у помоек ножки сломанных стульев и разные другие деревяшки. Наступила осень. Жизнь длилась, и она была волшебна.
Альфа писал картину. На картине в сиреневато-серебристых тенях путались неясные, но явно счастливые фигуры и ещё присутствовала черепаха с золотыми глазами. Смысл черепахи был непонятен, но она была там необходима.
В октябре забушевали ветры, стряхнули все листья на землю. И наступила тишина. Начался ноябрь.
Отложив кисть, Альфа спустился в сад. Ветер трепал стебли плюща, дёргал во все стороны закоченевший синий свитер, примёрзший к бельевой верёвке. Альфа насыпал на скамейке крупы воробьям, отодрал свитер от верёвки, пошёл к дому. На лестнице открыл почтовый ящик и достал оттуда кучу всего. Среди пёстрых рекламок нащупал плотный конверт. В груди похолодело. Непослушными пальцами Альфа разодрал конверт, достал письмо. Не про дочку. Полегчало. Но, что там? А там было написано, что господин Альфред Викс не оплатил услуги больницы, и больница передала все свои печали по поводу долга всеевропейской солидной фирме, которая специализируется на взыскании долгов, и теперь господин Викс срочно должен перечислить этой фирме весь свой долг с учётом набежавших огромных процентов. Письмо было составлено в таком тоне, что становилось реально страшно, что неудивительно - в таких фирмах психологи работают, да и сумма долга… У Альфы таких денег не было и не могло быть. Сердце его замерло как бы на краю образовавшейся в душе пустоты, он прижал руку к груди, чтобы быть со своим сердцем заодно, чтобы оно не боялось, чтоб согреть, но рука тоже похолодела, и над головой закачался дамоклов меч. Альфа резко выдохнул и поднялся в комнату. Огонь в печке ещё горел, и Альфа плотно закрыл дверцу. Потом он повязал мягкий зелёный шарф, застегнул молнию на куртке и вышел из дома. Он шёл мимо чёрных мокрых деревьев, наслаждаясь холодным встречным ветром, дующим с моря. Деревья скрипели, раскачиваясь, недовольно орали хриплые вороны. Альфа останавливался, смотрел, ухмылялся. Выйдя к морю, облегчённо вздохнул, расправил плечи, подошёл к воде – ветер ударил в лицо ледяными брызгами. Альфа передёрнул, было плечами, но сдержался. А потом заступил за пенящуюся кромку и сделал ещё шаг и ещё. Его немного покачивало от ветра и биения испуганного сердца, но он вошёл уже по колено и шёл дальше. Альфа шёл прямо в море, в волны. Шёл небыстро, как во сне. Несколько людей видели его с берега, кричали что-то, но Альфа не расслышал. Он входил в море, и косматые волны, набрасывались на него, гнали прочь, рыча и негодуя. Но Альфа опустил руки в воду и пальцы его, как гребни, гладили бурлящую пену. Пальто насквозь промокло, он не принадлежал уже берегу. Он начал падать, волны валили его с ног, да и ноги уже словно отсутствовали. С берега его уже плохо было видно, только зелёный мягкий шарф мотался на ветру, и люди всё кричали-кричали.… Между тем, волны стали накрывать Альфу с головой, а он всё шёл, А потом вдруг исчез. И больше его не стало.