Моему палачу слишком тесно в плену дворцов,
Здесь не так уж и часто надобно убивать.
Упивается он страшнейшим из всех грехов,
Когда кровь из артерий хлещет на рукоять.
Нет лица у него, одни лишь провалы глаз –
Два чернильных пятна, две темных дороги в ад.
В них священным огнем фатальный горит приказ,
И страшней топора порою безумный взгляд.
Моему палачу никто не подаст руки,
С ним не сядет никто за трапезный узкий стол.
Да и дружбу водить с карателем не с руки,
Вот и мимо идут все, взглядом буравя пол.
Мой палач одинок. Товарищ его – топор,
Почерневшая сталь, в зазубринах острие.
Не судью – палача винят все за приговор,
Хотя сами орут и скалятся, как зверьё.
Подавайте кровавых зрелищ скорей толпе,
Будто сценой театра стал на миг эшафот.
Мой палач, как всегда, покорен слепой судьбе,
Он не шут, но умеет лучше развлечь народ.
Пусть палач не король, не бросят его в тюрьму,
Вместо ангелов смерть сумеет покой сберечь,
Ведь уже много раз приходилось снимать ему
Венценосные головы с мелко дрожащих плеч.
Мой палач вечно хмур и речи давно лишен,
На пирах и в канавах – будет везде чужим.
Он на вас не похож и именно тем спасен,
Просто нимб его светлый видится лишь святым.