Домов скупая колоннада,
решетки ржавой кривизна,
в изгибах крошечного сада
дрожит, теряется война;
и двор насквозь, как рана выбит
в проем кирпичного мешка,
но окна много солнца видят
и светом рама залита.
Вот, словно брошенный в работе,
взлетает эркер над землей,
и бельэтажи на отлете
несут пространство над собой.
Воспоминаний дивный шорох
роднится с сердцем без труда;
в канал, где плещется вода,
слетает листьев яркий ворох;
и незнакомый паренек
поспешно двор пересекает
и гулко эхо разметает
крылатой парой быстрых ног.
Постой, позволь в тебя вглядеться.
Мгновенье, бег останови!
Далекому другому детству
я объясняюсь здесь в любви.
Я знаю, он мудрей и старше,
избранник рухнувших времен,
ему достались только марши
да полинялый цвет погон;
локтей распахнутые дыры,
«чужие» улицы, «свои»,
и все дворовые турниры,
и все кулачные бои;
весь мир, разорванный на части,
как на друзей и на врагов,
разбойников и казаков,
футбола яростные страсти.
Для счастья сотни жизней мало,
а память творчеством светла;
чужая боль в груди стучала,
как будто вечно там жила.
И потому с таким упрямством
в чертах спартанской красоты
ловлю с тоской и постоянством
ребенка робкие черты.
Мой мальчик с синими глазами
над нами дышат облака,
по Петропавловской кругами
течет забвения река.
Не уходи, побудь со мною,
не замыкай времен тюрьму.
Перед грозящей пустотою,
перед грядущей немотою
тебя, как сына, обниму.
----------- 1984